Старший брат Николенька был на шесть лет старше меня. Ему было, следовательно, десять-одиннадцать, когда мне было четыре или пять, когда он водил нас на Фанфаронову гору. Мы в детстве — не знаю, как это случилось — говорили ему «вы». Он был удивительный мальчик и потом удивительный человек... Воображение у него было такое, что он мог рассказывать сказки или истории с привидениями или юмористические истории... без остановки и запинки, целыми часами и с такой уверенностью в действительность рассказываемого, что забывалось, что это выдумка.
Когда он не рассказывал и не читал (он читал чрезвычайно много), он рисовал. Рисовал он почти,всегда чертей с рогами, закрученными усами, сцепляющихся в самых разнообразных позах между собою и занятых самыми разнообразными делами. Рисунки эти тоже были полны воображения и юмора.
Так вот он-то, когда нам с братьями было — мне пять, Митеньке шесть, Сереже семь лет, объявил нам, что у него есть тайна, благодаря которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми; не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться, и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями... И я помню, что слово «муравейные» особенно нравилось: напоминая муравьев в кочке.
Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что мы садились под стулья, загораживая их ящиками, завешивали платками и сидели там, в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру.
Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги на краю оврага Старого Заказа. Кроме этой палочки, была еще какая-то Фанфаронова гора, на которую, по его словам, он может отвести нас, если только мы исполним все положенные для того условия. Условия были, во-первых, стать в угол и не думать о белом медведе. Помню, как я становился в угол и,старался, но никак не мог не думать о белом медведе. Второе условие, я не помню, какое-то очень трудное... пройти, не оступившись, по щелке между половицами, а третье легкое: в продолжение года не видеть зайца — все равно живого, или мертвого, или жареного. Потом надо поклясться никому не открывать этих тайн.
У того, кто исполнит эти условия и еще другие, более трудные, которые он откроет после, одно желание, какое бы то ни было, будет исполнено. Мы должны были сказать наши желания. Сережа пожелал уметь лепить лошадей и кур из воска, Митенька пожелал уметь рисовать, как живописец, большие картины. Я же ничего не мог придумать, кроме того, чтобы уметь рисовать маленькие картины. Все это, как это бывает у детей, очень скоро забылось, и никто не поднялся на Фанфаронову гору, но помню ту таинственную важность, с которой Николенька посвящал нас в эти тайны, и наше уважение и трепет перед теми удивительными вещами, которые нам открывались.
В особенности же оставило во мне сильное впечатление муравейное братство и таинственная зеленая палочка, которая должна осчастливить всех людей...
Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня. И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано то, что должно уничтожить все зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она; открыта людям и даст им то, что она обещает.
