У глаз Ивана Артемича лучились смешливые морщинки. Богатому можно ведь и посмеяться. Вошла Санька в зеленом, как трава, шелковом летнике с пуговицами. Темно-русая коса в руку толщиной, до колен. Глаза синие, глупые...
Иван Артемич лукаво глядел на дочь. Такую за короля отдать не стыдно.
— Двор каменный хочу ставить на Москве... В первую купеческую сотню выходим. Вот и хорошо, что с тобой не поторопились. Быть нам с большой родней. В это время застучали в ворота так громко, что Иван Артемич разинул рот. Завыли собаки. Иван Артемич взял в сенях метлу, спустился во двор.
— Вот я вас, бесстыдники... Кто там? Собак спущу...
— Отворяй! — бешено кричали за воротами, трещали доски.
Бровкин оробел. Едва отвалил засов, ворота распахнулись, и въехали верхоконные, богато одетые, с саблями наголо. За ними золоченая карета. За каретой в одноколке — царь Петр и Лефорт, в треугольных шляпах.
У Бровкина подкосились ноги. Пока он стоял на коленях, всадники спешились, из кареты вылез князь-папа, и за ним — молодой боярин в серебряном кафтане. Петр, взойдя с Лефортом на крыльцо, закричал басом:
— Где хозяин? Подавай сюда живого или мертвого!
Меньшиков и сын Бровкина Алеша, приехавшие с царем, подйяли Ивана Артемича под руки. Петр снял шляпу и низко поклонился ему:
— Здравствуй, сват-батюшка... Мы прослышали — у тебя красный товар... Купца привезли... За ценой не постоим...
Иван Артемич разевал рот без звука... Косяком пронеслись безумные мысли: «Неужто воровство какое открылось? Молчать, молчать надо...» Царь и Лефорт захохотали, Алешка успел шепнуть отцу: «Саньку сватать приехали». Хотя Иван Артемич уже по смеху угадал, что приехали не на беду, но продолжал прикидываться дурнем... Мужик был великого ума... И так, будто без памяти от страху, вошел с гостями в горницу. Его посадили под образа: по правую руку — царь, по левую — князь-папа. Щелкой глаз Бровкин высматривал, кто жених. И вдруг действительно обмер. Между дружками — Алешкой и Меньшиковым — сидел в серебряном кафтане его бывший господин, Василий Волков. Давно уже Иван Артемич заплатил ему по кабальным записям и сейчас мог купить его всего с вотчиной и холопами...
— Жених, что ли, не нравится? — вдруг спросил Петр.
Опять — хохот... У Волкова покривились губы под закрученными усиками. Меньшиков подмигнул Петру:
— Может, он какие старые обиды вспомнил? Может, жених когда тебя за волосы; таскал? Или кнутовище ломал об тебя? Прости его, Христа ради... Помиритесь...
Что на это ответить? Руки, ноги дрожали... Бровкин глядел на Волкова. Тот был бледен, покорно смирен... И вдруг Бровкин вспомнил, как на дворе в Преображенском Алеша вступился за него и как Волков бежал по снегу за Меньшиковым и умолял, чуть не плакал...
«Эге, — подумал Иван Артемич, — главный-то дурень, видно, не я тут...» Взглянул на Волкова и до того Обрадовался — едва не испортил всё дело... Но уже знал, чего от него ждут: опасной потехи — по жердочке над пропастью пройти... Ну, ладно!
Все глядели на него. Иван Артемич поклонился Петру и князь-папе:
— Спасибо зачесть, сватушки... Простите нас, Христа ради, дураков деревенских, если мы вас чем невзначай обидели... Мы, конечно, люди торговые, мужики грубые, неученые, говорим по-простому. Девка у нас засиделась — вот горе... За последнего пьяницу рады бы отдать... Ума не приложим, почему женихи наш двор обходят? Девка красивая, только что на один глазок слеповата, да другой-то целый. Да на личике черти горох молотили, так ведь личико можно платком закрыть... Да ножку волочит, головой трясет и бок кривоватый... А больше нет ничего... Берите, дороге сваты, любимое детище. Александра, выйди к нами. Алеша, сходи за сестрой... Приведи невесту...
Волков рванулся было из-за стола. Меньшиков силой держал. Никто не смеялся, только у Петра дрожал подбородок.
— Спасибо, дорогие сватушки, — говорил Бровкин, — жених нам очень понравился. Будем ему отцом родным: по добру миловать, за вину учить. Кнутовищем вытяну или за волосы ухвачу — уж не прогневайся, зятек. В мужицкую семью берем...
Все за столом грохнули, хватались за бока от смеха. Волков стиснул зубы, стыд зажег ему щеки, налились слезы. Алеша вытащил из сеней упирающуюся Саньку. Она закрывалась рукавом. Петр, вскочив, отвел ей руки. И смех затих, до того Санька показалась красивой: брови стрелами, глаза темные, ресницы мохнатые, носик приподнятый, ребячьи губы тряслись, ровные зубы постукивали, румянец — как на яблоке... Петр обнял ее за плечи, повел к столу и пальцем указал на Василия Волкова.
— А что, худого тебе жениха привезли?
Санька одурела. Надо было стыдиться, она же, как безумная, уставила глаза на жениха. Вдруг вздохнула и прошептала:
— Ой, мама родная.
Алеша, смеясь, увел ее. Волков щипал усы, видимо, на сердце отлегло. Петр крикнул Волкову:
— За невесту благодари, Васька. И Волков, поклонясь, поцеловал ему руку...
Петр сказал Ивану Артемичу без смеха:
— За веселье спасибо — потешил... Но, Ванька, знай место, не зарывайся... — Батюшка, да разве бы я осмелился, если б не твоя воля... А так-то у меня давно и души нет со страху... — Ну, ну, знаем вас, дьяволов... А со свадьбой поторопись. Жениху скоро на войну идти. К дочери найми девку из слободы — учить политесу и танцам... Вернемся из похода — Саньку возьму ко двору...
