Хозяйка руки жмет богатым игрокам, При свете ламп на ней сверкают бриллианты... В урочный час, на бал, спешат к ее саням Франтихи-барыни и франты. Улыбкам счету нет. Один тапер слепой, Рекомендованный женой официанта, В парадном галстуке, с понурой головой, Угрюм и не похож на франта. И под локоть слепца сажают за рояль... Он поднял голову — и вот, едва коснулся Упругих клавишей, едва нажал педаль — Гремя, бог музыки проснулся. Струн металлических звучит высокий строй, Как вихрь несется вальс — побрякивают шпоры, Шуршат подолы дам, мелькают их узоры, И ароматный веет зной... А он — потухшими глазами смотрит в стену, Не слышит говора, не видит голых плеч — Лишь звуки, что бегут одни другим на смену, Сердечную ведут с ним речь. На бедного слепца слетает вдохновенье, И грезит скорбная душа его — к нему Из вечной тьмы плывет и светится сквозь тьму Одно любимое виденье. Восторг томит его — мечта волнует кровь: Вот жаркий летний день — вот кудри золотые — И полудетские уста, еще немые, С одним намеком на любовь... Вот ночь волшебная, — шушукают березы — Прошла по саду тень — и к милому лицу Прильнул свет месяца — горят глаза и слезы... И вот уж кажется слепцу: Похолодевшие, трепещущие руки, Белеясь, тянутся к нему из темноты — И соловьи поют — и сладостные звуки Благоухают, как цветы... Так образ девушки, когда-то им любимой, Ослепнув, в памяти свежо сберечь он мог; Тот образ для него расцвел и — не поблек, Уже ничем не заменимый. Еще не знает он, не чует он, что та Подруга юности — давно хозяйка дома Великосветская — изнежена, пуста И с аферистами знакома! Что от него она в пяти шагах стоит И никогда в слепом тапере не узнает Того, кто вечною любовью к ней пылает, С ее прошедшим говорит. Что, если б он прозрел, что, если бы, друг в друга Вглядясь, они могли с усилием узнать — Он побледнел бы от смертельного испуга, Она бы — стала хохотать!
