База рефератов

Ю. Л. Воротников

Мысль о том, что в основе каждого языка лежит иерархически упорядоченная система понятийных категорий и, более того, что при всем формальном многообразии существующих языков этот понятийный каркас для них един, в языкознании не нова. Она активно развивалась в рамках того идущего от философии рационализма направления грамматических исследований, которое получило название «логическая грамматика» и было реализовано в «Грамматике общей и рациональной Пор-Рояля» Антуана Арно и Клода Лансло.

Основные положения общей концепции, лежащей в основе этого труда, следующие:

1. Грамматика теснейшим образом связана с логикой. Грамматика призвана выражать логику, ибо она и основана на логике.

2. Язык расчленяется на два «слоя», или «уровня»: высший - логически упорядоченный, ясный и доступный разумному анализу (собственно, этот слой и есть сама мысль, которая выражается в языке); низший - слой языковых выражений, логически неупорядоченный («смутный»), противоречивый, управляемый лишь «обычаем», а зачастую и более того - подверженный моде и капризам вкуса отдельных людей (см., например, Степанов 1990; 29-43).

С этой точки зрения в основе всех языков лежит единое, общее для них мыслительное содержание, а формальное многообразие реально существующих способов выражения этого свойственного человеческой природе логического каркаса в достаточной степени случайно, несущественно и зачастую просто является досадной помехой для изложения «ясных» идей в картезианском понимании этого выражения.

Отсюда - и стремление упорядочить, «рационализировать» естественный язык, а еще лучше - отбросить его и заняться созданием рационального философского языка, как предлагал Декарт. В 1629 г. он излагает свой проект подобного языка в письме аббату Мерсену: «Изобретение такого языка зависит от истинной философии, ибо иначе невозможно исчислить все мысли людей, расположить их в порядке или хотя бы только различить их, так чтобы они предстали ясными и простыми» (письмо Декарта в переводе Ю. С. Степанова цитируется по (Степанов 1990; 37-38)).

Одна из наиболее известных попыток создания априорного аналитического языка была предпринята в середине XVII в. Джоном Уилкинсом. Он разделил все в мире на сорок категорий, или «родов», которые делились на «дифференции», а те - на «виды». Для каждого рода назначался слог из двух букв, для каждой дифференции - согласная, для каждого вида - гласная. Например, de в этом языке означает стихию, deb - первую из стихий, огонь; deba - часть огня, отдельное пламя (см., например, ЛЭС 1990; 196, а также Борхес 1989; 217).

Реакцией на такой логизирующий подход к языку, игнорирующий многообразие не только звукового выражения, но и состава содержательных единиц различных языков, была берущая свое начало в философии эмпиризма (или сенсуализма) концепция психологической грамматики, которая жертвовала элементами единства в содержании языков и конструировала для каждого из них свой тип особого «нелогического» содержания.

До своей крайности эта концепция была доведена в гипотезе лингвистической относительности Сепира-Уорфа, согласно которой люди членят мир, организуют его в понятия и распределяют значения так, а не иначе, поскольку являются участниками некоторого соглашения, имеющего силу лишь для данного языка. Уорф писал: «Сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (см., например, Сепир 1934, Уорф 1960).

Гипотеза Сепира-Уорфа возникла в рамках этнолингвистики и воплотила в себе характерные особенности американского неогумбольдтианства. Однако сам В. Гумбольдт, выдвинувший понятие «внутренней формы языка», которое обычно истолковывается в духе характерного для психологической грамматики понятия о «гении народа», продолжал развивать идеи универсальной грамматики. Он находил, что наряду с идиоматическими элементами в содержании каждого языка имеются и элементы универсальные.

В. Гумбольдт различал грамматику идеальную, описывающую общую для всех языков систему логико-грамматических форм, и грамматику реальную, имеющую дело с конкретными языками. Реальная грамматика распадается на две части: общую и частную. Частная грамматика имеет целью проследить соотношение категорий данного языка с логическими категориями, общая грамматика должна показать, какие категории встречаются в языках мира, в какой степени логические категории идеальной грамматики преобразуются в отдельных языках и как все это влияет на меру расхождения отдельных языков (анализ концепции В. Гумбольдта см., например, в (Кацнельсон 1984)).

Однако решить задачу, выдвинутую Гумбольдтом, до сих пор не удалось ни в общем, ни в частном виде. Основная сложность ее решения сводится к следующему: каковы принципы выделения базовых смысловых категорий языка, представляют ли они собой замкнутое множество и, в конечном счете, являются ли они феноменами языковыми или философскими, логическими, психическими. Иными словами, не была разработана надежная методика логико-грамматического редукционизма, то есть перехода от внешних форм языка к тем стоящим за ними категориям, которые различные исследователи именовали философскими или логическими (в рациональных грамматиках 17-19 вв.), психологическими (в работах 19 -начала 20 в., например, у Г. Пауля), «онтологическими», «внеязыковыми», «когнитивными», «мыслительными», «речемыслительными» (например, в работах С. Д. Кацнельсона), понятийными (например, в работах О. Есперсена и И. И. Мещанинова) (см., например, ЛЭС 1990; 385).

Такой методики не дали ни семасиологический (от формы к содержанию), ни ономасиологический (от содержания к форме) подходы к анализу языка. Поэтому собственно лингвистическое описание смысловой структуры языка зачастую подменяется достаточно импрессионистическими рассуждениями на тему, каким образом в языке могут быть выражены такие, например, понятия, как «пространство» и «время» или «красота» и «вежливость».

Один из возможных путей преодоления этих сложностей предложен А. В. Бондарко. Его концепция «полевой» функциональной грамматики предполагает синтез описания языкового материала как «от формы к смыслу», так и «от смысла к форме». В результате такого комбинированного анализа исследователь получает сложное содержательно-формальное единство, планом содержания которого является семантическая категория. Эти единства получили наименование функционально-семантических полей (ФСП) (см.: Бондарко 1984; Бондарко 1998). Серия монографий «Теория функциональной грамматики», реализующая концепцию А. В. Бондарко, дала много ценных результатов. И все же можно вслед за В. С. Храковским повторить, что пока «проблема формирования ФСП ясна не во всех деталях» (Храковский 1985; 76).

Совершенно оригинальный путь описания смысловой структуры языка предложен Н. Ю. Шведовой в последних работах (Шведова, Белоусова 1995; Шведова 1998). По мысли Н. Ю. Шведовой русские местоимения представляют собой двойственную систему, объединяющую в своем составе 1) слова, сочетающие в себе функцию указания с обозначением одного из исходных, основообразующих понятий бытия, и 2) слова, модифицирующие и расчленяющие по ступеням познания те смыслы, которые заключены в местоимениях первой группы.

К словам, совмещающим функцию указания с функцией обозначения глобальных понятий бытия, относятся местоимения кто (существо одушевленное), что (предмет, все то, что обозначено языком через понятие предметности), какой (признак, открываемый или приписываемый, возникающий в течение или в результате процесса либо имманентно самовыявляющийся), каков и каково (признак сущностный), чей (принадлежность), как (способ или образ действия), сколько (количество), насколько, сколь (мера), который (признак по вычленяемости из множества), где (место), куда (направленное перемещение в пространстве с одного места на другое), откуда, отколе (направленное перемещение извне, из одного места на другое), докуда (предел), когда (время), доколе (предел временной), зачем (цель, предназначение), почему, отчего (причина), делать / сделать (любое действие или процессуальное состояние, непосредственно исходящее от субъекта), делаться / сделаться (любое действие или процессуальное состояние).

Ко второй группе относятся местоимения, модифицирующие смыслы, заключенные в словах первой группы, расчленяющие эти смыслы по трем ступеням познания: знание, за которым стоит уверенность в существовании, в истинности того, что познано; неполное, неуверенное знание (равное сомнению в существовании), и незнание (которое в сознании познающего приравнивается к несуществованию).

Соответственно выстраиваются триады местоимений, соотнесенные с тремя ступенями познания, например:

Двусторонность местоимения как слова, обозначающего, с одной стороны, понятие, с другой стороны, ту ступень, на которой находится соответствующее знание, придает этому слову качество смыслового исхода, на котором базируются смысловые категории языка.

Исходным смыслам подчинены и лексический состав языка, и его грамматика, морфемика, фразеология, строевые элементы текста и диалога. Лексика осуществляет первый шаг в формализации исходных смыслов и формировании языковых смысловых категорий.

Слова, стоящие в вершине лексического класса и его именующие, вместе с исходным местоимением дают именование общей языковой смысловой категории (напр.: где - место). Слова, именующие первые подвершинные ветви лексического древа, дают именование частным языковым смысловым категориям (напр.: чей - принадлежность - 1) свой - 2) общий - 3) чужой).

В системе исходных языковых смыслов присутствуют также в своих элементарных, как бы обнаженных формах все виды отношений, существующих в тексте.

Такова в общем виде концепция Н. Ю. Шведовой. Ее огромная значимость для современного языкознания очевидна. Это небольшое по своему объему исследование заключает в себе как бы в эмбриональном виде «Русскую грамматику смыслов». Следующим (а еще лучше - одновременным) шагом может быть начало работы над сопоставительными грамматиками смыслов.

Базой для таких сопоставительных описаний может стать подготовленный А. С. Белоусовой «Словарь местоимений», который дает полную картину современного состояния класса русских местоименных слов, тенденций их семантического развития и обширной фразеологии, опирающейся на них (Шведова, Белоусова 1995; 38-108).

А теперь несколько замечаний или, точнее, соображений, возникающих в связи с изложенным. Н. Ю. Шведова выделяет 20 общих смысловых категорий, смысловыми исходами которых являются 20 местоимений 1 группы (кто, что, какой и др., вплоть до делать/ся-сделать/ся). У приверженцев логической грамматики этот перечень вызвал бы, думается, сильное искушение продлить процедуру «смысловой редукции» и свести эти 20 категорий к меньшему числу более общих смыслов. Похоже, такое искушение не миновало и саму Н. Ю. Шведову. Например, она рассматривает три категории, связанные смыслом локализации: 1) «где - место», 2) «куда - направленное перемещение с одного места на другое» и 3) «откуда (устар. и высок. отколе) - перемещение изнутри вовне или из одного места в другое», а также говорит о таких максимально абстрагированных понятиях, как «одушевленное существо, действие или процессуальное состояние, предмет, признак, принадлежность, образ или способ действия, количество, мера, место, время, предел, цель, причина». Их 13 и они, без сомнения, являются более высокой степенью редукции 20-ти общих смысловых категорий, о которых речь шла выше.

Далее, Н. Ю. Шведова говорит: «Слово, стоящее в вершине лексического класса и его именующее, вместе с исходным местоимением дает именование общей языковой смысловой категории» (Шведова, Белоусова 1995; 18), напр.: где - место. Однако даже в группе категорий, связанных смыслом локализации, две остальные именуются достаточно сложно, их имена принадлежат не языку естественному, а пусть и приближенному к естественному, но все же метаязыку: «направленное перемещение из одного места в другое», «перемещение изнутри вовне или из одного места в другое». Столь же и даже более метаязыковые и имена ряда других общих категорий.

И еще одно соображение. Среди 20-ти общих смысловых категорий названа и категория «предел временной», исходом которой является местоимение доколе, в современном языке явно устаревшее, о чем свидетельствует и «Толковый словарь русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (Ожегов, Шведова 1992; 174). Зададимся вопросом, для русского языка скорее гипотетическим, что произойдет со смысловой категорией «предел временной», если местоимение доколе совершенно выйдет из употребления? Или, в более общем виде, что происходит со смысловой категорией, когда в силу каких-либо обстоятельств в языке перестает существовать исходное местоимение?

В сопоставительном плане вопрос этот приобретает еще большую остроту. Известно, что в английском языке отсутствуют местоимения, эквивалентные русским куда и откуда. Можно ли говорить, что в нем отсутствуют и смысловые категории, на них опирающиеся? Или они занимают иное место в смысловой иерархии языка? А категории видимости - невидимости у местоимений хантыйского языка или абстрактности - конкретности у испанских местоимений - являются ли они общими смысловыми категориями только для этих языков или присутствуют в каком-то виде и на универсальном уровне?

Все эти частные вопросы сводятся к одному, отнюдь не частному и, к сожалению, трудно формулируемому. Суть его вот в чем: ес