"В броне Судьбы всегда есть уязвимое место, и в стенах Рока - брешь; они остаются до тех пор, пока не исполнится и не свершится все…"
Д.Р.Р. Толкиен
Неоконченные сказания
На протяжении всего существования христианства ведутся философско-религиозные дебаты на тему свободы воли и предопределенности человеческого бытия.
Августин Блаженный задавался вопросом – если Бог все знает и делает так как надо, так за что тогда наказывать человека? Другое дело, размышлял он, если человеческому индивиду дана свобода воли, если есть выбор между добром и злом. В таком случае первый шаг остается за самим человеком и только потом следует помощь Бога. Однако окончательного ответа на вопрос о свободе или предопределенности людских поступков Августин не дает.
В то же время (VI – V веков) распространились идеи британского монаха Пелагия, который утверждал, что человек и его воля абсолютно свободны от рождения. Человек рождается от чистой природы, а греховность возникает от его выбора пути: следовать ли за Господом, т.е. по пути добра, либо выбрать темную тропу зла.
Эту идею раскрыл по-своему последователь Пелагия Иоанн Кассиан. Он предполагал, что инициатива добра исходит от человека, но исключительно при поддержке Господа.
К сожалению идеи, развивавшиеся благодаря Пелагию и Кассиану, получили резкую критику со стороны официальной (если так ее можно назвать в VI-V веках) христианской церкви. Их учения были призваны ересью.
Однако церковная догматика не может дать всей полноты такого рода представлений в социуме того времени. Меня же интересует, как эти мысли развивались в головах средневековых людей, как они представляли себе свободу от Небесных деяний, к чему они стремились, как понимали завершение своей жизни.
В своей работе я делаю акцент на роль Божественного начала и Судьбы, как творцов жизней людских. Источник же, в свою очередь, дает нам достаточно информации по этому поводу. Проанализировав отношение к этим двум силам, я надеюсь получить определенное представление о воззрениях средневекового человека относительно его свободы воли и предопределенности своего существования.
Единственная дошедшая до нас рукопись «Беовульфа» датируется приблизительно 1000 годом. Но само сказание большинство исследователей относят к концу VII или к первой трети VIII века. О процессе становления источника доподлинно ничего не известно. Песенное эпическое сказание (надо заметить, что в «Беовульфе» немало фольклорных мотивов) со временем могло быть зафиксировано христианским монахом. Такое стало возможно только в результате своеобразной христианизации Англии. Католики вряд ли стали бы записывать языческий текст, даже в христианской оправе. Но папская власть не влияла здесь так сильно, а ирландские монахи были более терпимы к такого рода творчеству.
Codex Vitellius, т.е. кодекс, содержащий в себе текст «Беовульфа», чудом уцелел в результате пожара в Коттонской библиотеке в 1731 году. Сам подлинник сохранился неважно, а некоторые части вообще безвозвратно утеряны, так как страницы обгорели и со временем начали осыпаться. Фактически поэму спас исландский ученый Торкелин (Grimur Johnson Thorkelin), который в 1786-1787 годах сам сделал один список «Беовульфа», и заказал другой неизвестному переписчику.
По сути, языческий базис текста завуалирован матрицей христианского сознания, создающей глубокую фоновую систему. Поэма пропитана христианской атрибутикой, но не потеряла вследствие этого своей архаичности, некой языческой сказочности. Создается впечатление, что тот, кто записывал этот текст, выполнял это не рефлекторно, а пропускал через себя, осмысливал, дополнял там, где ему казалось чего-то не хватало или он был с чем-то не согласен. Это и сформировало определенное своеобразие «Беовульфа», как источника. Сквозь текст просматривается личная оценка автора[1] тех или иных событий – некоторые дополнения и комментарии созданы явно в более поздний период, чем сама сюжетная линия.
Критика автора чрезвычайно важна при анализе текста, ведь она отражает ту морально-нравственную мировоззренческую основу, те тенденции, которые превалировали в тот временной промежуток и на тех географических территориях.
Я оговорюсь. Позиция автора может отличаться от мнения окружающего его социума. Мы не знаем ни его имени, ни биографии, ни его окружения. Поэтому нельзя однозначно утверждать, что его личные убеждения, которые он фиксировал в процессе записи «Беовульфа» являются зеркальным отражением общественных настроений того времени.
Однако, на мой взгляд, духовное пространство, сформированное современным ему социумом, не могло не повлиять на характер мировоззрения автора. Следовательно, хотя и с большими оговорками, но я допускаю, что мнение, позиции автора по тем или иным вопросам можно интерпретировать более масштабно, анализируя общие мировоззренческие тенденции.
На первый взгляд, кажется, что отношение к языческим верованиям складывается крайне негативное:
...молились идолам,
душегубителям,
и, воздавая им
жертвы обетные,
просили помощи...
...то суеверие,
обряд языческий,
то поклонение
владыке адскому![2]
Языческие обряды, идолов автор связывает с дьявольскими кознями, а тех, кто поклоняется им, как жалеет, так и понукает. И все-таки, при более глубоком рассмотрении оказывается, что представление автора о язычестве довольно неоднозначное: отрицая обряды, «молитвы идолам», он спокойно описывает «позолоченного кабана на груди вождя», которого вряд ли можно истолковать как христианский символ.
Здесь же следует обратить внимание и на описание похорон. История Скильда заканчивается «лоном ладейным... с оружием, золотом...», на котором суждено отправиться великому конунгу в последний путь. Хнафа и его сына возлагают на погребальный костер
...Так пожрал дух костра,
Пламя алчное,
лучших воинов
двух враждебых племен...
Самому Беовульфу по смерти возводят курган, куда вместе с вождем кладут и все сокровища, отбитые им у дракона.
Такие обрядовые традиции, сохранившиеся со времен языческой эпохи, не комментируются автором в негативном аспекте. Наоборот, ритуалы погребения описываются подробно и красочно. Это наводит на мысль о том, что отношение к подобного рода вещам либо как к детали сказочного сюжета (что вряд ли), либо сказитель сам принимает за закономерность такие обычаи.
Так же стоит обратить внимание на тот факт, что в эпосе присутствуют элементы заклятий, например:
(о Гренделе)
он от железных
мечей, от копий
заговорен был…
и одушевления вещей, особенно оружия. Им придаются сакральные, волшебные свойства. Так в борьбе с «злобесной вод владычицей» в руках героя Беовульфа «клинок – наследие древних гигантов, несоразмерный…для смертного…озарился светом» и погубил чудовище. На черене были искусно отчеканены руны, возвещавшие о том, для чего, кого и зачем был выкован этот меч.
Исходя из вышеописанного, встает вопрос, насколько глубоко сам автор вникает в тонкости христианского богословия. Резко критикуя внешние атрибуты язычества, он часто противоречит себе, пропуская совершенно явную «ересь» с позиции ортодоксального христианства. Но нельзя однозначно говорить о некомпетентности автора. Такая политика могла быть связана с элементарным почтением к другой, более древней культуре, а возможно и с солидарностью в определенных этических вопросах.
Для более глубокой оценки мировоззренческой базы необходимо, на мой взгляд, рассмотреть ту систему ценностей, которая превалирует для эпоса. А на ее базе можно уже рассматривать и более глубокий мировоззренческий пласт.
В «достославном муже» ценится в первую очередь храбрость, сила, честь, гордость, долг, щедрость. Вот как описывается в самом начале поэмы главный герой:
... был он сильнейшим
среди могучих
героев знатных,
статный и гордый...
Очень важна внешняя атрибутика и физические способности человека, которые в совокупности дают представление о том или ином социальном статусе, к которому относится персонаж. Дорогое, красивое оружие, атлетическое телосложение, верная дружина за спиной – вот первые признаки настоящего героя!
... витязя
сильней и выше,...
не простолюдин
в нарядной сбруе –
кровь благородная
видна по выправке!
Наряду с внешними факторами ценится храбрость, верность долгу и клятве, и, что совершенно не вписывается в образ истинного христианина, - стремление к богатствам! Сам Беовульф перед своей смертью просит не об отпущении грехов, а о том, чтобы ему показали сокровища, которые он отвоевал у дракона. Больше жизни герой ценит победу в битве и золото. Однако жажда богатства здесь ясна и объяснима, ведь щедрость конунга, так же как и его слава напрямую определяют его как правителя почтенного и любимого своей дружиной и народом:
Так поминали...
ратеначальника...
среди владык земных
он был щедрейший...
Так же надо заметить, что прилагательное «мудрый» в эпосе чаще бывает приближено по значению к «старому». Как пример здесь может выступать Хродгар – мудрый старец-правитель, уже не участвующий в битвах. Беовульф, таким образом, выступает скорее в виде исключения, подтверждающего общее правило. Речи молодого гаута при встрече с Хродгаром проявили сущность юного, но мудрого воина.
Здесь я также считаю необходимым провести некую грань между значениями слов «вождь» и «герой». На мой взгляд, эти понятия различны. Герой не может быть до конца «правильным» вождем. Эту проблему я хочу разобрать на примере двух ключевых персон эпоса – Хродгаре и Беовульфе. Первый, даже при катастрофической ситуации, связанной с нападениями Гренделя, не пошел сам в битву с противником, чувствуя на себе ответственность за вверенную ему Богом страну. Тогда как Беовульф, предчувствуя к чему приведет битва с драконом:
…сердце воина
впервые исполнилось
недобрым предчувствием
не внимая просьбам своих дружинников, все равно отправился на встречу смертельной опасности. Различие между такими архетипичными сущностями героя и вождя проявляются здесь в том, что герой не может жить без сражений, подвигов, которые составляют и доказывают его героическую сущность перед социумом, в то время как вождь – в первую очередь «пастырь», и, несмотря на то, что он «щит народа», защита населения осуществляется во многом благодаря его верной дружине. На символическом уровне можно провести следующую аналогию: Хродгар ассоциируется с равномерным, но постоянным, не слишком жарким огнем домашнего очага, Беовульф же – яркий, экспрессивный, схож с огнем, зарождаемым молнией, однако порывистым.
Также можно провести еще одно сравнение, связанное непосредственно с этими двумя персонажами. Исходя из текста, ясно, что описанию жилища вождя отводится отдельное и довольно важное место в эпосе. Из этого следует, что богатство убранства дворца конунга напрямую связано с его социальным положением и признанием.
Хеорот описывается автором просто роскошно. В воображении встает ослепительный сказочный дворец, озаряемый солнцем. Морестранники, возглавляемые Беовульфом, впервые прибывшие во владения Хродгара, были заворожены красой «Палаты Оленя»:
…златослепящая
кровля чертога,
жилища Хродгара…
…гостеприимный зал,
где златовышитые
на стенах ткани
и дивные вещи…
Убранство же дворца Беовульфа не описывается вообще.
На мой взгляд, это не случайно. Беовульф был именно воином, героем, но так и не смог стать настоящим вождем. «Простились/ с умершим конунгом,/восславив подвиги/ и мощь державца/ и мудромыслие…», «в былое канули/ с конунгом вместе/ пиры и радости…». Он оставил после себя слабое владение, которое доселе держалось исключительно на его личном авторитете непобедимого воина. Теперь же ничего не препятствовало вторжению врагов на более-менее мирную страну Гаутов.
Здесь кажутся пророческими слова Хродгара на пиру после победы над матерью Грендаля:
Берегись же и ты
…помыслов пагубных
…гордыню, воитель,
укроти в себе,
…ты знатен мощью,
но кто знает когда
меч ли, немочь ли
сокрушат тебя
… как и всех
смерть пересилит!
Однако Беовульф на самом деле и не жаждал власти. Он стал правителем лишь после того, как умерли или погибли конунг Хигелак и его наследники. До этого он владел подаренны