О чем средь ужасов войны Тоска и траур погребальный? Куда бегут на звон печальный Священной Греции сыны? Давно от слез и крови взмокла Эллада средь святой борьбы; Какою ж вновь бедой судьбы Грозят отчизне Фемистокла? Чему на шатком троне рад Тиран роскошного Востока, За что благодарить пророка Спешат в Стамбуле стар и млад? Зрю: в Миссолонге гроб1 средь храма Пред алтарем святым стоит, Весь катафалк огнем блестит В прозрачном дыме фимиама. Рыдая, вкруг его кипит Толпа шумящего народа,- Как будто в гробе том свобода Воскресшей Греции лежит, Как будто цепи вековые Готовы вновь тягчить ее, Как будто идут на нее Султан и грозная Россия... Царица гордая морей! Гордись не силою гигантской, Но прочной славою гражданской И доблестью своих детей. Парящий ум, светило века, Твой сын, твой друг и твой поэт, Увянул Бейрон в цвете лет В святой борьбе за вольность грека. Из океана своего Текут лета с чудесной силой: Нет ничего уже, что было, Что есть, не будет ничего. Грядой возлягут на твердыни Почить усталые века, Их беспощадная рука Преобратит поля в пустыни. Исчезнут порты в тьме времен, Падут и запустеют грады, Погибнут страшные армады, Возникнет новый Карфаген... Но сердца подвиг благородный Пребудет для души младой К могиле Бейрона святой Всегда звездою путеводной. Британец дряхлый поздних лет Придет, могильный холм укажет И гордым внукам гордо скажет: "Здесь спит возвышенный поэт! Он жил для Англии и мира, Был, к удивленью века, он Умом Сократ, душой Катон И победителем Шекспира. Он всё под солнцем разгадал, К гоненьям рока равнодушен, Он гению лишь был послушен, Властей других не признавал. С коварным смехом обнажила Судьба пред ним людей сердца, Но пылкая душа певца Презрительных не разлюбила. Когда он кончил юный век В стране, от родины далекой, Убитый грустию жестокой, О нем сказал Европе грек: "Друзья свободы и Эллады Везде в слезах в укор судьбы; Одни тираны и рабы Его внезапной смерти рады".
