...Радуйся, юноша, молодости своей, и в дни юности твоей да будет сердцу благо... Ветхий Завет Молодость счастлива тем, что у нее есть будущее. «Мне шестнадцать, я мир обнимаю любя...» — написал юный волгоградский поэт, трагически погибший в восемнадцать лет. Мне тоже скоро будет восемнадцать. Порой чувствую необъятность жизненных сил, беспричинную веселость и любовь ко всему свету. Чего, кажется, тревожиться, когда в жизни все складывается хорошо? Почему же иной раз жестокая тоска охватывает меня, ничто не радует, жизнь представляется бессмысленной? Наверное, потому, что слишком часто приходится сталкиваться с несправедливостью, жестокостью, бесчеловечностью. Как проводят время большинство моих ровесников? Гоняют до одури на мотоциклах, слоняются по улицам, ищут, где выпить, или развлекаются на дискотеках. Мне не о чем порой даже поговорить со сверстниками. Но тяжелее всего видеть их жестокость. Ко всем: к родителям, к учителям, к слабым, к животным. Часто размышляю о том, как человек становится жестоким и почему зло так часто торжествует. И здесь мне хотелось бы сказать о двух явлениях нашего общества, которые рождают жестокость. Очень многие проходят через колонию, и почти все — через армию. О зоне и об армии — два произведения современной литературы. Роман Леонида Габышева «Одлян, или Воздух свободы» — повествование о подростке, позже юноше, Коле, по кличке сначала Камбала, потом Глаз и Хитрый Глаз. Это рассказ о мире, где господствует унижение и насилие. «Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что она перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали. — Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься. — Ладно, Глаз, пока хватит. Вечером пойдем с тобой в кочегарку. Суну твою руку, правую руку, в топку, и подождем, пока не сознаешься». Страшнее всего, что по требованию заправил зоны (в данном случае Камани) Коля сам сует руку в тиски или подставляет голову под удар. Иначе будет еще хуже. Читаешь роман и понимаешь: человек попадает в колонию, и общество перестает его защищать. Лагерное начальство делает вид, что ничего не замечает. Нет, хуже, сознательно использует часть заключенных (так называемых рогов и воров), которым предоставляются льготы и послабления, чтобы те держали всех остальных в порядке. А уж порядок зеки-заправилы наводить умеют... Сцен, подтверждающих сказанное, в рома-
не много. Вот одна. Первые дни в зоне. Майор, по прозвищу Рябчик, проверяет дежурство. Он спрашивает парня: «— Прописку сделали? Коля молчал. Ребята заулыбались. — Сделали, товарищ майор, — отвечал цыган. — Кырочки получил? — Получил, — теперь ответил Коля. — Какую кличку дали? — Камбала, — ответил Миша». То, чему улыбнулся майор с зеками, прописка и кырочки, заключались в жестоком избиении и унижении, но к этому люди, поставленные следить за исправлением заключенных, относятся как к должному. Значительная часть романа состоит из подобных эпизодов. Что же, может быть, благодаря писателю не только Хитрый Глаз, но и читатель постигает, что такое свобода. В повести Сергея Каледина «Стройбат» показаны несколько дней из жизни военных строителей, которые выполняют «почетную обязанность советских граждан». Это сборная часть, своего рода свалка, куда собрали «скверну» из многих стройбатов. Поэтому нравы здесь не так уж отличаются от зоны, да и интересы те же. «Короче, ехали в ад, а попали в рай. Вот ворота, а справа, метров двести, — магазин. А в магазине — рассыпуха молдавская, семнадцать градусов, два двадцать литр. С десяти утра. Малинник!» Закон здесь: сильный всегда прав! Сильные — это,«деды», слабые — «салабоны». Казалось бы, разница небольшая: на год раньше пришел на службу. Но это как цвет кожи. Деды могут не работать, пьянствовать, издеваться над первогодками. Те должны все терпеть. Человек не значит ничего, становится бес-, правным рабом: «Сперва Женька решил Егорку с Максимкой Косте подарить, да потом одумался — всего-то пахарей у него — эти двое. Егорка, кроме основной работы, Женьку с Мишей Поповым обслуживает: койку заправить, пайку принести из столовой, постирать по мелочи, а Максимка — Колю, Эдика и Старого». Порядок здесь старшие тоже наводят быстро: «Егорку Женька обработал сразу, тот почти не рыпался. Пару раз ему кровь пустил слегка, а чучмеки почему-то крови своей боятся. А... с Максимкой повозился подольше...»
1155
Насилие здесь — обычное дело. Центральная сцена повести — грандиозная драка между ротами. Или эпизод с Костей Карамы-чевым. Последние восемь месяцев он работал грузчиком на хлебокомбинате и крал что мог. От пьянства «не просыхал». Когда же, .«вконец оборзев», попался, командир роты Дощи-нин «предложил Косте н.а выбор: или он дело заводит, или Костя срочно чистит... все четыре отрядных сортира». Тот выбрал последнее, взяв, разумеется, помощников из молодых. При «дембеле» же этот командир дал Косте следующую характеристику: «За время службы... рядовой Карамычев К. М. проявил себя как инициативный, выполняющий все уставные требования воин... морально устойчив... Характеристика дана для предъявления в Московский университет». Что ж, готов интеллигент. Возможно, скоро и мне предстоит идти служить. Неужели придется два года терпеть унижения, забыть, что ты человек? Нет, физических лишений я не боюсь. Как говорится: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Прочитаны оба произведения. Они не слишком художественны, есть погрешности против стиля и законов литературы. Зато в них нет погрешностей против правды. Писателям веришь. И веришь еще в то, что если мы очень захотим, то жестокости станет меньше.
