| А. Карташев Мы только еще начинаем пристально вглядываться в учительный образ отца нашей нации по плоти и по духу – в образ св. кн. Владимира, только начинаем разгадывать и постигать его святые заветы. Всем известные черты его жизненного подвига вырисовываются пред нами все с большей грандиозностью и значительностью. Нужно еще много изучать умом и сердцем "Великого кагана" нашего, равноапостольного Владимира, и не в брошюры, а в томы должно вылиться это изучение. Здесь и сейчас коснемся намеком только некоторых черт его земного служения, являющихся для нас его заветами. Завет первый – идти по путям восточного Православия, не смущаясь их подчас каменистостью и тернистостью, не слушал сирен, завлекающих в противоположную сторону. Завет второй – не останавливаться на внешнем украшении книги евангельской золотом и драгоценными камнями, а самым делом пытаться осуществлять любовь Христову в жизни общественной и даже государственной, создать святую Русь, христианский народ, христианскую государственность. I Св. кн. Владимир был восточный скандинав по крови и языку, но из тех родов "варяжских", которые совершенно ославянились, покорились загадочному гению славянского языка, как покорились его стихии и тюрки-болгары. В борьбе за власть он надолго убегал в Скандинавию к своим родственникам и набирал там дружины варягов, с которыми и возвращался на Русь. Здесь, в Киеве у него уже годами живал его сородич Олав Триггвесон, будущий св. Олав, король и креститель Норвегии. В совместных беседах два языческих конунга переживали свой интимный религиозный кризис, и оба повели свои народы по христианскому пути: Олав по западному, Владимир – по восточному. Церковь тогда еще не была расколота. Вопроса о ереси римской еще не существовало. Семья Владимира роднилась через браки со всеми западными династиями латинского обряда. Владимир принимал у себя западных миссионеров и папские посольства как единоверцев. И тем не менее, он сознательно предпочел греческий обряд и греческую культуру. То был период "ромеизации" и христианизации северных "варваров" Европы. В Европе от IV-V и до XI века, чтобы перестать быть варварами, любому народу надо было прежде всего креститься, войти во вселенскую Церковь. Короли за королями, страны за странами, после упорно-наивной борьбы против креста, склоняли свои буйные военные головы пред служителями Церкви и смиренно погружались в купель крещения. Иначе нельзя было "выйти в люди и вывести в люди" свои народы. Христианство стало единственной дверью в культуре, белой костью аристократизма, выводившей из черного тела язычества. Этой судьбе мужественно и мудро покорился в конце Х века и киевский кн. Владимир, сначала, со свойственным его широкому темпераменту пылким, неистовым увлечением, давший последний отчаянный бой христианству за свою варварскую старину и этот бой проигравший. Несомненен интимный духовный перелом во Владимире, превративший его из Савла в Павла. Преп. Нестор рассказывает нам о некоем благодатном видении, потрясении, откровении, какого удостоился кн. Владимир. Оно было подобно тому, какое было св. Евстафию Плакиде. Грешный и буйный язычник Владимир был натурой богоизбранной. Его обращение ко Христу было подлинное, интимное, глубокое. Преображение его характера и разрыв с грехом были изумительны. Но наряду с этим его личным обращением у кн. Владимира на видном месте стояли и мотивы государя, вождя своего народа. Не подлежит сомнению его пылкое стремление – властным самодержавным толчком ввести свою Русь в семью культурных наций. Обращение к Владимиру за военной помощью со стороны византийских царей Василия и Романа (987 г.) было только ускоряющим поводом к личному крещению киевского князя. Ибо свою военную помощь царям против их противника Варды Фоки кн. Владимир обусловил выдачей за него замуж сестры царей, принкиписсы Анны, а это требовало крещения Владимира. В его голове с этим почетным браком соединялся грандиозный план пересадки всех полезных, красивых и возвышающих плодов высшей цареградской культуры на почву молодой, отныне породнившейся с Царьградом, Руси. Военная помощь Владимира блестяще удалась. Русский отряд разбил в апреле 989 г. Варду Фоку под Хрисополем (Скутари). Трон царей был спасен. Но царевна Анна не хотела идти замуж за варвара. Владимир прибег к силе оружия. Он осадил в 989 г. греческую окраинную колонию в нашем Крыме – Херсонес (Корсунь) – и в 990 г. взял его. Во время осады папские послы приходили к Владимиру. Просто крещение народа кн. Владимир легко получил бы от латинян. Но не того он хотел. Он стучался сознательно именно в греческие двери и даже разбивал их. Вершиной тогдашней культуры был не Запад, а Восток: Константинополь, священная держава "ромеев". Молодые западноевропейские нации были и скромно сознавали себя еще варварами, ревностно подражавшими подлинной, наследственной аристократке в культуре – ромейской державе. Кн. Владимир не только по географической фатальности, но и сознательно избирал для "ромеизации", окультуривания Руси образец первого ранга: культуру греческую, а не латинскую. Сам полуваряг и конунг, он смотрел на своих соплеменников, европейских конунгов, как на собратьев по варварству и правильно хотел быть не наравне, а выше их. Как победитель он требовал от греков, на правах военной контрибуции, с рукой царевны пересадки на Днепр с Босфора наибольшего количества блеска византийского двора. Ему нужна была красота церковная и светская – не только вещи и сокровища, доступные и грабежу варваров, но и учителя, и художники для создания собственных знатоков и творцов наук и искусств, каких Владимир видел уже в славянской Болгарии. Непосредственно из Корсуня Владимир вывез бронзовые статуи и конную квадригу и поставил их в Киеве на удивление "невегласов", которые мнили, что эти диковинки "мрамаряны". Чтобы зачаровать своих эстетически чутких "русичей", князь-креститель построил храм Десятинной Богородицы по точной копии столичных цареградских с цветными мраморами и мозаикой. Заставил византийцев дать на Киев и учителей – этих магов и чародеев просвещения, через что чаял вскоре увидеть у себя "собственных Платонов". Начиная с своих сыновей – Бориса Глеба, Ярослава, – мечтательный князь насильно посадил за учебную парту множество детей "нарочитыя чади", т.е. аристократических родов, хотя мамаши и оплакивали их отдачу в не ведомый дотоле придворный пансион. Из этой плеяды прошедших правильную и высокую школу образования юношей и был митрополит Иларион, наш вершинный писатель XI века уровня которого русские писатели достигли лишь к концу XVIII – началу XIX века. Ярослав Владимирович старался поддержать заветы отца, "собра писцы многи и прекладаше от грек на словеньское письмо и тако списаша книги мнози". Но культурная диктатура св. Владимира кончилась, "вздергивание на дыбы" ослабело, "нарочитая чадь" киевская не увлеклась чарами греческих учителей, "университет" Владимиров обезлюдел, не обласканные общественной любовью греческие "философы" (так назывались профессора) поразбежались домой, и наша образованность, естественно, опустилась до уровня низшей школы, а затем и полной бесшкольности. Петру вновь пришлось Россию "вздернуть на дыбы". Но в основе дело окультуривания Руси св. Владимиром было прочно заложено на века. Как и всем европейским народам, первую письменность и общеевропейское, общечеловеческое просвещение принесла Церковь. Связанное с христианским состоянием, близкое культурное общение со всем европейским миром раз навсегда сделало русских участниками античного наследства и соучастниками в продолжении и творчестве европейской культуры. При этом наш креститель погрузил нас в греческую, а не римскую купель и этим отделил нас во многом от западных собратьев по вере и культуре. Но в конечном счете это только наше счастье и благословенный призыв к оригинальности, к созданию нового, ценного варианта христианской культуры, варианта восточноевропейского. Если западный мир и заинтересовывается все более плодами нашего духовного творчества, то не только потому, что мы не лишены таланта, но и потому, что из глубины нашей души слышится новая, не ведомая ему музыка. Это музыка, родившаяся из иного религиозного детства русской нации, из иного его воспитания. Тернист был и, может быть, будет наш восточноевропейский исторический путь в некоторой особности, отдельности от западноевропейского мира, но и благословенен, ибо в нем заложена надежда нашей своеобразности в культуре и даже возможности на некоторый исторический период нашей духовной гегемонии. Итак, русская культура как одна из культур восточноевропейских родилась в тот момент, когда Владимир Святой, после долгих размышлений и борьбы конкурирующих влияний, сознательно избрал византийскую крещальную купель и в нее решительно привел и весь русский народ. Это был момент определяющий, провиденциальный для всей нашей истории. И по мистическому учению Церкви, крещение есть "неизгладимая печать", и фактически душа русского народа как будто случайно, как будто сверху и по государственному принуждению крещена, но стала исторически "запечатленной" Православием. Князь "Красное Солнышко", таким образом, сформировал коллективную историческую душу народа и стал истинным отцом – родителем нашей культуры. Подавляемые культурными успехами Запада некоторые из наших отцов и дедов сомневались в положительном значении дела св. Владимира и даже, как парадоксально смелый Чаадаев, считали его нашим несчастным роком. В противоположность им, не смущаясь никакими внутренними трагедиями нашей культуры и, наоборот, видя в них знамение великого призвания, мы признаем восточную купель св. Владимира Божиим благословением нашей истории. Если мы это еще не осознали во всей силе, не осознали, что без православного корня нет русской культуры, ибо без Православия нет и русской души, родящей из себя культуру, если мы еще не чтим ярко и достойно отца нашей православности – крестителя Руси, это только признак незрелости нашего национального самосознания. II Другой завет кн. Владимира – создать святую, праведную, евангельскую, Христову Русь не по имени только, но и по самому житию, здесь, на нашей грешной земле – также едва ли нами ясно сознается, а некоторыми даже и не подозревается. Святой князь потряс сердца современников и, что особенно знаменательно, сердца простого народа своим щедрым гостеприимством, своим нищелюбием. Что это? Княжеский обычай баловать свою дружину, пережиток языческого разгула, личная щедродательность, широкая русская натура? Может, всего есть по-немножку. Но это неинтересно и не объясняет главного, как неинтересны вообще убого-трезвые, якобы единственно научные объяснения явлений духовных. "Душевный человек не приемлет того, что есть от Духа Божия". Главное в этом явлении не от плоти и внешних причин, а от Духа Божия, Который по драгоценнейшему для нас свидетельству преподобного Нестора чудесным путем привел кн. Владимира к святой купели И, "отрясши в ней слепоту душевную вкупе и телесную" св. Владимир, по слову митрополита Илариона, "возгорелся духом и возжелал сердцем быть христианином и обратить всю землю в христианство". Благодатно восхотел исполнить заветы евангельские не по имени только, но на самом деле. Все свидетели близкие, почти современники св. князя в один голос говорят о чем-то в этом отношении совершенно необычайном, из ряду вон выходящем. Мних Иаков и святость кн. Владимира не считает нужным доказывать от посмертных чудес – так она самоочевидна от его необычайных дел: "от дел познати, а не от чудес", В чем необычность дел св. Владимира? Митрополит Иларион так похваляет его: "Радуйся, учитель наш и наставник благоверия! Ты был облечен правдой, препоясан крепостью, венчан смыслом и украшен милостыней, как гривной и утварью златой. Ибо ты, честная глава, был одеждой нагим, ты был питателем алчущих, был прохладой для жаждущих, ты был помощником вдовицам, ты был успокоителем странников, ты был покровом не имеющим крова, ты был заступником обидимых, обогатителем убогих". Слова эти могли бы показаться и просто похвальной риторикой, если бы не углублялись и не освещались другими данными. Характерно и тут поставление "милостыни", или филантропии св. князя в ряду его княжеских, а не просто личных добродетелей: "правды и крепости". А филантропия уподобляется княжеским регалиям – гривнам и эмблемам, украшающим грудь властителя и выражающим идеальные задачи его служения, по-нынешнему – его правительственную программу. Действительно, то, о чем говорит летопись,– не личная только благотворительность князя. Это социальная помощь в государственном масштабе. "Повеле,– читаем в летописи,– всякому нищему и убогому приходити на двор княж и взимати всяку потребу – питье и яденье и от скотьниць кунами (т.е. из казначейства денежную пенсию). Устрой же и се рек: "яко немощнии и больнии не могут долести двора моего",– повеле пристроити кола и вскладаще хлебы, мяса, рыбы, овощь различный, мед в бчелках, а в другых квас, возити по городу, вопрощающим, где больний и нищ, не могы ходити? Тем раздаваху на потребу". Чтобы не оставалось у нас сомнения, что эта княжеская филантропия ограничивалась столицей или пределами дворцовых имений, мних Иаков, касаясь этого вопроса, определенно поясняет. Владимир установил это как систему решительно во всем государстве до деревенских захолустьев включительно. "Боле всего бяше милостыню творя князь Володимер: иже немощнии и старей не можаху дойти княжа двора и потреб взяти, то и в двор им посылаше: немощным и старым всяку потребу блаженный князь Володимер даяще. И не могу сказати многия его милостыня; не токмо в дому своему милостыню творяще, но и по всему граду, не в Киеве едином, но и по всей земле русской, и в градех в селех, везде милостыню творяще, нагия одевая, алчныя кормя и жадныя напаяя, странныя покоя милостию; нищая и сироты и вдовицы и слепыя и хромыя и трудоватыя вся милуя и одевая накормя и напаяя". Исторические свидетели передают с восторженным изумлением не только о широте этого опыта христианского решения социального вопроса сверху, в рамках целого государства, волей христианского монарха, но и о мотивах его, тоже потрясающих христианскую мысл |