Много... Бесконечно много дум вызывает во мне само слово "империя". Как мало есть таких бесконечно прекрасных и глубоко прочувствованных мною слов, от которых веет вечностью и величием прошедших времен, оно, как раскрытая книга, полная преданий и заветов старины, и я невыразимо счастлива читать... Нет!... Даже просто видеть ее, просто вбирать аромат этих пожелтевших страниц... В такие минуты стихи льются самой дивной мелодией моего сердца, но вместе с тем я ощущаю эту неизмеримую скорбь по тем, кого заставили отказаться от империи, заставили ее предать... изменить империи с серыми, промозглыми буднями... Но нет у меня скорби по тем счастливцам, кто погиб во имя Империи, по тем, кто не плакал, увидев смерть ее. О! Разве может быть что-то счастливее, чем погибнуть за идеализм и наивность?
Может, кто-то смотрит на меня осуждающе, холодно, но я привыкла чувствовать их пронзительные взгляды, напоминанием о том, что если мне смотрят в спину, я все же впереди. О! Какой бы юной ни называли меня, я буду повторять: Империи не распадаются, их подло растаскивают, разменивают, продают со скидкой, закладывают. Люди с душой крыс отдают наследие задаром. Клянут и ругают империю именно те, кто громче всех кричал в ее защиту, кто ниже всех кланялся, кто искуснее всех притворялся.
Ridendo dicere severum — вот что заслуживает уважения, не плакать о империи, хранить память, сдерживать эмоции, — но, черт возьми, я бы вгрызлась в глотку тем, кто захотел бы отнять у меня империю! Что стоит жизнь? Ничего, по сравнению с наслаждением видеть империю, быть с ней, слышать стук ее железного сердца и умереть с ее именем на губах.
Стихи, эти стихи, которые я написала в пять минут, — это мое сердце, в таких подробностях его не видно даже хирургу.
***
Отчего умирают империи? И руками дрожащими сдергивают знамя с флагштока, Его, что было бесценно еще вчера, бросают у дождевого стока. Тысячи ног по нему пройдут и втопчут в его в асфальт и лужи, Пока его не поднимет тот, кому этот обрывок ткани все еще нужен. И на обтрепанных краях материи, Среди миллиона капель, бессмысленных и потерянных, Золотом растворится слеза, как свет чистая, Самая последняя, честная, бескорыстная.
***
Я думаю все здесь поняли, Отчего прохожие так кардинально вверх воротники подняли. И по опущенным глазам я вижу слишком четко, Им знаком, даже более чем, человек с леденящей походкой. Его лицо, оно пожелтело, как те листовки, где власти предлагают ему сдаться. Но он все же решил, по непонятным причинам... остаться. Но ни один из вас, что вчера падал на бесчувственные колени, И не взглянет в глаза, полные наводнений. Как в тот Октябрь, и желтеющие листья акаций. О! Как плачет Наполеон О СВОЕЙ Франции.
