Мавруша была мещанка и добровольно закрепостилась. Живописец Павел, скитаясь по оброку, между прочим, работал в Торжке, где и встретил Маврушу. Они полюбили друг друга, и моя матушка охотно дала разрешение, потому что Павел приводил в дом лишнюю крепостную рабу.
Года через два после этого Павла вызвали в Малиновец для домашних работ. Очевидно, он не предвидел этой случайности, и она настолько его поразила, что хотя он и не ослушался барского приказа, но явился один, без жены. Жаль ему было молодую жену с вольной воли навсегда заточить в крепостной ад; думалось: подержат господа месяц-другой и опять по оброку отпустят. Но матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к себе. Тщетно молил он отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь поставить за себя другого живописца. Тщетно уверял, что жена у него хворая, к работе непривычная. Матушка слышать ничего не хотела.
— И для хворой здесь работа найдется, — говорила она, — а если, ты говоришь, она не привыкла к работе, так за это я возьмусь: у меня быстренько привыкнет.
Однако Мавруша некоторое время упорствовала и не являлась. Тогда ее привели в Малиновец по этапу.
При первом же взгляде на новую рабу матушка убедилась, что Павел был прав. Действительно, это было слабое и малокровное существо.
— Да ведь что-нибудь ты, голубушка, дома делала? — спросила она Маврушу. — Хлебы на продажу пекла. — Ну, и здесь будешь хлебы печь.
И приставили Маврушу для барского стола ситные и белые хлебы печь, да кстати и печение просвир для церковных служб на нее же возложили.
Павел был кроткий и послушный, набожный человек. Дворовые любили его настолько, что не завидовали сравнительно свободному житью, которым он пользовался. С таким же сочувствием отнеслись они и к Мавруше.
По временам матушка призывала к себе Павла.
— Долго ли твоя дворянка будет сложа ручки сидеть? — приступала она к нему. — Простите ее, сударыня! — умолял Павел, становясь на колени. — Не умеет она работать. Хлебы вот печет. — Это в неделю-то три-четыре часа... А ты знаешь ли, как другие работают! — Знаю, сударыня, да хворая она у меня. — Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! Подожду еще немножко, посмотрю, что от нее будет.
Шли месяцы. Матушка все больше и больше входила в роль властной госпожи, а Мавруша продолжала «праздновать» и даже хлебы начала печь спустя рукава.
Павел не раз пытался примирить жену с новым положением, но все усилия его в этом смысле оказались напрасными. По-видимому, она еще любила мужа, но над этою привязанностью уже господствовало представление о добровольном закрепощении, силу которого она только теперь поняла. Мысль, что замужество ничего не дало ей, кроме рабского ярма, до такой степени давила ее, что самая искренняя любовь легко могла уступить место равнодушию и даже ненависти.
