Однажды зимой офицеры гусарского полка собрались у ротмистра фон Ашенберга на именины. Среди прочих был в этой компании поручик Чекмарев, общий любимец и баловень. Веселый, щедрый, ловкий, красавец собою, великолепный танцор и наездник — словом, чудесный малый. Кроме того, он был очень богат и его кошелек всегда был в общем распоряжении.
Кто-то, вспомнил, что накануне граф Ольховский ездил к помещику играть в карты. Оказалось, что он выиграл полторы тысячи деньгами, каракового жеребца и золотые часы-брегет. Ольховский эти часы сейчас же и показал. Старинные часы, с резьбой, с украшениями, и если сверху надавить пуговку, то они очень мелодично прозвонят, сколько четвертей и который час. Ольховский немного заважничал.
— Это, — говорит, — очень редкая вещь. Я ее ни за что из рук не выпущу. Весьма вероятно, что подобных часов во всем свете не больше двух-трех экземпляров.
Чекмарев на это улыбнулся.
— Напрасно вы такого лестного мнения о ваших часах. Я вам могу показать совершенно такие же. Они вовсе не такая редкость, как вы думаете.
Ольховский недоверчиво покачал головой:
— Где же вы их достанете? Простите, но я сомневаюсь... — Как вам угодно. Хотите пари? —С удовольствием... Вдруг есаул Сиротко ударил себя по лбу и воскликнул: — Братцы мои! А ведь я совсем было забыл, что у меня нынче приемка обоза. Удирать надо, ребята. К восьми часам надо быть непременно. Ольховский, который час? Позвони-ка!
Ольховский стал шарил по карманам. Вдруг он проговорил озабоченным тоном:
— Вот так штука!.. — Что такое случилось? — спросил фон Ашенберг. — Да часов никак не найду. Сейчас только положил их около себя, когда снимал ментик. — А ну-ка, посветите, господа.
Зажгли огонь, принялись искать часы, но их не находилось. Всем почему-то сделалось неловко.
Искали около четверти часа и совершенно бесплодно. Ольховский, растерянный, сконфуженный, повторял ежеминутно:
— Ах, господа, да черт с ними... да ну их к бесу, эти часы, господа...
Но ротмистр Иванов прикрикнул на него:
— Дурак! Наплевать нам на твои часы. Понимаешь ли ты, что прислуги здесь не было?
Наконец офицеры сбились с ног в поисках и сели вокруг стола в томительном Молчании. Майор Кожин тоскливо обвел товарищей глазами и спросил еле слышно:
— Что же теперь делать, господа? — Ну, уж это ваше дело, что делать, майор, — сурово сказал Иванов. — Вы между нами старший... А только часы должны непременно найтись.
Было решено, что каждый позволит себя обыскать, и все поочередно были обысканы. Остался один только Чек-марев.
— Ну, Федюша, подходи... что же ты? — подтолкнул его с суровой и грустной лаской Иванов.
Но тот стоял, плотно прислонившись к стене, бледный, с вздрагивающими губами, и не двигался с места.
— Ну, иди же, Чекмарев, — ободрял его майор Кожин. — Видишь, все подходили...
Чекмарев медленно покачал головой. Он с трудом выговорил:
— Я... себя... не позволю... обыскивать...
Ротмистр Иванов вспыхнул:
— Как, черт возьми? Пять старых офицеров позволяют себя обыскивать, а ты нет? Что же ты, лучше нас всех? Сейчас подходи, Федька, слышишь?
Но Чекмарев опять отрицательно покачал головой.
— Не пойду, — прошептал он.
Было что-то ужасное в его неподвижной позе, в мертвенном взгляде его глаз и в его напряженной улыбке. Иванов вдруг переменил тон и заговорил таким ласковым тоном, какого никто не мог ожидать от этого грубого солдата:
— Федюша, голубчик мой, брось глупости... Ты знаешь, я тебя, как сына, люблю... Может быть, ты как-нибудь... ну, знаешь, из-за этого дурацкого пари... понимаешь, пошутил... а?
Вся кровь бросилась в лицо Чекма-реву и сейчас же отхлынула назад. Губы его задергались. Он молча, с прежней страдальческой улыбкой покачал головой.
— В таком случае знаете, поручик... мы хотя и не сомневаемся в вашей честности... но, знаете... вам как-то неловко оставаться между нами...
Чекмарев пошатнулся. Казалось, он вот-вот грохнется на пол. Но он справился с собой и, поддерживая левой рукой саблю, глядя перед собой неподвижными глазами, точно лунатик, медленно, прошел к двери. Офицеры безмолвно расступились, чтобы дать ему дорогу.
Фон Ашенберг позвал денщиков и приказал им убирать со стола. Все молчали, точно еще ожидали чего-то.
Вдруг денщик хозяина воскликнул:
— Часы!
Все бросились к нему. Действительно, на полу, под котелком, лежал брегет Ольховского.
— Черт его знает, — бормотал смущенный граф, — должно быть, я их как-нибудь нечаянно ногой, что ли, туда подтолкнул.
Офицеры вышли на крыльцо. Какой-то человек быстро бежал к дому. Это оказался денщик поручика Чекмарева. Солдат был без шапки и казался страшно перепуганным. Еще на ходу он закричал, еле переводя дух:
Офицеры кинулись на квартиру Чек-марева. Двери были не заперты. Чекмарев лежал на полу, боком. Весь пол был залит кровью, большой дуэльный пистолет валялся в двух шагах...
На письменном столе лежала записка, придавленная сверху золотыми часами. Брегет был, как две капли воды, похож на часы графа Ольховского. Содержание записки было таково: «Прощайте, дорогие товарищи. Клянусь богом, что я не виновен в краже. Я только потому не позволил себя обыскать, что в это время в кармане у меня находился точно такой же брегет, как и у графа Ольховского, доставшийся мне от моего покойного деда. К сожалению, не осталось никого в живых, кто мог бы это засвидетельствовать, и потому мне остается выбирать только между позором и смертью. В случае, если часы Ольховского найдутся и моя невйновость будет таким образом доказана, прошу ротмистра Иванова все мои вещи, оружие и лошадей раздать на память товарищам, а самому себе оставить мой брегет».
