Переписка Гончарова, относящаяся к 1840-м годам, показывает, что в этих более поздних высказываниях он в основном верно определял свои идейные позиции того времени. Так, в одном из писем 1847 г. на вопрос, что делается в литературном мире, он отвечал: «Все то же: капля меду и бочка дегтя. Мы ожидаем теперь много хорошего от Белинского: он воротился здоровее и бодрее…». В другом письме он выражал Тургеневу свое восхищение его резко антикрепостническим рассказом «Ермолай и мельничиха»: «Ваша последняя статья, Иван Сергеевич, произвела благородный шок, только не между читающею чернью, а между порядочными людьми: что за прелесть!». В конце 1849 г. Гончаров сделал в одном из писем резкий выпад против Булгарина, заклятого врага Белинского и «натуральной школы», и назвал его газету «Северная пчела» «подлым болотом». В начале литературной деятельности Гончаров, действительно, был очень близок по убеждениям к кругам передовой дворянской интеллигенции. Но его общественные взгляды существенно отличались от взглядов лучших представителей дворянского либерализма, в особенности от взглядов Тургенева с их просветительским пафосом. Гончаров был искренним и убежденным противником крепостнического и чиновничьего гнета. Он стремился к прогрессивным идеалам гражданской свободы, всеобщих прав собственности и предпринимательства, просвещения общества и народных масс, равноправия женщин, гуманности семейных отношений. Но его не привлекали и не вдохновляли характерные для просветительства иллюзии «общего благосостояния» всех социальных слоев, освобожденных от крепостничества и его пережитков. Поэтому его искреннее сочувствие освобождению крестьянства от помещичьего гнета не перерастало в отстаивание интересов народных масс, придававшее просветительским взглядам пафос гражданственности. А его отношение к консервативным слоям общества и представителям власти не отличалось той глубокой враждебностью, которая была характерна для его либеральных современников с просветительским складом мысли. Этот вопрос ставился тогда самим развитием русского общества, вытекал из происходивших в нем глубоких перемен. В передовых кругах многие тогда сознавали, что Россия уже начала приобщаться к общеевропейским формам социальной жизни, что ее собственное национальное развитие уже требует практической активности и деловитости мысли. Так, Герцен в «Записках одного молодого человека» противопоставил романтике рассказчика трезвый скептицизм Трензинского, а в «Кто виноват?» привел Бельтова от юношеской романтики к материализму и изучению политической экономии. Огарев отразил такой же переход в своих «Монологах», Тургенев оправдал простоту и трезвость мысли разночинца Колосова («Андрей Колосов»), а в «Гамлете Щигровского уезда» противопоставил аттической абстракции запросы реальной русской жизни. В. Майков отрицал романтизм, называя его одним из «умственных и нравственных чудовищ» и противопоставляя ему «жизненность». «Но теперь все заговорили о действительности, - писал Белинский в начале 1846 г. У всех на языке одна и та же фраза: «Надо делать!» И между тем все-таки никто ничего не делает». И критик резко высмеивал «романтиков жизни», «врагов всего практического», людей, которые не живут, а только мечтают, которые не понимают, что «всякий великий деятель есть человек практический». Когда Белинский писал эти строки, он еще не знал Гончарова и его «Обыкновенной истории». А Гончаров уже написал к тому времени почти весь свой роман, основанный на антитезе дворянина-романтика и чиновника-дельца. Антитеза мечты и действительности была тогда новой, животрепещущей проблемой. Но Гончаров не сразу пришел к замыслу своего первого романа, с которого и началась его литературная известность. Его творческие интересы складывались задолго до того в романтической атмосфере кружка Майкова. В рукописном альманахе «Подснежник», который выпускал кружок, еще в 1835 г. появились четыре стихотворения начинающего автора, а через три года его повесть «Лихая болесть». Вслед за тем в другом альманахе кружка «Лунные ночи» он помещает повесть «Счастливая ошибка». Все эти произведения не отличались глубиной и значительностью содержания. В ранних стихотворениях Гончаров перепевал общие места романтической поэзии 30-х годов, прежде всего поэзии Бенедиктова. Но в первой своей повести он уже высмеивал сентиментально-романтическое увлечение красотой природы, еще бытующее в консервативных дворянских кругах со времени «Бедной Лизы», а по контрасту с ним также и дворянскую обывательскую лень и чревоугодие.
