Яков Иванов был гробовщиком в маленьком городке. Было ему уже за семьдесят, и жил он бедно, как простой мужик, в небольшой старой избе, где была одна только комната, и в этой комнате помещались он, Марфа, печь, двухспальная кровать, гробы, верстак и все хозяйство.
Кроме мастерства, небольшой доход приносила ему также игра на скрипке. Так как Яков очень хорошо играл, особенно русские песни, то иногда его, приглашали в оркестр с платою по пятьдесят копеек в день, не считая подарков от гостей.
Яков никогда не бывал в хорошем расположении духа, так как ему постоянно приходилось терпеть страшные убытки. Например, в году набиралось около двухсот дней, когда поневоле приходилось сидеть сложа руки. А ведь это какой убыток! Если кто-нибудь в городе играл свадьбу без музыки или Якова не приглашали, то это тоже был убыток. Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам. Он клал рядом с собой на постели скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны. Скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче.
Однообразное течение жизни нарушилось, когда вдруг занемогла Марфа. Старуха тяжело дышала, пила много воды и пошатывалась, но все-таки утром сама истопила печь и даже ходила по воду. К вечеру же слегла. Яков весь день играл на скрипке. Когда же совсем стемнело, взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки, и от скуки стал подводить годовой итог.
— Яков! — позвала Марфа неожиданно. — Я умираю!
Он оглянулся на жену. Лицо у нее было розовое от жара, необыкновенно ясное и радостное. Яков, привыкший всегда видеть ее лицо бледным, робким и несчастным, теперь смутился. Похоже было на то, как будто она в самом деле умирала и была рада, что наконец уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова... Дождавшись утра, он взял у соседа лошадь и повез Марфу в больницу.
По выражению лица фельдшера Яков видел, что дело плохо и что уж никакими порошками не поможешь. Для него теперь ясно было, что Марфа помрет очень скоро, не сегодня-завтра.
Когда приехали домой, Марфа, войдя в избу, минут десять простояла, держась за печку. Ей казалось, что если она ляжет, то Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она все лежит и не хочет работать. Потом она легла, а он перекрестился и стал делать гроб. Когда работа была кончена, Яков надел очки и записал в свою книжку. И вздохнул. Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.
— Помнишь, Яков? — спросила она, глядя на него радостно. — Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. — И, горько усмехнувшись, она добавила: — Умерла девочка.
Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.
— Это тебе мерещится, — сказал он.
К утру Марфа скончалась. Когда Яков возвращался с кладбища, его взяла сильная тоска. Вспомнилось, что за всю свою жизнь он ни разу не пожалел Марфы, не приласкал. Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака.
Яков погулял по выгону, потом пошел по краю города куда глаза глядят. А вот и река. Яков прошелся по тропинке вдоль берега. А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда... И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа. Да, это и есть та самая верба — зеленая, тихая, грустная... Как она постарела, бедная! Он сел под нее и стал вспоминать.
Он недоумевал, как это вышло так, что за последние сорок или пятьдесят лет своей жизни он ни разу не был на реке, а если, может, и был, то не обратил на нее внимания? Ведь река порядочная, не пустячная. На ней можно было бы завести рыбные ловли, а рыбу продавать купцам, чиновникам и буфетчику на станции и потом класть деньги в банк. Можно было бы плавать в лодке от усадьбы к усадьбе, играть на скрипке, и народ всякого звания платил бы деньги. Можно было бы попробовать гонять барки — это лучше, чем гробы делать. Но он прозевал, ничего этого не сделал. Какие убытки! Ах, какие убытки! Жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря. Впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад — там ничего, кроме убытков И почему человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? Спрашивается, зачем срубили березняк и сосновый бор? Зачем люди делают всегда именно не то, что нужно? Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену. Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу.
