Аркадий Николаевич любил, чтобы у него елка выходила на славу, и всегда приглашал к ней оркестр Рябова. Но в этом году к Рябову почему-то послали очень поздно; оркестр его, разделяемый на праздниках на три части, оказался уже разобранным. Когда бросились искать в другие места, то во всей Москве не оказалось ни одного оркестра. Аркадий Николаевич рассердился и велел отыскать хорошего тапера, но кому отдал это приказание, он и сам теперь не помнил. На помощь пришла Татьяна Аркадьевна:
— Дуняша сейчас же отправится разыскивать тапера. Пока ты будешь одеваться, Дуняша, я тебе выпишу из газеты адреса.
Звонки раздавались один за другим почти непрерывно. Приезжали все новые и новые гости. Барышни Рудневы едва успевали справляться с ними... К Татьяне Аркадьевне подошел, неслышно ступая своими замшевыми подошвами, Лука.
— Барышня, Дуняша просит вас на секунду выйти к ним.
В передней стояла Дуняша. Сзади нее копошилась в темном углу какая-то маленькая фигурка, Дуняша зашептала, наклоняясь к самому уху Татьяны Аркадьевны:
— В пяти местах была и ни одного тапера не застала. Вот нашла этого мальца, да уж и сама не знаю, годится ли. Божится, что играл на вечерах и на свадьбах, а я почему могу знать...
Между тем маленькая фигурка, освободившись от своего башлыка и пальто, оказалась бледным, очень худощавым мальчиком в подержанном мундирчике реального училища. Татьяна Аркадьевна спросила нерешительно:
— Вы говорите, что вам уже приходилось... играть на вечерах? — Да... я играл, — ответил он — Вам ведь лет тринадцать, должно быть? — Четырнадцать. — Это, конечно, все равно. Но я боюсь, что. без привычки вам будет тяжело. Мальчик откашлялся. — О нет, не беспокойтесь... Мне случалось играть по целым вечерам, почти не переставая...
Лидия Аркадьевна, старшая из сестер, спросила:
— Вы умеете, молодой человек, играть кадриль, вальс, польку?
Большие глаза мальчика вдруг блеснули гневом и насмешкой. Даже напряженная неловкость его позы внезапно исчезла.
— Кроме полек и кадрилей, я играю еще все сонаты Бетховена, вальсы Шопена и рапсодии Листа. Позвольте мне что-нибудь сыграть...
Мальчика усадили на выдвижной табурет, перед великолепным шредеровским фортепьяно.
— Угодно вам «Венгерскую рапсодию» № 2 Листа? Мальчик бережно положил руки на клавиши, закрыл на мгновение глаза, и из-под его пальцев полились торжественные, величавые аккорды начала рапсодии. Странно было видеть и слышать, как этот маленький человечек, голова которого едва виднелась из-за пюпитра, извлекал из инструмента такие мощные, смелые, полные звуки. И лицо его как будто бы сразу преобразилось, просветлело и стало почти прекрасным.
Зал понемногу наполнялся слушателями. Даже Аркадий Николаевич, любивший музьщу и знавший в ней толк, вышел из своего кабинета. Подойдя к Тане, он спросил ее на ухо:
— Где вы достали этого карапуза? — Это тапер, папа, — ответила тихо Татьяна Аркадьевна. Правда, отлично играет? — Тапер? Такой маленький? Неужели? — удивлялся Руднев. — Скажите пожалуйста, какой мастер!
Когда реалист окончил рапсодию, Аркадий Николаевич первый захлопал в ладоши. Другие также принялись аплодировать. Мальчик встал с высокого табурета, раскрасневшийся и взволнованный.
— Прекрасно играете, голубчик. Большое удовольствие нам доставили, — ласково улыбался Аркадий Николаевич, подходя к музыканту и протягивая ему руку. — Как вас величать-то, я не знаю. — Азагаров, Юрий Азагаров. — А теперь сыграйте-ка нам какой-нибудь марш побравурнее.
Азагаров заиграл. Играя, он машинально прислушивался к равномерному шарканью множества ног под такт его музыки, как вдруг необычайное волнение, пробежавшее по всей зале, заставило его повернуть голову ко входным дверям.
Не переставая играть, он увидел, как в зал вошел пожилой господин, к которому, точно по волшебству, приковались глаза всех присутствующих. Юрий Азагаров решил в уме, что новоприбывший гость, должно быть, очень важный господин, потому что даже чопорные пожилые дамы встретили его почтительными улыбками. Аркадий Николаевич называл его Антоном Григорьевичем.
В это время Юрия попросили играть вальс. Он играл поочередно вальсы, польки и кадрили, но из его головы не выходило царственное лицо необыкновенного гостя. И тем более он был изумлен, почти испуган, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись вправо, он увидел, что Антон Григорьевич смотрит на него со скучающим и нетерпеливым видом и слушает, что ему говорит на ухо Руднев.
Юрий понял, что разговор идет о . нем. И тут над его ухом раздался повелительный голос Антона Григорьевича:
— Сыграйте, пожалуйста, еще раз рапсодию номер два!
Он заиграл, сначала робко, неуверенно, гораздо хуже, чем он играл в первый раз, но понемногу к нему вернулись смелость и вдохновение. Присутствие этого властного и необыкновенного человека почему-то вдруг наполнило его душу артистическим волнением и придало его пальцам исключительную гибкость и послушность. Он сам чувствовал, что никогда еще не играл в своей жизни так хорошо, как в этот раз, и, должно быть, не скоро будет еще так хорошо играть.
Юрий не видел, как постепенно прояснялось хмурое чело Антона Григорьевича и как смягчалось мало-помалу строгое выражение его губ, но когда он закончил при общих аплодисментах и обернулся в ту сторону, то уже не увидел этого привлекательного и странного человека. Зато к нему подходил с многозначительной улыбкой, таинственно поднимая вверх брови, хозяин дома.
— Вот что, голубчик Азагаров, — заговорил почти шепотом Аркадий Николаевич, — возьмите этот конвертик, спрячьте в карман и не потеряйте. В нем деньги. А сами идите сейчас же в переднюю и одевайтесь. Вас довезет Антон Григорьевич. — Но ведь я могу еще хоть целый вечер играть, — возразил было мальчик. — Тсс!.. — закрыл глаза Руднев. — Да неужели вы не узнали его? Неужели вы не догадались, кто это?
Юрий недоумевал, раскрывая все больше и больше свои огромные глаза. Кто же это мог быть, этот удивительный человек?
— Голубчик, да ведь это Рубинштейн. Понимаете ли, Антон Григорьевич Рубинштейн! И я вас, дорогой мой, от души поздравляю и радуюсь, что у меня на елке вам совсем случайно выпал такой подарок. Он заинтересован вашей игрой...
Реалист в поношенном мундире давно уже известен теперь всей России как один из талантливейших композиторов, а необычайный гость с царственным лицом еще раньше успокоился навсегда от своей бурной, мятежной жизни, жизни мученика и триумфатора. Но никогда и никому Азагаров не передавал тех священных слов, которые ему говорил, едучи с ним в санях, в эту морозную рождественскую ночь его великий учитель.
