База рефератов

А.А. Кретов, Воронежский государственный университет

Эта статья может быть воспринята как критика освященных временем положений Московской Фонологической Школы (МФШ). С таким восприятием можно было бы даже согласиться, но с одной существенной поправкой. Критика, а особенно критика научной Школы, предполагает отвержение и опровержение научных основ Школы. Критика Школы - это всегда критика извне, критика со стороны другой Школы. Критика же, не только не отвергающая теоретических основ Школы, но, напротив, опирающаяся, базирующая, основывающаяся на них, исходящая из них, называется не критикой, а развитием идей Школы. Будучи убеждённым приверженцем идей Московской Фонологической Школы, и шире - Московской (Фортунатовской) лингвистической школы (что, впрочем, не мешает автору считать себя и последователем Бодуэна) - автор статьи видит свою задачу в том, чтобы указать, во-первых, на внутренние теоретические противоречия, имеющиеся в трактовке фонемы представителями МФШ, во-вторых, на заложенный в аксиоматике МФШ научный потенциал, открываемый разрешением этого противоречия, и, в-третьих, на широкие теоретические и прикладные перспективы, которые открывает реализация этого потенциала.

Научная парадигма МФШ основана на двух принципиальных положениях: морфематизме Бодуэна и позиционном анализе Ф.Ф. Фортунатова.

Соответственно, исходными в аксиоматике МФШ являются два положения:

1. Функция фонемы состоит в различении и отождествлении морфем (Ср. "Звуковое качество, дифференцирующее морфемы языка, называется фонемой. Фонема - это идеальное языковое задание, то "общее", которое под влиянием актуальных фонетических факторов реализуется в... "отдельном" [Аванесов, Сидоров 1930; цит. по Реформатский 1970, с. 150]"; "Исходным моментом во взглядах московских фонологов на фонему была морфема. В их построениях тождество морфемы определяет собой границы и объем понятия фонемы. Именно поэтому эти ученые считают фонемой весь ряд позиционных чередований (пересекающихся, не параллельных по отношению к другим аналогичным рядам) во главе со звуковой единицей, различающейся в сильной позиции. Таким образом, звуковые единицы, выступающие в слабых позициях и чередующиеся с той или иной звуковой единицей, различающейся в сильной позиции и являющейся фонемой, объединяются с последней в одну единицу (фонему) на положении ее вариантов" [1, 39]).

2. Из положения (1) следует, что звуковые различия, не нарушающие тождества морфемы, не являются фонологическими, а представляют собой звуковое варьирование фонемы. Назовем это морфемоцентричным принципом МФШ.

3. Фонема - ансамбль позиционно необусловленных (позиционно независимых) признаков. (Ср. у А.А. Реформатского: "единство вариати-вов, позиционно зависимых, в единице высшего порядка — в фонеме, которая может мыслиться только как независимая от позиций единица и как "высшая" ступень в отношении "вариативов" ее же" [18, 96]; "передаются только непозиционные замены" (т.е. передаются только мены фонем)" [17, 279]; "...представители этого учения [МФШ] считают, что все звуки, связанные живым позиционным чередованием в морфеме, принадлежат к составу одной фонемы; что живые позиционные чередования возможны только в пределах фонемы -между ее вариантами ("разновидностями ", "модификациями "), а фонемы между собой в живые позиционные чередования не вступают. Следовательно, эти чередования с излагаемой точки зрения, не затрагивают фонемного состава морфем" [2, 63].

Из положения (2) следует, что пози-ционно обусловленные признаки звуков речи не являются фонологическими.

Назовем это позиционным принципом МФШ.

Будучи неоднократно декларированы, в практике (и теории) МФШ эти принципы проведены непоследовательно, что и дает право говорить о недостроенности научной парадигмы МФШ и анализировать результаты, к которым с логической неизбежностью приводит их последовательное проведение.

Последовательное же проведение, например, на материале русского языка, морфемоцентричного и позиционного принципов МФШ дает далеко не тривиальные результаты. Убедимся в этом на конкретных примерах.

С.Б. Бернштейн пишет: "У нас не возникает сомнений в том, что в русских словах ... река-речка, нога-ножка, муха-мушка и т.д. представлены тождественные корневые морфемы» [3, 5]. А коли так, у нас не должно возникать сомнений в том, что к/ч, г/ж и х/ш являются не самостоятельными фонемами, а вариантами одной фонемы. Если фонема не выполняет конституирующей ее функции, значит, она не фонема.

Сделать такой вывод

С.Б. Бернштейну - и не ему одному - мешает второе положение: данное чередование должно быть позиционно обусловленным. А это, согласно единодушному мнению, если и имело место, то в далёком прошлом: "До утраты сверхкратких в "слабой" позиции данные преобразования носили фонетический характер: перед суффиксальным k находился ь, перед которым все задненёбные закономерно изменялись в передненебные. После утраты ь была утрачена и фонетическая обусловленность преобразования" [3, 6].

В данном случае С.Б. Бернштейн, сам того не замечая, рассуждает не как фонолог, а как фонетист, т.е. рассуждает по принципу "нет звуков — нет фонем".

Рассмотрим словоизменительную парадигму приведенных им слов:

Мы видим, что по меньшей мере в одной из словоформ чередование сохраняет свою "фонетическую" обусловленность. Между тем нетрудно заметить, что варианты морфемы {=ЬК} находятся в отношениях дополнительного распределения: перед слогом с гласным полного образования фонемы [ь] реализуется как [0] звука, а перед слогом с редуцированным в слабой позиции [ь]=[0] - в виде [е]. Таким образом, мнение о падении редуцированных, сформировавшееся в дофонологический период, принимается в виде аксиомы без попыток его позиционного осмысления. Перефразируя известное высказывание Марка Твена, можно сказать, что "слухи о падении редуцированных сильно преувеличены". "Редуцированные" фонемы не исчезли, а лишь изменили форму своей манифестации. Если раньше редуцированные во всех позициях были материально выражены, то после так называемого "падения" они существуют в виде беглого [о] и беглого [е], причем реализация нулевого и ненулевого вариантов позиционно обусловлена".

Если с позиций ЛФШ еще можно говорить, что в словоформе ручка суффикс вообще не имеет гласной фонемы, а в словоформе ручек в суффиксе реализована фонема [е], то с позиций МФШ, с позиций Фортунатовской школы, с точки зрения позиционного анализа вывод может быть только одним: в суффиксе реализована фонема [Ь], позиционно обусловленными, а следовательно - нефонологическими -вариантами которой являются фон [е] и [0] - ноль звука.

Было бы несправедливо не указать на то, что глава ЛФШ - Лев Владимирович Щерба, силой своей гениальности вырвался за пределы субстанциализма ЛФШ (о чем в свое время с удовлетворением писали М.В. Панов и А.А. Реформатский) и дал определение фонемы, никак не укладывающееся в рамки ЛФШ: "Во французском языке приходится различать две фонемы "ее": одна, которая никогда не выпадает и которую мы и будем обозначать через "ог", и другая, которая в потоке речи может выпадать при известных условиях и которую, хотя она чисто фонетически и совпадает с первой, мы будем обозначать через "д". <...> Таким образом фонемой "д" называется такое "ог", которое в известных условиях чередуется с нулем звука [24, 101]. Таким образом, Л.В.Щерба в данном конкретном случае рассуждает как последовательный "москвич", принимая во внимание позиционную обусловленность ("в известных условиях") фонетических чередований. Безоговорочно зачислить Л.В.Щербу в число сторонников МФШ мешает его собственный комментарий: "В современном русском языке нельзя найти ничего вполне аналогичного [выделено мной - А.К.].____...мы имеем в русском никогда не исчезающее о, е (дом, воз, мел, тень) рядом с о, е беглыми (лоб лба, мох мха, день дня, пень пня), и это вполне параллельно с противоположением peupler и demander во французском; разница только в том, что по-русски в формах лба, дня и т.д. о и е нигде не могут быть произнесены, французское же "д" в a demander всегда может быть произнесено". Как видим, Л.В.Щерба отказывается распространить своё открытие на русский материал на том основании, что в формах лба, дня беглые гласные "не могут быть произнесены". Тут-то и дает себя знать субстанциализм ЛФШ.

Но открытие Л.В.Щербы не было принято и МФШ. Её представитель П.С.Кузнецов писал: "Считать его [е inslable — A.K.] особой фонемой на том основании, что оно факультативно чередуется с нулем, невозможно. Факультативные колебания гласных фонем в слабых позициях широко распространены, и это вопрос, выходящий за пределы фонетики, почему в одних словах это чередование [д] с нулем наблюдается, а в других словах с таким же [6] нет" [19, 196]. Действительно, факультативные чередования ни к чему не обязывают фонолога, а вот пози-ционно обусловленные - обязывают. Но главное даже не это. Принятие взгляда Л. В. Щербы предполагало принципиально новый взгляд на фонему и фонологию. Если ЛФШ не смогла преодолеть гипноз слабой фонетической позиции, то над МФШ довлеет гипноз сильной фонетической позиции: "Я считаю, однако, что наличие особой фонемы [д] не может быть выведено, исходя из нашего понимания фонемы и фонематических отношений. Ведь как уже было сказано, различными фонемами могут быть признаны лишь звуки (!), реализующие свои противопоставления в тождественном положении, и это положение должно быть сильной позицией для фонем данного класса" [14, 195].

Отметим, что из морфемоцентрично-го и позиционного принципов МФШ никак не следует необходимости учёта исключительно сильной фонетической позиции при определении номенклатуры фонем. Напротив, это ограничение одной сильной позицией противоречит всей практике и всему пафосу МФШ. Если фонемы - это только варианты, реализуемые в сильной фонетической позиции, зачем различать варианты и вариации фонем, зачем вводить понятие гиперморфемы, а затем - и отличать его от понятия архифонемы, зачем заниматься нейтрализацией фонологических оппозиций? При ограничении фонологии сильной позицией всё это становится совершенно излишним.

Тут П. С. Кузнецов на мгновение перестает быть фонологом-функционалистом и становится фонологом-субстанционалистом. Логика такая: "Фонемы — это то, что по-разному звучит в сильной позиции, а что там происходит в слабых позициях - это, вообще, "вопрос, выходящий за пределы фонетики ". В данном случае "гипноз сильной позиции" пришел в явное противоречие с основными положениями МФШ. Ср. критику фонологии Л.В.Щербы со стороны С.И.Бернштейна: "Меня не удовлетворяли некоторые существенные положения его фонологической теории... Это... отождествление фонемы с ее основным оттенком" [2, 62]. Показательна позиция современных представителей МФШ: "Фонема включает весь ряд позиционно обусловленных чередующихся звуков. При этом имеются в виду и сильные и слабые позиции" [10, 123].

Справедливо отказываясь считать фонологическими "факультативные" чередования, П. С. Кузнецов не замечает, как распространяет этот отказ и на позиционно обусловленные чередования. И всё же при этом великий лингвист явно чувствует себя некомфортно. Он пишет: "Правда, исторически оба [о] получились различными путями, но это не имеет значения для отношений, действующих в современном языке [13, 196]". В данном случае Петр Саввич не прав принципиально: генетическое различие звуков имеет серьезнейшее значение «для отношений, действующих в современном языке». Это одно из фундаментальных положений системологии и мироустройства вообще. И лингвисты не вправе полагать, будто оно распространяется на все системы, кроме системы языка. Поэтому нам вовсе не безразличен тот факт, что О-беглое и О-стабильное восходят к исторически разным фонемам, потому что это связано с морфеморазличением.

Далее у П. С. Кузнецова следует самое главное: "Идя путем, предложенным Л. В. Щербой, мы могли бы доказать и наличие двух фонем [О] в современном русском языке, одного чередующегося с нулем, другого не чередующегося. Ведь сам же Л.В.Щерба к тому же в примечании указывает на некоторую аналогию е instable с русским [о], чередующимся с нулем" [14, 196]. Очень жаль, что П. С. Кузнецов не пошел этим путем! Это путь Бодуэна, органически связанный с методологией позиционного анализа Московской лингвистической школы, основанной Ф. Ф. Фортунатовым. Но уже в следующем поколении представителей МФШ - у Т. В. Булыгиной в работе 1975 года - мы встречаем "морфонемы" {ъ}-{ь}, {у}-{1} и {ё} [5, 328-340].

Правда, следует еще признать, что это не морфонемы, а фонемы и что фонема - это не звучание (даже в сильной фонетической позиции), а образ жизни, тип поведения, ряд позиционно обусловленных фонов (включая нулевой); это двуединая функция - отождествления и различения морфем. В речи фонема всегда представлена одним из своих позиционно обусловленных вариантов, среди которых может быть и ноль звука, если это обусловлено позицией. Ср. мнение С.И.Бернштейна: "..я считал, что представители "новомосковской школы" напрасно затушевывают понятие позиционного чередования и не указывают с достаточной определенностью, что фонема представляет собой альтернационный ряд" [2, 63].

Принципиально важным представляется следующее рассуждение Д.Ворта: "...термины "обратное чередование", "восстановление фонемы" и т.д. точно описывают иррелевантные явления фонемной поверхности, но оставляют вне поля зрения существенные морфонологиче-ские процессы. Такое поверхностное описание, которое видит "нерегулярности" в таких парах, как сдвинуть —> сдвиг, взглянуть —>

Приводимый же пример - город Истра [гОрът_Ыстръ] как иллюстрация оглушения [Д>

Действительную же проблему составляет церковнославянская пара препо-ловити — преполовение [9, 489-490], которой предшествует старославянская препо-ловити - преполовление [СтСлС X-XI вв. М.: РЯД 994, с.548-549]. Эта пара опущена Л. Л. Касаткиным, видимо, потому, что глагола преполовити академическая лексикография по непонятным причинам не фиксирует. В Древней Руси старославянская пара бытовала, а форма преполовение известна лишь с 16-ого века [СлРЯ XI-XVII вв., 19, 26] исключительно как обозначение праздника Преполовения. С начала 18-ого века эта форма закрепляется в словарях. Фиксируется словарями Ушакова и БАС-1, включена А.И.Солженицыным в "Словарь языкового расширения...". По мнению З.Д. Поповой (устное сообщение), трансформация преполовление >

(Этот вариант прилагательного не удержался, поскольку в церковнославянском языке (в отличие от литературного) закрепилась форма производящего еноуаръ [9, 174], предсталенная в Суп-расльской рукописи (середина XI в) - ену-аръ [СтСлС, 209]. Ср. выше пример из Остромирового Евангелия (1056-1057), а также форму генуаръ в Мстислав, ев. (до 1117 г.) [Срезневский 1, 512, 828]. Отсюда пара (г)енуаръ —> генваръ —>

Удивляясь аллегровым формам Оле-гыч, Маркыч, Аристархыч на суффиксальном стыке, исследователь, так сказать, ломится в открытую дверь: в аллегровой форме утрачивается интервокальный согласный, а заударное стыковое сочетание [ъ=и < ъв=й совершенно закономерно (и так же, как на стыке между словами (къ Ивану >

Всю систему своих доказательств М.С. Флайер строит на одном-единственном примере: "Изменение гра-фыня >

Между тем изменение графыня > графиня существует лишь в воображении исследователя. Стоит обратиться к "Словарю русского языка XVIII в.", чтобы убедиться: в слове графиня никогда не было русского суффикса. Это слово (Grafiri) образовано в немецком языке по законам немецкого языка и в чистом виде заимствовано в XVIII-OM веке из немецкого: "От графского дому никого не осталось кроме одной графины. Геогр. 1719 218 [СлРЯ XVIII в., 5, 224]". О том, что изменения графыня >

В словаре [11] в одну морфему сведены следующие морфы: страх, страш, страст, стращ. Отношение между парами СТРАХ - СТРАШить и приСТРАСТить -приСТРАЩать понятно: в первом стучае [Ш] - позиционный вариант фонемы [X] перед гласным переднего ряда на суффиксальном стыке. Во втором случае [щ] является репрезентантом стразу трех фонов [стй]. При этом фон [и] является позиционным вариантом фонемы [и] - в позиции перед гласным на суффиксальном стыке, т.е. фактически стращать можно представить как {страст=и=а_ть}. В данных словах выделяется морф страст-2, наряду с которым выделяется также морф СТРАСТ-1, объединяющийся в одну морфему с морфом страд, представленную в словах страдать — страсть. Основание для их различения, как мы видим, не формальное, а семантическое: "сильное чувство вообще —> сильное чувство по преимуществу = испуг", соответствует страст- — страст-2. С семантической точки зрения перед нами типичный, регулярный, закономерный семантический процесс сужения значения, протекающий в позиции нейтрализации формальных различий двух морфем. Применяя прием этимологической коррекции, убеждаемся, что такое решение правомерно: "связано со страдать, из *strad-tb" [Фасмер 3, 771]. Таким образом, фон [с] является позиционным вариантом фонемы [д] в позиции перед [т] на суффиксальном стыке. Таким образом, мы получаем ряд страд, страд=т, страх. Не с ошибкой ли тут мы имеем дело? Пожалуй, что и с ошибкой, но только не А.И. Кузнецовой, а тех этимологов, которые считают слово страх родственным лит. stregti 'оцепенеть, превратиться в лед', нем. strecken 'растягивать'. Так проведенный ею синхронный анализ фактов современного русского языка позволил подтвердить правоту А. Брюкнера, видевшего в *straxb {страд=х_ъ} славянское новообразование по отношению к *strastb [Фасмер 3, 772]. В слове страх тот же корень страд=, что и в страдание, страсть: в соответствии с законом восходящей звучности на суффиксальном стыке в позиции перед щелевым [х] смычная фонема [д] закономерно представлена [0]. В терминах переписывания это можно представить как {д=х} —>

А. И. Кузнецова в предисловии к "Словарю морфем русского языка", в частности, пишет: "В качестве чередующихся корней часто берут корни с эпентетическим л, как в словах люб-овь / в-любл-ённый, лов=ить / ловл-я. В настоящем словаре I epenteticum относится не к корням, а к суффиксу... " [15, 10]. Перед нами не просто нетрадиционное техническое решение. Данное решение полно глубокого теоретического смысла. По существу, речь идет о том, что в современном русском языке не существует (и никогда не существовало в прошлом чередования типа губной || губной+л'. В действительности [л'] является (и всегда являлся) позиционным вариантом [u/j]. И именно позиционный анализ доказывает это совершенно неопровержимо. Сравним в-люб-и-тъ(ся) -в-люб-л'-ённый, лов-и-тъ — лов-л'-я. Как видим, [и] и [л*] находятся в одной и той же позиции в слове и с этой точки зрения позиционно эквивалентны. [И] в позиции перед гласным {е} на суффиксальном стыке и перед гласным [а] на флективном закономерно реализуется в неслоговом варианте [и], как того требует закон устранения зияния на внутрисловных (суффиксальном и флективном) стыках: в-люб-и-енный —> в-люб-й-енный; лов-и-а —> лов-й-а. В свою очередь, [и] в позиции перед губными на суффиксальном стыке закономерно реализуется в варианте [л'] по закону йотации на суффиксальном стыке, который, вслед за P.O. Якобсоном, принято считать частным случаем проявления закона слогового сингармонизма. Получаем в-люб-й-енный —> в-люб-л '-енный; лов-й-а —> лов-л '-а. Наконец, фонема [е] в позиции после мягкого согласного перед твёрдым согласным под ударением реализуется в варианте [о]: в-люб-л '-ённый —> в-люб-л '-очный. Для трактовки [л'] как позиционного варианта [й/j] есть и типологические основания. Во-первых, реализация [и] в виде [л'] широко представлена в диалектах, во-вторых, на статус если не универсалии, то фреквента-лии претендует симметричный процесс -[Г —>

19. Бодуэн писал: "Результаты работы различных периодов, заметные в данном состоянии известного объекта, в естественных науках называются слоями: применяя это название к языку, можно говорить о слоях языка, выделение которых составляет одну из главных задач языковедения. <...>