| Медушевский В. В. Богослужебное пение Генеральная ориентация относительно центра — Бога - Центростремительная (жажда близости Богу). Следствие исходной Ориентации в духе - Торжество плиромности; приятие тварной красоты лишь как откровения красоты Божественной. Последствие в макроформе - Всякое песнопение разомкнуто в богодухновенное "Сверхпроизведение" богослужения, объемлющее тысячелетия, — подобно тому, как "разомкнута" в мир Божий сама личность человека (соборная по определению). Следствия в семиозисе - Молящийся в песнословии человек предстоит пред Богом. В онтологическом (бытийственном) просторе богообщения тает граница и уменьшается дистанция между кающимся человеком и Богом. Действием благодати отверзается ум и расширяется сердце для приятия истины и жизни в Божией реальности. Светская музыка Генеральная ориентация относительно центра — Центростремительная + центробежная (жажда удаленности: желание спрятаться от Бога, подобно согрешившему Адаму; в логическом и историческом пределе — скатиться в осатанение; первые симптомы — в ощущении паритетности, мнимого равенства, двух ветвей духовной жизни, церковной и светской, а далее — расцерковление и деградация последней до рок-культуры). Следствие исходной ориентации в духе - Тенденция к автономизации тварной красоты; примешивание к ней страстей и плотолюбия. От ослабления плиромности рождается драматизм, трагизм и прочие обособленные способы жизнеощущения. Последствие в макроформе - Музыка существует в мириадах обособленных произведений (отсюда эстетические критерии стройности, устойчивой самозамкнутости, самостоятельной красоты формы), подобно тому, как обособлен от Божьего мира индивид. Следствия в семиозисе - Человек представляет Бога и мир. В виртуальном пространстве мечты преграда меж человеком и Богом не тает, расстояние не сокращается. Из преграды творится экран сознания, на него проецируются образы представлений с выражением сопутствующих чувств (stile rappresentativo — представительный стиль и stile concitato — взволнованный стиль). Сознание стало невыключаемым телевизором (на экране — порождения спрятавшегося от Бога "подсознания"). Эстетика откровенничает о познании в "художественных образах", к тому же "условных": дверь в "беспредел". Существо тенденции открывается в ее последней цели. Что же там, в беспредельном пределе обеих тенденций, центростремительной (centripeta) и центробежной (centrifuga)? Для первой — это Бог, Его безмерная любовь, мудрость, блаженство, сила, свет истины. Конец центробежности теряется во тьме кромешной, безбожной ("тьма кромешная" — в Мф. 8:12; Мф. 22:13; Мф. 25:30, — от слав. кромй, вне Бога). Что же там? Океану благодати (греч. cari? — любовь, красота, радость, блаженство, милость) противостоит ужас ожесточения. Жесткость в русском языке ассоциируется с жестью, греческое "склерос" этимологически производно от глагола со значением иссыхать (отсюда "скелет", ссохшийся, "склероз", ожесточение). Вне источника Жизни человек иссыхает, ожесточается. Словом "жестосердъ" переводится и гр. acaristo?, в котором префикс а- означает отрицание значения корня, — того великого понятия, которым пронизан Новый Завет: "И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины (plhrh? carito?) — Ин. 1:14. Вот корень! Вне благодати — адской силы недовольство, отчаяние, зависть, раздраженность, пенящаяся бешенством злоба, — геенна, огонь неугасимый. Существо центробежной тенденции состоит в самовольном безумном выборе геенны, в то время как Бог хочет даровать нам жизнь преизбыточествующую. Прокомментируем сравнение. Распад плиромности в духе Человек создан для истины, но не есть истина ("Аз рех во изступлении моем: всяк человек ложь" — Пс.115:2). Он создан для чистоты и святости, но не есть святость (ибо "един свят" Бог — Откр. 15:4). Человек создан для блага и блаженства и вечной преизбыточествующей жизни, но сам по себе не благ и не блажен и не есть самобытная жизнь: грех и рождаемая им смерть — отрава жизни ("никто не благ, как только один Бог" — Мф, 19:17; Мк. 10:18; Лк. 18:19). Создан он и для красоты — но не есть красота. Величайшие дары человек получает лишь в Боге. Невозможно уворовать славу Божию. Поползновение на воровство превращают истину в мнение, которым живет поглупевший и потемневший ум. Своеволием непослушания грязнится воля, сердце прельщается лестью. Не воровать славу Божью, а смиренно питаться ею призваны люди. И так да не сотворим кумира из человека в сговоре с западным гуманизмом! Ведь предел деградации гуманизма на земле, по острому слову С.Л.Франка, — в гоминизме, в поклонении человека себе как высшей из гоминид (человекообразных), как об этом и учат учебники зоологии. Выпадение человека из божественной плиромы (Ин. 1:16; Еф. 1:23; Кол. 2:10) вновь сделало его неполным, следовательно, и неспособным к пониманию. Распавшиеся фрагменты сознания утратили возможность соединения. Лишившийся понимания человек ожесточенно домогается проникнуть падшим умом туда, куда вход ему категорически закрыт, ибо, по мудрому слову русской пословицы, "без Бога ни до порога". По слову св. Феодора Студита, "сначала дьявол искушает нас принять в себя греховный помысл, а потом изрещи в сердце своем некое слово беззакония; и таким образом как только осквернит и прельстит душу греховными помыслами и лукавыми помышлениями, он изводит ее из естественного ее состояния и доводит ее до того, что она соделывается несмысленною, слепою и безумною, и желает того, что составляет для нее зло, — вместо света тьмы, вместо сладости горечи, вместо жизни смерти...6 Перечислим важнейшие недоумения плотского человека, отразившиеся и в искусстве. 1. Разъятие истины, этого, по выражению Вл. Соловьева, "сущего всеединого": отщепление истины от силы, силы от любви, любви от жизни, сущего от Сущего. В результате западный распавшийся человек начал понимать, по слову И.Киреевского, разумное — одной частью души, полезное — другой, прекрасное — третьей, возвышенное — четвертой, моральное — пятой и так до бесконечности. Предел разрушения в рамках гуманистической культуры — материализм, сущность которого, если исключить его подворовывания из христианства, состоит в нелепой вере в то, что мир изначально глуп и мертв, следовательно, лишен сущностной красоты. Истина плиромна и открыта лишь человеку в его полноте ("вы имеете полноту в Нем" — Кол. 2:10). Нагляден распад красоты и истины. В писаниях святых отцов, например, Макария Великого, — какая мудрость, бездна истины! И вместе с тем — какая красота, сколь дивно окрыляет душу! Современные критерии не охватят этого плиромного единства. Красота — да только не "эстетическая", а вдохновенная, святая, Божия. Истина — но не сухая, не деревянная, а настоящая: огненно светозарная, ликующая! И у святых отцов было различие жанров: догматическое богословие, отточенностью формулировок отсекало ереси, литургическое богословие полнилось спасающей красотой. Но эти различия внутри плиромы. А распад гуманистического сознания — за ее пределами. 2. Несоединимость категорий объективного-субъективного при распаде духовного. "Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни" (Ин. 6:53). Выпав из ослепительной реальности Царствия Божия, картезианский человек лихо наловчился делить сущее на мир объективный и мир наших идей и чувств — мир субъективный, психический. А что же может быть еще кроме этих двух? — удивляется двумерный пленочный человек Запада. "Истина объективна", — возглашает Гегель. — "О нет! Даже говорить с человеком объективистской веры есть признак сумасшествия, потому что это все равно, что разговаривать с палкой. Истина субъективна, потому что все самое главное в жизни — любовь, вера, упование, дружба, красота, чистота, милость, справедливость, — проходит через человеческое сердце", — темпераментно возражал Кьеркегор. "Истина, вера — помесь объективного с субъективным", — предлагает компромисс Шлейермахер. На эту коренную изначальную фальшь западного философского языка указал Жуковский. В православии нет такого распада в голове. "Человек есть храм Божий и Живущий в нем", дефинирует Флоренский на основе слов апостола Павла. В психологии продолжение того же картезианского плена мысли — в юнговском делении людей на экстравертов и интравертов. А где ж место для главного — для правды Божией? Несущественное вытеснило его! Нет места для святых возвышенных стремлений души, ищущей не объективного и не субъективного, ни внешнего мира вещей и не собственных внутренних мыслей и настроений, а истинной реальности Божией по заповеди! Экстроверт ли или интроверт преп. Серафим Саровский? Не измеряется небесная чистота грязью. Экстровертивна или интровертивна молитва о ближних? Не материально и не психично, а истинно реально Царство Божие! И дивные дары добродетели — вера, надежда, любовь, чистота сердечная, красота смирения, высота смиренномудрия, неколебимая сила кротости, мир, долготерпение, радость совершенная — точно так же далеки от лживости картезианства: они — онтологичны, бытийственны, являют собой живые энергии благодати Божией, преображающей человека, омывающей сердца, просвещающей умы, укрепляющей ревностность и волю к истинной жизни. Деление всего на объективное и субъективное с массой производных фальшивых противопоставлений (цивилизация–культура и пр.) — от отсутствии жизни преизбыточествующей, которую даровал Христос всем желающим ее. 3. Познание или преобразование? Сущностно единые, распались они в сознании выпавшего из плиромы человека и соединяются внешним образом. Познание Бога есть преображение души. "По силе жития бывает познание истины" (преп. Исаак Сирин). Душа чем чище, тем ближе Богу, и чем ближе — тем чище! Может ли человек пересотворить себя? Может это только Сотворивший его. "Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего" (Ин. 15:5). И в искусстве преображение материала в красоту совершается не без благодатной помощи свыше. Ее испрашивали и ощущали гении и благодарили за нее (в Баховских рукописях в начале каждого сочинения стоит: "Иисусе, помоги!", а в конце: "Единому Богу слава!"; Бетховен говорил о скрипичном концерте, что всякая его нота продиктована Всевышним, Чайковский благодарил Бога за созданные произведения). Начиная с Грига, стали приписывать творящую силу природе. Иносказательно ее и раньше звали на языческий манер "мой гений" (все же — не я!), "муза".7 Только XX век услышал несообразное: "Я гений, Игорь Северянин" — но именно эта самовлюбленность заградила поэту путь к гениальности. Великая красота творится любовью. Нам ли ее сотворить? Толстой поставил такую цель, — а взросла дьявольская злоба, которая и погнала его из Ясной Поляны. Вне Живой Истины, Любви, творчество жизни невозможно. От себя человек творит почернение, которое и видим в искусстве последних времен. "Теоретическое познание омертвляет объект", — пишут ученые. Как это?! Может ли мертвить познание мысли Божией о предмете? Ясно: речь идет о теории мертвого человека. Теория же не случайно в этимологическом родстве со словом Теос — Бог. Мертвость человека пробирается и в богословие. Попался как-то на глаза протестанский психологический аргумент против почитания святых: дескать, оно увеличивает свою долю в объеме молитвенного сердечного внимания, уменьшая долю Бога. Аргумент работает против его авторов! Закон сохранения — лишь в материи. А в духе не так. Дивен Бог во святых Своих! Чья у них святость? Божия. Другой не бывает: "Един свят (Откр. 15:4), един Господь", поет Церковь. Господь вливает в сердце океан Своей любви, сколько только оно может вместить. И уже тогда не мы любим святых, а Господь, открывающий нам ее. Как же можно ограничивать Господа в его любви и всемогуществе?! "Ибо не мерою дает Бог Духа" (Ин. 3:34)! Истинное познание преображает душу, расширяя ее. В теории искусства тоже бесконечно спорили между собой учения об отражении и познании мира или его преображения или даже о творении нового мира (теории искусства для искусства, чистого искусства). "Искусство — не реальная жизнь и даже не ее отражение. Искусство — само творец. Оно создает свою собственную жизнь, вне времени и пространства, прекрасную своей отвлеченностью"8. Практика XX век развеет благодушие. Отдаление от Сущностного мира Божия смертельно опасно. Построение виртуального мира своеволия закончится хуже, чем о том мечтали романтики. Творцов-программистов постмодернистской виртуальной реальности в свою очередь программируют бесы — преддверие геенского пламени. Виртуальный кошмар устремляет в кошмар гееннский. Как изменилась семантика слов! Древние греки назвали мир красотою (космос), славяне произвели понятие от нежнейшей основы *ми- (например, в слове милый), завершив ее древним суффиксом "р". Повернется ли у кого язык назвать геенну миром и красотою? 4. Познание без молитвенно-звательного падежа любви теряет и именительный, отсюда его сухо-информационный характер. В рамках картезианства звательность исключена. Невозможно молиться философскому богу Гегеля и всей немецкой классической философии, ибо он насквозь психичен: фантазм безблагодатной психики, плод длительного сползания в ереси! Как железо в отсутствии магнита не догадается о нем, так и человек ничего не скажет о Боге кроме лжи, если Господь благодатью не оживит сердца. Познать Бога можно, лишь став человеком, лишь отвергшись своего ветхого состояния недочеловека. Невозможно говорить о Боге издали, вне живого Причастия, принимаемому в таинствах Церкви. Потому западный мир и перестал молиться. Молиться себе? Центр тяжести смещается с молитвы на высокоумные трансценденции, на мистические психотехники, на горделивые медитации, якобы устремленные к свету, а на деле самостно возбуждающие свои пустые струны в отсутствии божественной музыки благодати. Отсюда — 5. Несоизмеримость чувства и ума. Молитвенное "умное чувство" святых дерзновением любви и веры производило чудеса — свидетельства присутст |