Лето, имение в лесном западном краю. Весь день проливной свежий дождь, его сплошной шум по тесовой крыше. В притихшем доме сумрак, скучно, на потолке спят мухи. В саду покорно никнут под водяной бегущей сетью мокрые деревья, красные цветники у балкона необыкновенно ярки. Над садом, в дымном небе, тревожно торчит аист. Почерневший, похудевший, с подогнутым хвостом и обвислой косицей, он стал на краю своего гнезда в верхушке столетней березы, в развилке ее голых белых сучьев, и порой, негодуя, волнуясь, подпрыгивая, крепко, деревянно стучит клювом: что же это такое, потоп, настоящий потоп!
Но вот часа в четыре, дождь светлей, реже. Ставят самовар в сенцах. Запах дыма стелется по всей усадьбе. А к закату совсем чисто, тишина, успокоенье. Господа и гости идут в бор на прогулку.
В просеках бора, устланных желтой хвоей, дороги влажны и упруги. Бор душист, сыр и гулок: чей-то дальний голос, чей-то протяжный зов или отклик дивно отдается в самых дальних чащах. Просеки кажутся узкими, пролеты их стройны, бесконечны, уводят в вечернюю даль. Бор вдоль них величаво-громаден, стоит темно, тесно. Мачты его в верхушках голы, гладки, красны. Ниже они серы, корявы, мшисты, сливаются друг с другом. Там мхи, лишаи, сучья. Что-то висит подобно зеленоватым космам сказочных лесных чудищ. В дебрях мерещится дикая русская древность. А вот на поляне радует глаз юная сосновая поросль. Она чудесного бледного тона, нежно-зеленого, болотного. Молодые сосенки легки, но крепки и ветвисты. Покрытые брызгами и мелкой водяной пылью, они стоят как бы под серебристой кисеей в блестках...
В тот вечер бежали впереди гулявших маленький кадетик и большая добрая собака — все время играя, обгоняя друг друга. А с гулявшими степенно грациозно шла девочка-подросток с длинными руками и ногами, в клетчатом легком пальтишке, почему-то очень милом. И все усмехались — знали, отчего так бежит, так неустанно играет и притворно веселится кадетик, готовый отчаянно заплакать. Девочка тоже знала и была горда, довольна. Но глядела небрежно и брезгливо.
