Это случилось в тысяча восемьсот пятом году. Полк, в котором я служил, стоял на квартирах в Моравии. Нам было строго запрещено беспокоить и притеснять жителей. Они и так смотрели на нас косо, хоть мы и считались союзниками. У меня был денщик, бывший крепостной моей матери, по имени Егор. Человек он был честный и смирный. Я знал его с детства и обращался с ним как с другом. Вот однажды в доме, где я жил, поднялись крики, вопли. У хозяйки украли двух кур, и она в этой краже обвиняла моего денщика. Он оправдывался, призывал меня в свидетели. Я уверял хозяйку в честности Егора, но она ничего слушать не хотела.
Вдруг вдоль улицы раздался дружный конский топот. Сам главнокомандующий проезжал со своим штабом. Он ехал шагом, толстый, обрюзглый, с понурой головой и свисшими на грудь эполетами. Хозяйка увидала его, бросилась наперерез его лошади, упала на колени. Вся растерзанная, простоволосая, она начала громко жаловаться на моего денщика, указывая на него рукой.
— Господин генерал! — кричала она, — ваше сиятельство! Рассудите! Помогите! Спасите! Этот солдат меня ограбил!
Егор стоял на пороге дома, вытянувшись в струнку, с шапкой в руке, даже грудь выставил и ноги сдвинул, как часовой. Он не сказал ни слова, только побелел, как глина, стоял и мигал глазами. Главнокомандующий бросил на него рассеянный и угрюмый взгляд, промычал сердито:
— Ну?
Стоит Егор как истукан и зубы оскалил! Со стороны кажется, будто смеется человек. Тогда главнокомандующий промолвил отрывисто:
— Повесить его!
Толкнул лошадь под бока и двинулся дальше, сперва шагом, а потом быстрой рысью. Весь штаб помчался вслед за ним. Один только адъютант, повернувшись на седле, взглянул мельком на Егора. Ослушаться было невозможно. Егора тотчас схватили и повели на казнь. Тут он совсем помертвел — и только раза два с трудом воскликнул:
— Батюшки! батюшки!
А потом сказал вполголоса:
— Видит бог — не я! Горько, горько заплакал он, прощаясь со мною. Я был в отчаянии. — Егор! Егор! — кричал я, — как же ты это ничего не сказал генералу! — Видит бог, не я, — повторял, всхлипывая, бедняк.
Сама хозяйка ужаснулась. Она никак не ожидала такого страшного решения и в свою очередь разревелась! Начала умолять всех и каждого о пощаде, уверяла, что куры ее отыскались, что она сама готова все объяснить...
Разумеется, все это ни к чему не привело. Военные порядки! Дисциплина! Хозяйка рыдала все громче и громче. Егор, которого священник уже исповедал и причастил, обратился ко мне:
— Скажите ей, ваше благородие, чтоб она не убивалась... Ведь я ей простил.
