Я был только на год и несколько месяцев моложе Володи. Мы росли, учились и играли всегда вместе. Между нами не делали различия старшего и младшего, но со временем я начал понимать, что Володя не товарищ мне по годам, наклонностям и способностям. Но ничему я не завидовал так, как благородному и откровенному характеру Володи. Я чувствовал, что он поступает хорошо, но не мог подражать ему.
Однажды я подошел к его столу и разбил нечаянно пустой разноцветный флакончик.
— Кто тебя просил трогать мои вещи? — сказал вошедший в комнату Володя, заметив нарушение, произведенное мною в симметрии разнообразных украшений его столика.— А где флакончик? — Нечаянно уронил. Он разбился, что ж за беда? — Сделай милость, никогда не смей прикасаться к моим вещам, — сказал он, составляя куски разбитого флакончика и с огорчением глядя на них. — Пожалуйста, не командуй, — отвечал я — Разбил так разбил, что ж тут говорить!
И я улыбнулся, хотя мне совсем не хотелось улыбаться.
— Да, тебе ничего, а мне чего, — продолжал Володя, — разбил, да еще и смеется, такой несносный мальчишка! — Я мальчишка. А ты большой, да глупый. — Не намерен с тобой браниться, — сказал Володя, слегка отталкивая меня, — убирайся. — Не толкайся! — Убирайся! — Я тебе говорю, не толкайся!
Володя взял меня за руку и хотел оттащить от стола; но я уже был раздражен до последней степени. Я схватил стол за ножку и опрокинул его. Все фарфоровые и хрустальные украшения с дребезгом полетели на пол.
«Ну, теперь все кончено между нами, — думал я, выходя из комнаты, — мы навек поссорились».
До вечера мы не говорили друг с другом. Я чувствовал себя виноватым, боялся взглянуть на него и целый день не мог ничем заняться. Володя, наоборот, учился хорошо и, как всегда, после обеда разговаривал и смеялся с девочками. Как только учитель заканчивал урок, я выходил из комнаты. Мне страшно, неловко и совестно было оставаться одному с братом. После вечернего урока истории я взял тетради и направился к двери. Проходя мимо Володи, я надулся и старался сделать сердитое лицо. Володя в это самое время поднял голову и с чуть заметной, добродушно-насмешливой улыбкой смело посмотрел на меня. Глаза наши встретились, и я понял, что он понимает меня. Но какое-то непреодолимое чувство заставило меня отвернуться.
— Николенька! — сказал он мне самым простым, спокойным голосом,— полно сердиться. Извини меня, если я тебя обидел.
И он подал мне руку. Что-то вдруг стало давить меня в груди и захватывать дыхание. Но это продолжалось только одну секунду. На глазах показались слезы, и мне стало легче.
— Прости меня, Володя! — сказал я, пожимая его руку.
Володя смотрел на меня так, как будто не понимал, отчего у меня слезы на глазах.
