Инженер статский советник Бахром-кин сидел у себя за письменным столом и от нечего делать настраивал себя на грустный лад. Не далее как сегодня вечером, на балу у знакомых, он нечаянно встретился с барыней, в которую лет двадцать — двадцать пять тому назад был влюблен. В свое время это была замечательная красавица, Особенно памятны Бахромкину ее большие глубокие глаза, и длинные, золотисто-каштановые волосы, похожие на поле поспевшей ржи... Теперь же это была худосочная, болтливая старушенция с кислыми глазами и желтыми зубами...
«Возмутительно! — думал Бахром-кин, водя машинально карандашом по бумаге. — Никакая злая воля не в состоянии так напакостить человеку, как природа. Знай тогда красавица, что со временем она превратится в такую чепуху, она умерла бы От ужаса...»
Долго размышлял таким образом Бахромкин и вдруг вскочил, как ужаленный...
— Господи Иисусе! — ужаснулся он. — Это что за новости? Я рисовать умею?
На листе бумаги, по он которому машинально водил карандаш, из-за аляповатых штрихов и каракуль выглядывала прелестная женская головка, та самая, в котирую он был когда-то влюблен. В общем рисунок хромал, но томный суровый взгляд, мягкость очертаний и беспорядочная волна густых волос были переданы в совершенстве...
— Что за оказия? — продолжал изумляться Бахромкин. — Я рисовать умею! Пятьдесят два года жил на свете, не подозревал в себе никаких талантов, и вдруг на старости лет — благодарю, не ожидал, талант явился! Не может быть!
Не веря себе, Бахромкин схватил карандаш и около красивой головки нарисовал голову старухи... Эта удалась ему так же хорошо, как и молодая...
— Удивительно! — пожал он плечами. — И как недурно, черт возьми! Каков? Стало быть, я художник! Значит, во мне призвание есть! Как же я этого раньше не знал? Вот диковина!
Рисовать дальше и восхищаться помешал ему лакей, внесший в кабинет столик с ужином. Съевши рябчика и выпив два стакана бургонского, Бахромкин задумался... за все пятьдесят два года ни разу и не помыслил даже о существовании в себе какого-либо таланта.
«Чем черт не шутит, — подумал Бахромкин, — может быть, я еще умею стихи и романы писать? В самом деле, если бы я открыл в себе талант в молодости, когда еще не поздно было, и стал бы художником, или поэтом? А?»
И перед его воображением открылась жизнь, не похожая на миллионы других жизней. Сравнивать ее с жизнями обыкновенных смертных совсем невозможно.
«Правы люди, что не дают им чинов и орденов... —подумал он. — Они стоят вне всяких рангов и капитулов... Да и судить-то об их деятельности могут только избранные....»
«Вольная жизнь, не будничная... — думал Бахромкин, идя к постели. — А слава, известность? Бахромкин опустился на кровать и кивнул лакею... Лакей подошел к нему и принялся осторожно снимать с него одежду за одеждой.
Пока лакей снимал с него дневную сорочку и надевал ночную, он нарисовал себе картину... Вот он, художник или поэт темною ночью плетется к себе домой... Лошадей у талантов не бывает; хочешь не хочешь» иди пешком... Идет он жалкий, в порыжелом пальто, быть может» даже без калош... У входа в меблированные комнаты дремлет швейцар; эта грубая скотина отворяет дверь и не глядит... Там, где-то в толпе, имя поэта или художника пользуется почетом, но от этого почета ему не тепло и не холодно. Швейцар не вежливее, прислуга не ласковее, домочадцы не снисходительнее... Имя в почете, но личность в забросе..; Вот он, утомленный и голодный, входит наконец к себе в темный и душный номер... Ему хочется есть и пить, но рябчиков и бургонского, увы, нет... Спать хочется ужасно, до того, что слипаются глаза и падает на грудь голова, а постель жесткая, холодная, отдающая гостиницей... Воду наливай себе сам, раздевайся сам... ходи босиком по холодному полу... В конце концов он, дрожа, засыпает, зная, что у него нет сигар, лошадей... что в среднем ящике стола у него нет орденов, а в нижнем—чековой книжки...
Бахромкин покрутил головой, повалился на пружинный матрац и поскорее укрылся пуховым одеялом. «Ну его к черту! — подумал он, нежась и сладко засыпая. — Хорошо, что я в молодости не открыл в себе таланта». Лакей потушил лампу и на цыпочках вышел.
