Бревенчатый новостроенный царский дворец стоял за рекой, Петр там почти что и не жил: ночевал, где застанет его ночь. Во дворце остановилась Наталья Алексеевна с царевичем и вдовая царица Прасковья, вдова царя Ивана, с дочерьми: Анной, Екатериной и Прасковьей. Туда же вповалку разместили приехавших на празднество боярынь с боярышнями. Из дворца выйти было некуда: кругом болота, ручьи. Из окон видны одни дощатые крыши корабельных складов, ярко-желтые остовы кораблей на стапелях по берегу старого Воронежа, овраги с грязным снегом да холмы, щетинистые от пней.
Боярышни Буйносовы в ожидании балов и фейерверков томились у окошка. Никто не знал, когда начнутся развлечения. Теперь по ночам у кораблей зажигали костры: работали всю ночь. Боярышни занавешивали юбками оба окошка в светелке, чтобы не просыпаться от страшных отблесков пламени...
Когда на дворе, огороженном бревенчатыми стенами, подсохла грязь, выходили на крылечко, на солнцепек, скучать. Конечно, можно было развлечься с девами, сидевшими на других крылечках: с княжной Лыковой, дурищей — поперек себя шире, даже глаза заплыли, или княжной Долгоруковой — черномазой или с восьмью княжнами Шаховскими, — эти — выводок зловредный — только и шушукались между собой, чесали языки. Ольга и Антонида не любили бабья.
Однажды во двор нагнали мужиков, в одно утро поставили качели и карусель с конями и лодками. Но к потехам не пробиться: то царевич хотел кататься, толкая мамок, чтобы не держали его за поясок, то маленькие царевны Иоанновны. С ними выходил наставник, немец Иоганн Остерман» с весьма глупым большим лицом, насупленным от важности, в круглых очках. Он усаживал царевен в лодочки, сам садился на расписного коня. Закрыв под очками глаза, шаркая огромными подошвами, крутился до одури.
Иногда с большого крыльца скатывались пестрой кучей дурачки в кафтанах навыворот, эфиопы, черные, как сажа, два старичка шалуна в бабьей одежде, комнатные женщины, и выплывала, ведомая под локти со ступеней, царица Прасковья в просторном платье черного бархата. Ей выносили стул, подушки. Царица садилась, отворачивая от солнца голубоглазое, полное, как дыня, подрумяненное лицо. Парика не носила, темные волосы свои были хороши. Карлики, дурачки, шалуны, надувая щеки, садились у ног ее. Комнатные женщины умильно становились за стулом.
Иоганн Остерман подводил девочек к матери. Старшая, восьмилетняя Екатерина, была ряба, глазки у нее косили — за это царица ее жалела. Младшую, толстенькую, веселую Прасковью, любила — гладила по кудрявым волосикам, целовала в лобик. Средняя, Анна, будущая императрица, смугловатая угрюмая девочка с бледными губами, подходила робко, всегда позади сестер...
Иоганн Остерман, выставляя ногу, поправлял очки и весьма длинно, без сути дела, докладывал. Царица медленно кивала, не понимая ни слова. Одно понимала: как прежде, по старине, теперь не жить. Хотя и трудно — равняться надо по новым порядкам. Памятен остался ей девяносто восьмой год, когда за эту старину разогнали весь кремлевский верх, царевна Софья с сестрами едва кнута миновала, царица Евдокия при живом муже сирою монашкою слезы льет в Суздале...
Прасковья недаром была родом Салтыкова — сыра, но умйа, — умен был и советчик ее, управляющий и дворецкий, родной брат Василий. Они понимали, что Петру Алексеевичу в Москве без приличного царского двора не обойтись: иноземные послы, именитые иноземцы взыскательны, не всякого потащишь на Кукуй к Монсихе... Царица Прасковья завела в доме политес и принимала послов, путешественников, важных торговых людей из-за границы. Любезная старина оставалась у нее в задних комнатах, с глаз ее убирали, когда надо.
За все это Петр Алексеевич царицу Прасковью любил и жаловал. Поскучав на солнцепеке, Прасковья Федоровна удалялась с дочерьми и челядью. Буйносовы девы садились на карусель, приказывали мужикам вертеть шибче. Тихо визжали. Издалека доносились пушечные выстрелы да крики мужиков, поднимающих мачту где-нибудь на корабле.
Однажды в полдень во двор верхом въехал Петр, худой, загорелые щеки свеже выбриты. Соскочил с коня и побежал наверх к царице Прасковье.
Минуты не прошло — всему дворцу стало известно: завтра утром спуск корабля, и начинаются празднества.
