Судьба крестьянства, его положение в России всегда были проблемой, далеко выходящей за рамки экономические, — это была проблема в первую очередь нравственная. Писателями XIX века крестьянин воспринимался как «сеятель и хранитель» родной земли, как носитель высших человеческих ценностей, природной мудрости, согласия с природой. Российская действительность XX века поставила крестьянство в новые условия; власть, пришедшая под лозунгом «Землю — крестьянам», во многом вернула времена крепостного права, когда мужики были прикреплены к земле и лишены возможности пользоваться плодами своего труда, а тысячи крестьянских семей вообще бьши уничтожены. Год сплошной коллективизации — 1929 — официальные власти именовали «годом великого перелома». Сегодня историки добавляют к этому: «Перелома хребта крестьянства» — именно тогда все самое талантливое, трудолюбивое, жизнеспособное население деревень было уничтожено в ходе ликвидации кулачества как класса. В русской литературе XX века тема крестьянской судьбы складывалась очень непросто. С одной стороны, писателей заставляли, обязывали создавать произведения о сельских жителях — это время успел застать застрелившийся в 1930 году Маяковский, писавший о том, что дано задание повернуться «лицом к деревне», — и поэты дружно берутся его выполнять, вооружившись гусля1 ми. Сам же автор поясняет, что у него лицо — одно: оно лицо, а не флюгер. Но это у Маяковского. Это — у Пастернака, который, съездив по спецзаданию в творческую командировку, так и не написал о новом счастье колхозной деревни. А сколько было таких, кто написал! Известно, что только за короткий период 1929—1934 годы было напечатано более 300 произведений разных жанров о коллективизации, о работе сознательных колхозников и происках кулаков. Строились они по строгим канонам и к реальной картине деревенской жизни имели косвенное отношение. Немного было произведений, в которых встречалась реальная картина, решались реальные проблемы. В их числе, например, роман В. Вересаева «Сестры», написанный в 1931 году. Он был издан в 1933 году и сразу осужден тогдашней литературной критикой за неправильную авторскую позицию и больше не печатался до наших дней. «Ошибочность» же позиции автора заключалась в том, что он дал правдивые и страшные картины раскулачивания, показал, как молодые люди, комсомольцы, приезжают в деревню и по разнарядке разоряют крестьянские дома, обрекают на ссылку и гибель целые семьи, включая стариков и малых детей. Одна из самых страшных сцен в романе — раскулачивание семьи старого крестьянина, главная вина которого в том, что на собрании он высказал здравую мысль — на своей земле мужик всегда будет работать лучше, чем на общей: «Коли пашня моя, я об декретах не думаю, я на ней с темна до темна работаю, за землей своей смотрю, как за глазом)». Вот за эти слова и объявлен он врагом, в его дом приходят, чтобы выгнать оттуда всю семью, отобрать нажитое — недаром старуха называет это «дневным разбоем». Забирают все, в том числе и детские валенки с ноги маленького мальчика. И вот, когда сани, полные крестьянского добра, отъезжают со двора, ребенок бежит за ними по снегу и просит отдать валенки. И смысл эта сцена обретает глубоко символический — недаром она так врезалась в память одного из комсомольцев, заставила его усомниться в правоте того, что они делают в деревне. Тогда же, в 1930 году, М. Шолохов задумывает, прервав работу над «Тихим Доном», написать произведение о современности, о «Перевоспитании крестьян в духе коллективизма», по его собственному выражению. Так началась работа над «Поднятой целиной». Творческая история романа необычна — две его книги были написаны в разные годы — довоенные и послевоенные (при эвакуации погибли черновики романа). Сегодня «Поднятая целина» ставит перед читателем немало вопросов. Документально подтверждено, что правду о том, как на самом деле завоевывалась новая жизнь, писатель знал уже в начале 30-х годов, видел и то, к чему пришло крестьянство в итоге его отчуждения от земли и собственности, и все же роман — совсем не об этом. Долгие годы он воспринимался как классика советской литературы, произведение, написанное рукою большого мастера, но вот как соотнести сегодня то, что в нем написано, с теперешними представлениями о том периоде, сложившимися на основании вновь открывшихся для нас фактов, документальных свидетельств? Одна из попыток дать новое прочтение роману М. Шолохова сделана автором статьи, опубликованной в 1990 году в журнале «Огонек», И. Коноваловой. Статья озаглавлена намеренно полемично: «Михаил Шолохов как зеркало русской коллективизации». Одна из идей автора в том, что художник цель перед собой поставил одну, а добился другого, правда пересилила ложные установки, и вопреки им было создано достоверное произведение — это можно увидеть на примере образов коммунистов в романе. Точка зрения И. Коноваловой — один из вариантов современного прочтения произведения. Далеко не все в таком подходе убедительно. И совсем уж трудно согласиться с тем, что, например, Андрей Разметнов — это просто неумелый, едва ли не смешной человек, не способный к крестьянскому труду. Думается, что с шолоховским текстом не все так просто. В романе тесно переплелись как бы три установки, восходящие к разным источникам: собственное видение, которое позволяет автору правдиво отобразить многое из того, что творилось и в деревне и в человеческих душах: естественное нежелание отдавать нажитое добро, неограниченная власть людей, порой таких далеких от совершенства в нравственном смысле. Как не вспомнить здесь Макара Нагульнова, который угрожает крестьянам оружием и говорит о своей готовности стрелять в баб и ребятишек, если того потребует революция; другая художественная установка в романе идет от авторской же позиции, но основывается не столько на реальной картине жизни, сколько на вере в утопию общего счастливого труда — тогда, в начале 30-х, в это поверили многие, ведь сама эта утопическая мечта опиралась на мечты народные о радости общего труда и справедливом устройстве жизни, опыт такого труда в русской деревне был немалый — от сенокоса до помощи всем селом при постройке дома; и, наконец, третья составляющая романа — это те идеологические догмы, которые, хотел он того или нет, обязан был отразить в романе писатель, здесь и происки врагов, наделенных заведомо зверскими чертами, и не менее звериный образ кулака, уморившего голодом свою мать, и мудрый секретарь райкома партии. Все эти установки, столь различные, переплетаются в романе, создают сложный узор, в котором правда соседствует с искренним заблуждением автора, а реальные проблемы — с надуманными, вроде ожидания Макаром Нагульновым мировой революции. В прочтении романа важно соблюдать принцип историзма, который многое помогает понять в позиции автора. М. Шолохов писал так, как видел, так, как хотел видеть, и так, как его заставляли видеть. Произведение стало своеобразным памятником тому времени. Сегодня мы заново переосмысливаем тему крестьянства, во многом возвращаясь к тем традициям, которые оставил нам прошлый век, — в желании видеть в крестьянине не только кормильца и рабочую силу, но и великое нравственное начало человека, ближе всех иных стоящего к земле, к природе. Как уже говорилось, существуют различные точки зрения на роман М. Шолохова «Поднятая целина». Наиболее близка мне та, которая трактует произведение как факт истории русской литературы XX века. Было бы совершенно неверно сбрасывать шолоховский текст «с парохода современности». Без него наше представление о теме крестьянства в русской прозе предвоенных и послевоенных лет было бы неполным. Даже те крупицы правды, которые пробились в роман через все политические установки, спущенные свыше, бесконечно важны, так как за ними — авторский талант, за ними — трагедия художника, чей талант был использован для пропаганды утопии, для оправдания насилия и жестокости. Эта трагедия еще ждет своего исследователя. До конца не прочтенным, не воспринятым остается роман «Поднятая целина». Дать ему окончательную оценку нам еще предстоит.
