От редакции. В восьмом номере нашей газеты была опубликована концепция курса «Россия и мир в ХХ веке» (XI класс). Сегодня мы предлагаем читателям познакомиться с тем, как эта концепция, разработанная С.Т. и И.Г. Жуковскими, реализуется в учебно-методическом комплекте. Весь выпуск газеты занимают фрагменты учебника, хрестоматии и методического пособия. Хотя тексты публикуются в газетном варианте, с некоторыми изменениями и сокращениями, в совокупности они дают достаточно цельное представление о том, как авторы мыслят начальные уроки курса, посвященные истории зарубежных стран в начале ХХ века. Напомним, что авторская концепция предполагает вариативность изучения курса. Вопросы и задания дифференцируются по уровню сложности и помечаются в учебнике соответственно одним, двумя или тремя астерисками (*). Многие вопросы и задания, обозначенные двумя или тремя звездочками, предполагают использование соответствующих разделов хрестоматии (см. с. 8—12). В методическом пособии поясняется, как можно организовать работу с вопросами и заданиями повышенной сложности, как использовать тексты хрестоматии и т.п. Астериском (*) отмечены и темы учебника, предназначенные только для изучения в гуманитарных классах (вторая и третья темы в нашей публикации).
ТЕМА 1 Индустриальная цивилизация В XIX столетии жизнь обитателей Европы начала меняться очень быстро. В начале прошлого века европейцы оглядывались на времена столетней давности как на совершенно другую, бесконечно далекую эпоху. Ломка прежних традиций и устоев, стремительные перемены во всех областях жизни были настолько глубоки, что ощущались как признаки появления совершенно нового способа существования, нового общественного устройства. Философы и историки стали называть его по-разному — «капиталистическое», «индустриальное», «модернизированное» (современное) общество. Промышленный переворот
Паровые двигатели и механические станки резко, в десятки раз подняли производительность человеческого труда. Паровозы, пароходы, а позже автомобили решили проблему перевозки грузов и невиданно быстрого передвижения людей. Изобретения и усовершенствования следовали одно за другим, преображая старые отрасли промышленности и создавая новые. Тихие и немноголюдные городки при жизни одного поколения вырастали в крупные промышленные центры; всё больше становилось городов с миллионным населением. Промышленная цивилизация предъявляла к человеку совершенно новые требования, во многом противоположные прежним. «Идеальный герой» эпохи индустриализации, будь то фабрикант или рабочий, должен был надеяться только на себя, трудиться в поте лица и постоянно стремиться достичь большего и лучшего. Часто работа шла без выходных и праздников, на пределе сил и способностей, «на износ». Началось всё с Англии еще в XVIII столетии. Талантливые изобретатели-самоучки, предприимчивые фабриканты, умелые рабочие без какого-либо вмешательства государства всего за несколько десятилетий преобразили жизнь и сделали страну «мастерской мира». Постепенно в индустриальную гонку втянулись все европейские государства. Уклониться от участия в этой гонке было невозможно — отставший быстро оказывался в экономической зависимости от лидеров. Когда дешевые и качественные английские товары фабричной выделки наводнили рынки континентальной Европы и началось разорение местных ремесленников и мануфактур, правительства многих стран стали активно и целенаправленно подстегивать рост собственной промышленности: давали кредиты и выгодные заказы фабрикантам, строили дороги, открывали специальные институты для подготовки инженеров. Однако не во всех странах эти усилия приносили такие результаты, как, например, в Германии, где начался крутой промышленный подъем, — в некоторых регионах Европы (Юг Италии, Испания, Португалия и др.) «отсталость» превращалась в хроническую. Для большинства народов Европы промышленная революция была не плодом их собственного развития, а привнесенным извне требованием времени. Ломка старых общественных устоев везде была болезненной. Изменения в общественных отношениях
С возникновением промышленной цивилизации рухнули вековые принципы жизненного устройства. В Средние века и в раннее Новое время место человека в общественной иерархии определялось при рождении; важнейшей добродетелью была готовность довольствоваться этим местом. В эпоху промышленного переворота впервые в истории возникло общество, не только не стремящееся обуздать «выскочек», а, наоборот, поощряющее инициативу и предприимчивость. Каждому человеку предлагалось самостоятельно добиваться общественного признания своих способностей и талантов. Покорность судьбе перестала считаться добродетелью и превратилась в порок. До начала индустриальной эпохи взаимоотношения верхов и низов общества строились почти так же, как в семье: отеческая опека в обмен на верную службу и благодарность. Землевладельца и крестьянина, хозяина и работника связывали личные отношения, которые могли длиться не только всю жизнь, но и переходить из поколения в поколение. Капиталист же, в отличие от господ прежних времен, не претендовал на роль заботливого отца своих рабочих и не ждал от них благодарности. Наем на работу стал всего лишь разновидностью торговой сделки между юридически равными взрослыми людьми, которая расторгалась так же легко, как и заключалась. Тут не было места ничему личному — конкуренция обрекала на неминуемое разорение любого сердобольного хозяина, держащего из жалости плохих работников или завышающего зарплату. Принять эти безличные отношения как должное могли далеко не все. «Маленький человек», нуждающийся в заботе и покровительстве со стороны сильных мира сего, проникался в таких обстоятельствах ненавистью к «бездушным эксплуататорам». Новое общество казалось безжалостным. В традиционном обществе каждый человек жил в коллективе, в сложной системе отношений и связей. Эти отношения были в основном принудительными, человек строил их не сам. Вся жизнь его протекала на виду и под контролем, но зато он всегда мог рассчитывать на помощь «своих». Но настали времена, когда свое унаследованное от предков положение в обществе теряли миллионы людей — и они срывались с насиженных мест, в поисках лучшей доли ехали в города, перебирались в другие страны и даже на другие континенты. То, на что прежде решались лишь немногие герои и авантюристы, стало нормой. Европеец начала ХХ века имел гораздо больше возможностей выбора, чем его прадед, но гораздо меньше уверенности в завтрашнем дне. И очень многие (едва ли не большинство) с тоской вспоминали «старые добрые времена», когда община, цех, государь, государство защищали его и направляли его жизнь. Крестьянство в индустриальном обществе
Особенно болезненно воспринимали перемены крестьяне. Почти во всех странах они составляли большинство населения, именно в их сознании традиции предшествующих поколений коренились особенно прочно, именно они были хранителями традиционных жизненных ценностей, культуры и образа жизни. Крестьянин веками в поте лица добывал свой хлеб, довольствуясь тем, что могла дать ему земля. Благополучие семьи земледельца зависело от нее самой, и только непредсказуемая природа могла лишить ее средств к существованию. К концу XIX века в сельское хозяйство пришли механизация, новые орудия труда, удобрения, новые приемы и технологии работы; зависимость от милостей природы ослабела. Но на смену ей пришла зависимость не менее жесткая — от столь же слепых и неуправляемых сил рыночной конкуренции. Натуральное хозяйство — естественная и привычная форма человеческого существования — ушло в прошлое. Почти всё, что производилось, шло на рынок — и там же покупалось всё необходимое. Промышленная революция создала общество, в котором покупателями и продавцами стали все. Благодаря железным дорогам и пароходам перевозки удешевились настолько, что уже существенно не повышали цену привезенного издалека товара (к началу ХХ века перевоз тонны зерна из Америки в Англию обходился всего в 8 центов). Экономическими конкурентами становились удаленные друг от друга страны. К концу столетия даже в самых глухих уголках Европы цены на продовольствие и сырье зависели уже не столько от местных урожаев, сколько от мирового рынка — каждый крестьянин, продающий хотя бы мешок зерна, становился участником всемирной конкуренции. В традиционном обществе конкуренция считалась злом, ее старались всячески избегать. Теперь она стала главной движущей силой экономики, побуждая производителей добиваться удешевления и повышения качества своих товаров. Крестьяне и ремесленники, работавшие по старинке, разорялись. В Англии промышленная революция началась уже после того, как преобразилась деревня — крестьянские общины сменились обособленными фермерскими хозяйствами. Фермеры работали на земле не просто для того, чтобы прокормить свои семьи, но и для того, чтобы получить прибыль от продажи продуктов. Именно фермеры создали массовый спрос на ткани, посуду, сельскохозяйственные орудия и другую продукцию быстро растущей фабричной промышленности. В свою очередь рост городского населения обеспечивал всё больший спрос на продовольствие, и предприимчивые фермеры с выгодой для себя наращивали его производство. Дедовские методы земледелия и животноводства уступали место новым, более рациональным и интенсивным. Сходным образом дело обстояло в странах Северной Европы (Нидерланды, Скандинавия), где фермеры стали разводить скот и поставлять в Англию молоко и колбасы, покупая там машины для своего хозяйства. Оставаясь аграрными до конца XIX века, эти страны, тем не менее, не ощущали себя сырьевыми придатками более индустриализованных соседей: сельский труд здесь был не менее производительным, чем городской, и позволял успешно накапливать капиталы. Становление либеральной демократии
Традиционное общество строилось на двух принципах: — люди, родившиеся в разных сословиях, имеют разные права, неравноправны; — общие интересы всегда важнее устремлений отдельных людей. Главными политическими идеями индустриального общества стали равноправие и индивидуальная свобода. Эти идеи имели глубокие религиозные корни; отнюдь не случайно они появились на почве христианской цивилизации. Согласно христианскому учению, каждый человек приходит в мир и в свой час покидает его по воле Создателя. В этом мире идет борьба дьявола и Бога за души людей. Жизненный путь человека — это испытание его души. В своей земной жизни человек сам должен распознавать, что есть добро, а что — зло, и он обладает свободой воли самостоятельно выбрать — на чьей он стороне. За то, как человек распорядился данной ему земной жизнью, душа его после смерти тела ответит на Страшном суде. Все люди рождаются равными и свободными. Никто не имеет права отнимать у человека то, что дал ему Творец, отправивший его душу на испытание в мир, — жизнь и свободу выбора. Общество должно быть устроено таким образом, чтобы никто никогда не был стеснен в осуществлении этих неотъемлемых прав человека. Если государство ради своих целей лишает граждан жизни или силой навязывает им свою волю, оно — дьявольское орудие, какими бы благими намерениями ни оправдывали свои дела тираны. Индустриальный рывок в Англии показал, что свобода личности и равенство всех перед законом не только оправданны морально, но и чрезвычайно выгодны, полезны для общества. В массовом сознании всё прочнее укоренялись убеждения, что права и свободы личности священны и неприкосновенны, что они более значимы, чем любые интересы общества и государства. Государство отказывалось от своей прежней роли опекуна граждан, вторгающегося в их частную жизнь «для их же блага». Постепенно общество признавало, что человек вправе делать всё, что ему угодно, если его поведение не наносит вреда другим (разрешено всё, что не запрещено законом). Из идеи равноправия следовало, что все граждане обладают равным правом участвовать в управлении государством, что власть должна избираться всеобщим голосованием, что самым справедливым является государство демократическое. Однако даже самая демократическая власть не может вторгаться в частную жизнь отдельного человека, суверенной личности. Ограничения, которые не вправе переступать власть, фиксировались в конституциях и других законах. В ХХ веке во многих странах на подобных идеях постепенно выстраивалась сложная, тонкая, но весьма прочная и устойчивая общественная и государственная система, которую называют либеральной демократией. Либеральная конституция и демократически избираемый парламент стали нормой для европейского государства уже с начала прошлого столетия. Социалистическая идея
Стремительный рост общественного богатства и темпы общественных изменений возродили давнюю мечту европейцев об идеальном — изобильном и справедливом — обществе. Появилась теория «научного социализма», которая утверждала, что достижения индустриальной цивилизации уже позволяют построить такое общество — социализм, коммунизм. Автор одного из вариантов этой теории, немецкий экономист и философ Карл Маркс, полагал, что машинный труд стал достаточно производительным, чтобы обеспечить достойную жизнь всем людям. Концентрация богатств в руках меньшинства казалась несправедливой всегда, но в прежние эпохи она была полезна для человечества. Богатство освобождало своих обладателей от тяжких забот о хлебе насущном — освобождало для труда умственного и творческого, более сложного и тонкого. Свободный труд немногих создал человеческую культуру. Благодаря интеллектуальным усилиям этих немногих труд всех остальных людей становился всё более продуктивным, производительным. Частная инициатива капиталистов многократно ускоряет экономический рост и технический прогресс и впервые в истории человечества создает условия для всеобщего материального достатка. Теперь, когда производство так развилось, стало наконец возможным удовлетворить основные материальные потребности всех людей (в пище, жилье, одежде, материальном комфорте). Из этого социалисты делали вывод: пора коренным образом изменить основы организации общества — ведь присвоение продуктов общего труда немногими потеряло смысл. Человечеству, чтобы идти дальше, к обществу свободы, равенства и изобилия, предстоит убрать со своего пути главный тормоз — частную собственность, частное производство. К концу XIX века марксистские и иные уравнительные идеи стали весьма популярными, возникло массовое социалистическое (социал-демократическое) движение, лидеры которого призывали к ниспровержению существующего строя, к социалистической революции. Вера в прогресс шленная революция шла быстрее, а в других медленнее?
ТЕМА 2 Европейские великие державы и США Европейские купцы постепенно проникали во все уголки Земного шара еще с XVI века, но до промышленного переворота они были более заинтересованы в приобретении заморских товаров, чем в продаже своих — Запад тогда еще мало что мог предложить Востоку. В XIX веке ситуация резко переменилась. Теперь речь шла уже не просто о выгодной торговле — окружающий мир стал для промышленно развитых держав гигантским рынком сбыта, непаханой целиной, ждущей хозяйственного освоения и приложения европейских капиталов и предприимчивости. В XIX веке Европу охватила настоящая лихорадка колониальных захватов. Освоение мира стало делом государственным и к концу XIX века превратилось в главное направление внешней политики всех промышленно развитых держав. Великие державы в тогдашнем понимании — это не просто сильные в экономическом и военном отношении государства, а страны, стремящиеся свою силу постоянно демонстрировать, активно вмешиваясь во все международные дела. Европейская и мировая политика находилась в руках пяти держав — Великобритании, Франции, Германии, России и Австро-Венгрии. Эти государства ревниво следили друг за другом, и если одно из них получало возможность «слишком» усилить свои позиции, остальные готовы были объединиться, чтобы помешать этому. Великобритания
Эта страна была лидером колониальной гонки и во многом «эталоном» для других европейских держав — англичанам завидовали, у них учились. Сравнительно небольшое число британских военных и гражданских служащих контролировали около 11 млн квадратных миль территории, на которой обитали почти 400 млн населения. Обширные британские колонии во всех частях света к началу ХХ века составляло с метрополией единый экономический организм. 80% необходимого англичанам продовольствия завозилось морем из колоний, и во многом благодаря этому Англия стала самой городской страной мира (в начале ХХ века в городах жило уже 75% ее населения). Британская промышленность всегда была обеспечена заморским сырьем, в колониях же находила широкий сбыт значительная доля товаров, производимых в метрополии. Империя была не только основой экономического могущества Англии, но и составляла предмет ее национальной гордости, именно в ней нашла свое наиболее полное воплощение британская идея. Многие англичане искренне думали, что их страна, приобретая всё новые и новые колонии и сферы влияния, выполняет великую миссию — несет свет цивилизации отсталым народам, причем делает это лучше, чем любое другое европейское государство. Англичане гордились тем, что именно их страна первой запретила работорговлю и вообще рабство, что она не допускает произвола своих торговцев и чиновников в подвластных странах. Гигантскую империю нужно было охранять от любых посягательств конкурентов, и англичане не жалели средств на свои военно-морские силы. Традиционно Британия считала себя в безопасности только в том случае, если ее военный флот превосходил по мощи два следующих за ним флота вместе взятых (это означало, что даже если две европейские державы, имеющие самые мощные военно-морские силы, объединятся против Англии, она сможет обеспечить безопасность Британских островов и защитить морские коммуникации империи). Ради той же цели Британия стремилась не выпускать из своих рук контроля над важнейшими морскими путями (Ла-Манш, Гибралтар, Суэцкий канал, Аден, Сингапур, Кейптаун). Охраняли свою империю англичане очень активно, наступательно. Стремясь, например, оградить от возможных вторжений Индию, Англия расширяла свое влияние в сопредельных государствах — Афганистане и Персии (Иране); чтобы надежно контролировать Суэцкий канал, прочно подчинила себе Египет; для того чтобы защитить британские интересы в Южной Африке, разгромила бурские республики и т.д., и т.д. Франция
Франция пережила за XIX столетие четыре революции, дважды вводила республиканское правление, сменила на королевском и императорском престоле три династии, испытала страшное поражение от Пруссии и германскую оккупацию, после чего в 1870 году в третий раз — и уже окончательно — стала республикой. В первые десятилетия своего существования Третья республика переболела всеми болезнями молодой демократии. Общество сотрясали следовавшие один за другим громкие политические скандалы: торговля государственными наградами в президентском дворце, продажность депутатов парламента, разорение сотен тысяч мелких вкладчиков при крушении жульнических компаний, продажа секретных документов Генштаба немцам и осуждение по этому делу невиновного... Всё это не раз ставило Францию на грань политического кризиса, раскола общества. Но самой острой болью для французов оставалось неотмщенное национальное унижение позорно проигранной франко-прусской войны. Наголову разгромленная объединившейся Германией в 1870 году, Франция потеряла главную базу своей тяжелой промышленности — богатые углем и железной рудой Эльзас и Лотарингию, вынуждена была выплатить победителю огромную контрибуцию. Страна понесла не только материальный и моральный урон, но и потеряла ощущение безопасности — на востоке от нее образовалось мощное Германское государство, противостоять которому в одиночку Франция была не в состоянии (Германия могла выставить армию вдвое большую, чем французская). Смириться с этим было очень трудно. Широкой популярностью пользовались требования взять реванш, вернуть Эльзас и Лотарингию, восстановить «величие Франции». Приобретение колоний стало для Франции в первую очередь способом восстановления национального престижа. Экономика страны (в отличие от британской) не слишком нуждалась в колониях: французской промышленности еще вполне хватало внутреннего потребительского рынка, а банкирам — денежных рынков европейских стран. Военные экспедиции и содержание колониальной администрации стоили дорого и не окупались прибылями от торговли с колониями. В целом Франция расширяла свою империю чуть ли не себе в убыток. Когда в 1881 году Франция установила контроль над Тунисом, все газеты вынесли на первые полосы восклицание премьер-министра: «Ура! Мы снова стали великой державой!» За последнюю треть XIX века Франция расширила свои владения более чем в десять раз. В процессе этого расширения она не раз конфликтовала с Англией, но до серьезного столкновения дело так и не дошло. Миновали те времена, когда для Франции главной соперницей в Европе была Англия — теперь у нее был другой враг. Германия
Объединитель Германии и ее первый канцлер (глава правительства) Отто фон Бисмарк понимал, что, разгромив Францию, его страна тоже не может чувствовать себя в безопасности. Сама по себе Франция была не слишком опасна, но она готова была присоединиться к любому государству, с которым у Германии испортились бы отношения. И Бисмарк посвятил всю свою энергию и дипломатическую изобретательность именно тому, чтобы лишить Францию возможных союзников. Ради этого во внешней политике он действовал очень аккуратно, старался не нажить своей стране врагов в Европе, стремился поддерживать добрые отношения со всеми великими державами. В это время Европа переживала настоящую лихорадку колониальных захватов. В Германии также были влиятельные круги, стремившиеся включиться в эту гонку и требовавшие от правительства поддержать их. Однако Бисмарк готов был уступать подобным требованиям лишь в тех случаях, когда это не обостряло отношений с возможными в будущем союзниками Франции: Англией и Россией. Он считал, что погоня за колониями является для Германии непозволительной роскошью до тех пор, пока она не обеспечит себе гораздо более необходимого: прочной безопасности в Европе. По словам Бисмарка, захватывая колонии, Германия «уподобилась бы польскому шляхтичу, у которого есть соболья шуба, но нет ночной рубашки». Пока был жив первый кайзер (император) объединенной Германии, Вильгельм I, Бисмарк крепко держал внешнюю политику страны в своих руках. Его усилия приносили плоды: Германии удалось заключить союз с Австро-Венгрией и Италией (Тройственный союз), а ни одна из великих держав военной союзницей Франции не стала. Однако, когда Вильгельм I умер, его сыну — молодому и амбициозному Вильгельму II — политика Бисмарка показалась слишком ограниченной, «старомодной», лишенной «мирового размаха». Он отправил старого канцлера в отставку и взял бразды правления в собственные руки. Вильгельм II и его новые министры считали, что стране, имеющей самую сильную сухопутную армию на континенте и самую мощную тяжелую промышленность, не пристало, как бедной родственнице, стоять в стороне, пока другие делят мир. Но в начале ХХ века былого простора для экспансии уже не было, и сильнейшая промышленная держава Европы чувствовала себя обделенной. Австро-Венгрия
Престарелый император Франц-Иосиф Габсбург правил государством, в котором большинство населения составляли не австрийские немцы, а венгры и славяне (чехи, словаки, словенцы, боснийцы, хорваты, украинцы, поляки, сербы). Из всех народов империи равноправия с австрийцами смогли добиться только венгры. В 1867 году держава была преобразована в двуединую монархию Австро-Венгрию с двумя государственными языками, двумя парламентами, двумя правительствами, отдельными австрийской и венгерской армиями (общими остались австрийский император, он же венгерский король, финансы и внешняя политика). Полученное венграми равноправие подхлестнуло национальные чувства славянских народов Австро-Венгрии. Понимая, что рост славянского национализма ставит под угрозу само существование империи, и австрийское, и венгерское правительства ограничивали применение славянских национальных языков не только в государственных учреждениях, но и в школах, пытаясь таким образом добиться ассимиляции славян (т.е., в данном случае, их онемечивания и овенгеривания). Были, впрочем, в империи и масштабно мыслящие политики. Например, наследник имперского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд был убежден, что единственный способ сохранить и укрепить «лоскутную монархию» Габсбургов — превратить ее из двуединой в триединую, где третьим элементом будет славянское государство, наделенное такими же правами, как Австрия и Венгрия (в первую очередь имелась в виду Чехия с расположенными поблизости словацкими и польскими землями). Однако уступки имперского правительства славянам (например, признание чешского языка вторым государственным в Австрии) вызывали яростный отпор немецкоговорящего населения. Лавирование между враждебными друг другу национализмами требовало от имперских властей большого политического искусства и дальновидности. Соединенные Штаты Америки
В начале ХХ века в мире была лишь одна промышленно развитая и богатая страна, не имевшая имперских амбиций. Само слово империя там не звучало гордо, как в Европе, а произносилось с осуждением. Национальная идея Америки, сплачивавшая разноплеменных иммигрантов в единый народ, не походила на британскую, французскую, германскую или русскую. Граждане этой страны гордились не мощью своего государства, а, скорее, его слабостью — и собственной свободой. Величие своей страны американцы видели не в военной мощи и способности диктовать другим свои решения, а в осуществлении американской мечты — свободный труд свободного человека на свободной земле, труд, обеспечивающий обогащение и процветание. Поскольку ничье военное нападение США не грозило, ни одно правительство не смогло бы заставить ее налогоплательщиков раскошелиться на мало-мальски приличную армию; любой кандидат на выборах был бы освистан и провален, заяви он о своем намерении заключить с какой-либо страной военный союз. Национальные интересы понимались в США как обеспечение мира, безопасности и свободной торговли для граждан собственной страны. Лучшим способом решения этой задачи признавалась политика невмешательства в конфликты за пределами Америки и в дипломатическую игру европейских великих держав. В XIX веке население США выросло с 5 до почти 100 млн человек. Весь век через Атлантику шло, пожалуй, самое грандиозное в мировой истории переселение. Но это было не движение целых народов, а исход из Европы огромного числа людей, каждый из которых принял решение «начать жизнь сначала». Высадка на восточном побережье Северной Америки была только первым этапом долгого, часто опасного пути в глубь континента и тяжкой работы. Десятки тысяч фургонов вооруженных переселенцев медленно продвигались на закат солнца, на индейские территории, на Дикий Запад. За столетие переселенческий поток достиг тихоокеанского побережья и широко разлился по земле, не знавшей ни плуга, ни господина. Там не было ни аристократии, ни особого образованного класса; судьба человека там не зависела от его происхождения. Маленькая община, к которой он принадлежал, и местное самоуправление значили в жизни рядового американца гораздо больше, чем государство. Если человек не нарушал уголовный закон, он мог вообще не сталкиваться с властями в своей повседневной жизни. Американская мечта — общество равных возможностей, где каждый добивается успеха в меру своих талантов и трудолюбия, — вдохновляла миллионы людей работать не покладая рук, и уже в начале ХХ века США стали богатейшей страной мира. Эта страна без исторического наследия оказалась идеальной почвой для новой промышленной цивилизации. В 1914 году США уже производили больше промышленной продукции, чем Англия, Франция и Германия вместе взятые. 60% населения США были заняты в сельском хозяйстве, но это были не стремящиеся к самодостаточности и чуждые промышленным городам крестьяне (как на европейском континенте), а предприимчивые и динамичные фермеры. Соединенные Штаты были единственной державой, не знавшей ни общинного крестьянства, ни земельной аристократии, ни культурной пропасти между городом и деревней. Фермерское хозяйство изначально работало в большей мере на рынок, чем на себя. Сельскохозяйственные земли находились в полной частной собственности. Не только федеральное правительство, но и правительства отдельных штатов были лишены возможности как-либо вмешиваться в экономическую жизнь страны. Их роль сводилась к наблюдению за тем, чтобы никто не нарушал правил честной конкуренции. Конкуренцией нечестной долго считались не только мошенничество или монополия, позволяющая диктовать свои цены на рынке, но и объединение рабочих в профсоюзы для совместной забастовочной борьбы (не нравится зарплата — поищи другого хозяина, но не пытайся нарушать законы свободного рынка). Даже в начале ХХ века в профсоюзах состояло менее 5% американских рабочих. Государство не занималось ни образованием, ни медициной, ни социальной поддержкой граждан. Бедным помогали многочисленные религиозные благотворительные организации; из частных фондов финансировались и научные исследования, и образовательные программы. Неизбежная жестокость свободной неограниченной конкуренции несколько смягчалась религиозностью. В мировоззрении американцев, несмотря на смешение всех языков, рас и обычаев, по-прежнему господствовал заложенный еще отцами-основателями суровый дух протестантских общин. Все вероисповедания были равноправны, но в условиях полной религиозной свободы «опротестантивались» даже католические и православные приходы. В Америке приживались все виды национальных кухонь, костюмов, искусств — но выжить и найти свое счастье в этой стране, полюбить ее как свое отечество мог лишь человек, проникшийся протестантским духом свободы, личной ответственности и собственного достоинства. Крупная промышленность начала расти в США позже, чем в Европе: до тех пор, пока не были заселены все свободные земли на Западе, для фабрик просто не было достаточного количества рабочих рук. Промышленный бум начался лишь после того, как освоение Дикого Запада закончилось и вновь приехавшие иммигранты уже не могли получить свободный земельный участок. Однако и после этого рабочие руки в США были дороги и дефицитны; прислугу могли нанять только очень богатые люди. Не случайно именно за океаном уже в начале ХХ века появились приспособления, облегчающие домашний труд (электрические утюги, стиральные машины, одноразовая посуда и т.п.). К началу ХХ века «романтический период» истории США (освоение Дикого Запада, войны с индейцами, Война между Севером и Югом, «золотая лихорадка») остался позади. Сложилась относительно упорядоченная и эффективная система государственной власти, споры стали гораздо чаще разрешаться в судах, чем с помощью оружия. Однако и федеральное правительство, и правительства отдельных штатов были несравнимы по силе с местным самоуправлением и свободными объединениями граждан. Оборотной стороной свободы и самоуправления было сохраняющееся, несмотря на Конституцию, бесправие черного населения Юга, бессудные расправы (линчевания). Слабое и «дешевое» государство, не имеющее ни достаточных сил, ни денег, ни полномочий для насилия над народом, было частью американской национальной идеи. Общая атмосфера колониальной гонки не могла совсем не затронуть американских политиков — на рубеже XIX—ХХ веков они впервые заинтересовались мировыми делами. Американские военные опасались, что экспансия европейских великих держав может распространиться и на окружающие США страны Карибского бассейна и Центральной Америки. Еще в 1823 году была провозглашена доктрина Монро, ставшая принципиальной основой американской внешней политики вплоть до 1918 года. В соответствии с нею мир должен быть разделен на две системы — европейскую и американскую. США заявляли о своем невмешательстве в дела Восточного полушария и требовали такого же невмешательства европейских держав в дела Нового света. К концу XIX столетия многие американские политические деятели пришли к выводу, что оградить латиноамериканские страны от притязаний европейских держав можно лишь в результате установления над этими территориями контроля США. В 1898 году США поддержали на Кубе восстание против испанских колониальных властей, выиграли войну с Испанией и получили возможность распоряжаться судьбой ее бывших островных колоний в Атлантическом и Тихом океанах. Однако имперская политика, пусть и оправдываемая заботой о безопасности, с самого начала вызывала сильную оппозицию внутри страны. Очень многие американцы были убеждены, что они смогут сохранить свою свободу лишь в том случае, если не будут покушаться на свободу других народов: «Наш образ правления, наши традиции, наши нынешние интересы и наше будущее благоденствие — всё это запрещает нам вступать на путь завоеваний». Общественное мнение эффективно сдерживало имперские поползновения политиков и военных, и до Первой мировой войны США в число великих держав так и не вошли.
Почему во второй половине XIX века началась эпоха европейского колониализма? Чем новые империи, образовавшиеся в XIX веке, отличались от старых европейских империй? Что такое великая держава в понимании людей XIX столетия? Каковы были взаимоотношения между великими державами? Какое значение для Великобритании имела ее колониальная империя? Каковы особенности истории Франции в XIX веке? Какое место в ряду великих держав занимала Германия? Что собой представляла Австро-Венгерская империя? Чем Соединенные Штаты Америки отличались от держав Старого света?
ВОПРОСЫ***
Как ощущали себя в мире, среди других народов англичане? Французы? Немцы? Подданные австро-венгерской монархии? Американцы? Что нового вы узнали о ведущих государствах начала ХХ века?
ТЕМА 3* Конец замкнутых миров Обновленная европейская индустриальная цивилизация стремилась распространиться на весь мир. Подавляющее большинство европейцев тогда еще не понимали, насколько драматичен тот конфликт цивилизаций, который вызывала экспансия белого человека во всем мире. Убежденные в превосходстве своей культуры, они были полны решимости привить ее всем жителям Земли — «для их же блага». Строя в «диких» странах свои фабрики, прокладывая телеграфные линии, заводя школы и переводя Библию на языки прежде не знавших письменности племен, Европа гордилась своей «цивилизаторской миссией» и не останавливалась перед применением силы к тем, кто пытался сопротивляться иноземному влиянию. Одни европейцы ехали в далекие страны в надежде обогатиться, другие искренне стремились исполнить «миссию белого человека». Видимо, никогда не закончатся споры о том, в каких пропорциях при этом смешивались алчность и бескорыстие, расизм и христианское самопожертвование, ощущение вседозволенность и строгое служение долгу — положение белого человека среди туземцев позволяло каждому развернуться во всю ширь своих природных задатков. Трагедия колониальной эпохи заключалась не в том, что европейцы были плохими людьми, а в том, что они бездумно расшатывали устои местных традиционных культур, разрушали вековые ценности людей других цивилизаций, — но при всем желании не могли привить им свои. Черная Африка
Черной Африкой называют всю территорию континента, лежащую к югу от Средиземноморского побережья, заселенного арабоязычными мусульманами. Большую часть континента европейские державы поделили за последнюю треть XIX века. Африканские племена были совершенно беззащитны перед белыми пришельцами. Но их хранила сама природа — непроходимые джунгли, безводные пустыни, тяжелый для европейцев климат их континента препятствовали массовому наплыву людей из Старого света. В XVIII—XIX веках из малонаселенной Африки было вывезено на плантации Южной и Северной Америки до 60 млн человек. Огромные людские потери понес континент и от арабской работорговли, процветавшей в Средние века. Возвышение новых империй привело к тому, что Англия и Франция решительно отказались от этой практики. Работорговлей пытались по-прежнему промышлять португальцы, но им теперь приходилось считаться с непримиримым отношением к этой деятельности двух сильных держав. В конце XIX века европейские государства поделили скорее карту Африки, а не сами территории — реально освоить континент им было пока не по силам. Политики часто проводили границы колониальных владений в тех краях, о которых могли рассказать лишь редкие охотники или миссионеры. Близко познакомиться с белыми африканцы имели возможность только в немногочисленных поселениях европейцев, расположенных в устьях крупных рек. Исключение составляли лишь отдельные внутренние районы Южной и Юго-Восточной Африки, где оказалось возможным вести фермерское хозяйство, а также заниматься добычей золота и алмазов. Индия в составе Британской империи
Индия официально вошла в состав Британской империи в 1858 году Колониальная администрация была немногочисленна; ее составляли 5 тыс. англичан и 500 тыс. местных уроженцев (при численности населения субконтинента около 250 млн человек). Опираясь на местную знать и индийских чиновников, Британия поддерживала порядок, необходимый для свободного развития английского предпринимательства. Искоренялись наиболее дикие, на европейский взгляд, местные обычаи (самосожжение вдов, убийства новорожденных девочек, ритуальные религиозные убийства и т.п.). Английские ученые — этнографы, лингвисты, историки — познакомили Европу с богатейшей индийской культурой. Но многие англичане в Индии сохраняли надменную уверенность в собственном безграничном превосходстве над «туземцами», проявлявшими полное безразличие к важнейшим ценностям белого человека: упорному, целенаправленному труду, комфорту, борьбе, личному успеху. Индийская традиция учит человека считать свое Я (со всеми чувствами, желаниями, стремлениями) иллюзией, причиняющей страдания и мешающей увидеть истину. Чтобы освободиться, человек должен освободиться от своего Я. С этой точки зрения любой европеец — существо низшего порядка, не имеющее ни малейшего понятия о смысле жизни и обреченное лишь увеличивать мировое зло своими пустыми хлопотами. Однако и борьба против англичан — тоже бессмысленна, поскольку внешний мир вообще не стоит большого внимания. Англичане строили в Индии школы и университеты, посылали местных юношей учиться в метрополию, надеясь воспитать европеизированную элиту, на которую можно будет опереться. Но результат оказался другим — именно эти выпускники Оксфорда и Кембриджа, впитав идеи свободы, экономического прогресса и национализма, стали главными врагами британского владычества и начали организованную борьбу против него. В начале ХХ века они развернули по всей стране кампанию бойкота английских товаров и ненасильственного гражданского неповиновения. Исламский мир и Европа
Для мусульманских стран контакты с Европой не были чем-то новым — общение и борьба христианского и исламского миров длились уже много столетий, и Запад многое позаимствовал у Востока. На протяжении всего Средневековья мусульманский мир был богаче, мощнее, образованнее христианской Европы. Но к концу XVIII столетия соотношение сил изменилось. Способы установления европейского контроля над территориями, месторождениями полезных ископаемых и стратегически важными путями и пунктами были примерно одинаковыми: шахам и султанам предлагались крупные займы, помощь в перевооружении армий и т.п.; затем, когда должники оказывались несостоятельными, над ними устанавливали финансовую опеку: иностранные консультанты брали под свой контроль сбор налогов и расходы казны. Кроме того, «опекуны» получали право разрабатывать природные ресурсы, строить железные дороги, беспошлинно продавать свои товары и контролировать внешнюю политику должников. Так правители Персии (Ирана) и огромной Османской империи к началу ХХ века попали в полную финансовую и политическую зависимость от европейцев. Пятисотлетняя Османская империя на карте по-прежнему выглядела гигантом — под властью турок всё еще оставались Ирак, Сирия, Аравия, Ливан, Палестина, Египет, Балканы. Но в XIX веке это был колосс на глиняных ногах. Власть султана уже не вызывала былого трепета ни у покоренных в прошлом народов, ни у самих турок. Некогда грозный повелитель стал игрушкой в руках дворцовых интриганов. Правители провинций чувствовали себя самостоятельными, независимыми от Стамбула. Одряхлевшая империя давно развалилась бы, если бы не поддержка европейских великих держав. Они тоже считали Османскую империю обреченной, но не могли договориться о дележе ее наследства. Китай: гибель Срединной империи под натиском новых варваров»
На рубеже XIX—ХХ веков Китай, как и сейчас, был самой многонаселенной страной в мире (420 млн человек в 1900 году). Культура, основанная на иероглифической письменности, объединяла десятки народов, говорящих на разных языках (китайские «диалекты» отличаются друг от друга сильнее, чем европейские языки). Все завоеватели, с которыми приходилось сталкиваться Империи за тысячелетия ее истории, быстро растворялись в этой культурной среде и становились китайцами. Так что убеждение жителей Срединной империи в том, что за ее пределами обитают только варвары и нет на Земле народа, у которого стоило бы чему-то учиться, было основано на солидном многовековом опыте. В XVII веке китайские власти, неприятно пораженные «невоспитанностью» португальцев, запретили въезд в свою страну всем европейцам, и вплоть до середины XIX столетия Поднебесная оставалась для них закрытой страной. В основе традиционной китайской культуры лежат идеалы и принципы, почти диаметрально противоположные тем, что захватили умы европейцев в XIX веке. Человек в этой культуре не существует сам по себе, он лишь часть целого — семьи, общины, государства. Именно поддержание гармонии этого целого должно быть главной целью каждого индивидуального существования. Поэтому можно представить себе, насколько дикими варварами выглядели в глазах культурных жителей Срединной империи люди, не испытывающие особого почтения к старшим, не признающие авторитетов, не стесняющиеся открыто конкурировать и конфликтовать друг с другом и выпячивать свое Я. Страшным шоком для китайцев стало открытие, что эти варвары обладают подавляющим техническим и военным превосходством: во время нескольких войн в середине XIX века имперские войска и флот были разгромлены относительно немногочисленными силами англичан. Великая страна оказалась бессильной сдержать натиск европейцев. Вслед за англичанами, боясь отстать, в Китай устремились и другие западные державы. Власти были вынуждены постепенно расширять список городов, где разрешалось селиться белым пришельцам, позволить им не только торговать, но и арендовать землю, вывозить за границу китайских рабочих, строить порты и железные дороги — и при этом не подчиняться китайским законам и даже управлять местным населением в своих городских кварталах. Европейцы в Китае получили куда больше прав, чем китайцы. Перед лицом такой беды императорское правительство провозгласило «курс на самоусиление» Китая. Смысл этой политики заключался в попытках ускоренного заимствования европейской техники (прежде всего военной) при сохранении китайских традиций и культуры. Высокопоставленные сановники заводили судоверфи и оружейные заводы; началось строительство железных дорог; открывались инженерные, медицинские, военные заведения западного образца. При этом вся политическая система Поднебесной оставалась в неприкосновенности, никаких отступлений от традиций предков не допускалось. Однако в 1895 году, когда Китай потерпел поражение в войне с соседней Японией, стало ясно, что «самоусиление» не состоялось. А в 1900 году по суверенитету Китая был нанесен последний удар. Тайное общество Ихэтуань, члены которого верили, что особые приемы рукопашного боя сделают их неуязвимыми для пуль, начало восстание против «заморских дьяволов». Ихэтуани (или, как их называли европейцы, боксеры) убивали иностранных подданных, грабили и разрушали их имущество, крушили железные дороги и прочие иноземные нововведения. Обвинив правительство в том, что оно не защищает европейцев и потворствует боксерам, восемь держав ввели свои войска в Китай, разгромили повстанцев и императорскую армию. Оплатить эту карательную экспедицию, естественно, должно было китайское правительство, — а поскольку денег у него не было, то в счет «долга»... От окончательного превращения в колонию страну спасало только соперничество великих держав. Незыблемый дотоле авторитет императоров Поднебесной был подорван, и начиная с 1911 года государство стало разваливаться. Провинциальные наместники отказывались повиноваться распоряжениям центральной власти, начались восстания. Судьбу Империи решили высшие сановники — двухлетний император «отрекся» от престола. Была сделана попытка избрать парламент и президента, но это не прибавило силы центральной власти. Страна фактически распалась на отдельные провинции, которые начали кровавую междоусобицу, растянувшуюся на четыре десятилетия. Япония учится у врагов
Как и Китай, Япония в XVII веке прекратила контакты с внешним миром, испугавшись разлагающего влияния чужестранных идей на местные традиции. Традиции эти, впрочем, менялись — с XVII века император был лишь номинальным главой государства, а реально страной управляли сёгуны — военачальники из рода Токугава. Как и в Китае, «открытие» Японии не было добровольным. Когда в 1853 году с «дружеским» предложением заключить торговый договор прибыла американская военная эскадра, сёгун, учтя недавний опыт Китая, не решился отказать хорошо вооруженным партнерам. Договор (такой же неравноправный, как договоры европейцев с Китаем) был подписан; два японских порта были открыты для американских торговых кораблей. Вслед за американцами интерес к Японии проявили и европейцы. На этом, однако, сходство в развитии Японии и Китая заканчивается. Унизительный опыт собственного бессилия перед иностранцами мобилизовал и сплотил Японию. Консервативное изоляционистское правительство клана Токугава в 1868 г. свергли, и страна стала жить под лозунгом: «Откроем страну, дадим свободу инициативе!» В Японии началась эпоха очень решительных и последовательных преобразований. Переход от полной самоизоляции к ускоренному заимствованию европейской культуры был в Японии гораздо более резким, чем в любой другой стране. Европеизацию проводила национальная элита — и не для того, чтобы жить, как в Европе, пользоваться западными благами, а чтобы сравняться в силе с великими державами Запада. Новое японское правительство подошло к делу очень серьезно и вдумчиво: оно приступило к масштабным реформам. Начали с основы основ — поземельных отношений. Государство принудительно выкупило земли у удельных князей, а княжества были реорганизованы в провинции — с феодальной раздробленностью в Японии, таким образом, покончили, и вся страна стала централизованно управляться из Токио. Бывшие зависимые крестьяне-арендаторы получили свои участки в собственность с разрешением их купли-продажи. Разорившиеся крестьяне могли искать себе заработка в городах — все былые ограничения на свободу передвижения по стране были сняты. Новая налоговая система (деньги вместо натуральных податей) дала правительству средства, необходимые для индустриализации. На казенный счет и с помощью иностранных специалистов строилась сеть железных дорог, возводились образцовые промышленные предприятия, которые потом передавались в «доверенные» частные руки. Многие из образовавшихся таким образом крупных фирм существуют и процветают в Японии по сей день. Конкуренция не поощрялась — напротив, правительство выращивало монополии (в результате японские товары в начале ХХ века славились своим отвратительным качеством). Однако главная цель индустриализации — наращивание военной мощи государства — была достигнута. Армия, которую с 1872 года начали комплектовать на основе всеобщей воинской повинности, быстро перевооружалась, появился современный флот. Японская сухопутная армия строилась по германскому образцу, а военно-морской флот — по образцу английскому. Офицерский костяк новой армии составили самураи, и своих солдат они воспитывали в духе традиционной самурайской этики. Делом чести для японского солдата было отдать жизнь за своих командиров и императора в любой момент — беспрекословно и с радостью. Стремление сохранить жизнь считалось низким и недостойным; вернуться с войны живым было менее почетно, чем погибнуть на поле боя. Воспитанная таким образом армия способна была яростно сражаться даже в войнах, не связанных с непосредственной угрозой национальным интересам (западные армии в таких случаях были гораздо менее боеспособны — европейские солдаты не могли хорошо сражаться за непонятные им цели). В 1872 году — примерно в то же время, что и в Европе, — началось создание системы обязательного всеобщего образования по западным программам для детей обоего пола (школьная система была принята французская, а программы обучения — американские). Сеть университетов, средних и начальных школ охватила всю страну, вплоть до самых глухих деревушек. Школы были платными, но население привыкло выполнять распоряжения властей, и европеизированная система образования развивалась очень быстро. К середине XIX века две трети населения страны уже умели читать и писать — это значит, что уменьшилась культурная пропасть между низами и верхами, общество было относительно единым. Одновременное переучивание всей страны на западный манер не раскололо, а еще более объединило японцев. Реформирование политического устройства страны завершилось принятием в 1889 году конституции, в основу которой были положены германские образцы. В Японии появился избираемый частью населения парламент, полномочия которого ограничивались утверждением законов и государственного бюджета; правительство отвечало только перед императором. Принятие конституции было в основном данью европейским «приличиям». О демократии речи не шло — реальная власть сосредоточилась в руках узкого круга лиц, окружавших императора, и из всех общественных сил политическим влиянием обладала только армия. За полвека Япония прошла огромный путь — путь национального самоотречения ради национального самоутверждения. У тех, кого еще недавно не желали пускать в страну, теперь перенимали не только общественное и государственное устройство, не только технику и военную организацию, но и архитектуру, фасоны одежды, прически. Между тем именно Япония в начале ХХ века стала самым наглядным опровержением расистских теорий, первой из неевропейских стран войдя в число великих держав. И, как у всякой великой державы, у Японии появилась масштабная стратегическая цель — господство в Восточной Азии. Началось экономическое проникновение Японии в страны Тихоокеанского бассейна. Американской и европейской торговой экспансии в этом регионе японцы противопоставили собственную стратегию. Они учли, что борьба идет за районы с бедным населением и буквально наводнили азиатские рынки (и свой собственный внутренний рынок) огромным количеством дешевых потребительских товаров. Платой же за низкие цены было низкое качество продукции, — вплоть до 1950-х годов словосочетание японский товар обозначало товар негодный. Выходить с таким товаром на «белые» рынки смысла, конечно, не имело, но в Корее, Китае, Индокитае, Индонезии неказистые японские изделия были вполне конкурентоспособны. Японскую военную аристократию манила мечта о великой империи. Как только японские вооруженные силы достаточно окрепли, страна — следуя примеру своих европейских учителей — устремилась за территориальными приобретениями. Самым лакомым куском был одряхлевший и не сумевший вовремя перестроиться Китай — страна, на которую японцы столетиями смотрели снизу вверх, как на недостижимый идеал могущества и культуры. В 1895 году японская армия наголову разгромила в Корее численно превосходящие китайские силы. Китайское правительство вынуждено было принять все продиктованные ему условия мирного договора. Однако этот первый триумф японского оружия был омрачен вмешательством европейских держав. Россия при поддержке Франции и Германии выступила в защиту Китая, и плоды японских побед были украдены: Корея получила независимость, а китайские территории «защитники» вскоре поделили между собой на сферы влияния. Чтобы противостоять единому фронту белых держав, военных сил пока не хватало, так что японским правителям пришлось осваивать мировую политику. Японские дипломаты так и не научились элегантно носить европейские фраки, но быстро овладели искусством использовать разногласия между соперниками, чтобы добиваться собственных целей. Так, опираясь на английские и американские кредиты, Япония сумела укрепить свои вооруженные силы и изолировать от прежних союзников свою ближайшую соперницу, Россию. Теперь высокомерно третировать этого новичка в мировых делах стало опасно: недооценившая противника Россия в 1904 году была атакована и терпела поражение за поражением, пока не запросила мира. Ценой величайшего напряжения всех сил и полного истощения казны Япония выиграла эту колониальную войну за преобладание на Дальнем Востоке. В результате армия превратилась в главную национальную святыню и гордость японского народа, — и это определило исторический путь страны на следующие сорок лет.
