Самолет, как одинокий лыжник, скользил, почти касаясь снежного бугристого поля облаков. Они лежали плотно-плотно, будто снежный покров здесь никогда не исчезал и не таял, и казались твердыми, тверже, чем сама земля. Иногда вдруг снежное поле резко обрывалось, но и тогда не было ощущения, что под тобой — бездна, как самые глубокие впадины Мирового океана. Думалось, что это — озерцо, только-только схваченное морозцем, прозрачное, не запорошенное еще снегом, просвечивающее насквозь, до самого дна. А наверху, над ним, — небо, черное, в которое проваливаешься взглядом, страшное, далекое и одновременно давящее, с холодными, мелкими зимними звездами. Погода в этой вечной снежной долине никогда не менялась.
Свет в салоне притушен. Почти все спят. Через иллюминатор, покрытый земными морозными узорами, видна далекая полоска облачно-снежного горизонта. Он слегка подсвечен, и непонятно, откуда идет этот свет — то ли сверху, то ли снизу, то ли горизонт светится сам собой... И все вокруг застывшее, недвижимое, скованное морозом, но не мертвое. Ведь это встает солнце — медленно, лениво, будто нехотя. Фиолетовое небо перестает давить, поднимается выше, уносит с собой поблекшие звезды. А горизонт светлеет быстрей и быстрей, надвигается, высвечивает уже полнеба. И смотреть на небо, четко разделенное пополам — на одной половине утро, на другой ночь, — так же необычно и удивительно, как увидеть в заброшенном зимнем саду только что распустившийся куст шиповника с новенькими колючками и нежными цветами, выросший на оазисе оттаявшей и прогретой земли. И сначала не понять, что тут необычного. Или просто не поверить глазам. Ведь не каждый день можно увидеть то, чего не бывает на свете. А уж если увидал, то впитать в себя, запомнить, осознать, раствориться в чуде.
Когда смотришь с земли, смена дня и ночи — вовсе не чудо. Оно спокойное, привычное, закономерное и постепенное, это явление. А с высоты выглядит совсем по-иному — будто кто-то провел сверху по небу линию, которая отделяет день от ночи, и даже нет сумерек: или день, или ночь.
Солнце выпирает снизу, приподнимая облака, как забродившее тесто поднимает крышку и рвется наружу. Уже начинают выплескиваться первые раскаленные капли, а это вспучивающееся облако, вероятно, самое главное на небе, удерживает солнце из последних сил. Облака вокруг, так, и не растаяв и не потеряв своих очертаний, горят ярко-рыжим огнем, и от них пышет жаром адского пламени.
Огонь разгорается все сильнее и сильнее, и кажется, что варится роскошное, божественное блюдо. И будет готово вот-вот. Из главного облака поднимается пар, и жалко, что ничего не слышишь. Вокруг, наверное, все шипит, пенится и лопается, а божественные капли, падая на раскаленные адские угли, источают необычайный аромат. Через мгновение облако-кастрюля взрывается, вероятно, с грохотом, хотя этого не слышно, и огненное месиво разливается, не приобретя еще определенной формы, по дымящимся облакам. А еще через мгновение молодой рыжий шар, несущий жизнь всему живому, легко оторвется от родивших его облаков и уйдет вверх, чтобы внизу, на земле, начался новый день. Так рождается новый день, так рождается ежедневное чудо.
