НОМЕР ТЕКСТА ДЛЯ СМС-ГОЛОСОВАНИЯ: 7114 ГОЛОСОВАТЬ!
(третий рассказ цикла «Хранитель») Есть такая страна посреди винно-цветного моря, - Крит прекрасный, богатый, волнами отовсюду омытый. Гомер."Одиссея"
I. Простой да сермяжный… Гроза прошла над вечерней Москвой, навалилась на огромный город-муравейник раскатами горних литавр, ошеломила его обитателей буйством вспышек небесного электричества, захлестнула деловитые потоки москвичей легионами несущих живительную прохладу капель. И они, москвичи, укрывшись от порывов ветра и струй водопада под навесами подъездов, спрятавшись за стеклянными дверьми бесчисленных магазинов и кафе, выглядывая из-за отдернутых штор своих комфортабельных (или не очень) крепостей, внезапно вспомнили, что в этом мире есть ещё что-то. Что-то, кроме серых уходящих в поднебесье плоскостей - этих гротескных декораций суетливого беличьего кружения, изредка скрашенного нехитрыми и не менее суетливыми развлечениями. Что-то большее, выходящее за эти стены, за железобетонный круг арены, где миллионы добровольных гладиаторов, объединяясь в когорты, центурии и манипулы ведут непримиримую борьбу за сомнительной ценности приз, именуемый «жизненными благами». И в горячке этой бескомпромиссной борьбы, незаметно, всё больше ускоряясь и оттого становясь всё более пустой, ракетой проносится жизнь. И лишь достигнув последнего рубежа, недавние гладиаторы, отчаянные рубаки и торжествующие охотники, с запоздало-покаянной горечью осознают, что все их накопления, всё добытое с такими усилиями – просто стайка радужных мыльных пузырей. И пузыри эти летят ТУДА, в необъятную глубокую синь, и лопаются один за одним, не оставляя после себя ничего. И человек остаётся наедине с Небом. Хотя нет, пожалуй, их всё же трое – человек, Небо, и это самое радужно-бесполезное «Ничто», исправно исполняющее роль третьего-лишнего в древней бесконечной драме поисков смысла жизни... Гроза прошла, умыв гигантский муравейник-город, прибив к земле мягкую серость дорожной пыли - но ненадолго, разлив по блестящим мостовым сверкающие в свете вечерней иллюминации лужи, - но лишь до утра, очистив улицы от вечно спешащих толп, даровав людям короткую передышку в забеге длиною в жизнь – но никто из них так и не сумел остановиться…
Сидя на мокрой крыше, я вдыхаю напитанный озоном воздух, я наблюдаю, как там, внизу, блестящие тротуары и мостовые Города вновь наполняются ручейками, реками и течениями жизни, я в бессчетный раз грустно размышляю о бессмысленности, о круговороте, о бесконечных повторах Истории… - Волооодька! Ты опять за старое! – Никитич появляется в чердачном проёме, одной рукой распахивая дверь, а другой придерживая трёхлитровый бутыль с моей любимой медовухой, уютно умостившийся у него подмышкой. - Да скоки можна вот так ныть?! Ты глянь-ка униз - двадцать першое столетье на подворье! Меланхолия зараз не в моде! Эт тебе не осемнадцатый век, с его томными барышнями, кавалерами, расфуфыренными, что те кочеты, охами да вздохами!... Щас, Володя, век технчского прогрессу, техногенных катастроф, беспощадной борьбы за мир, и прочих сугубо меркантильных ценностей. Соответствовать надо, ты ж Хранитель! Эх, не хламурный ты человек, Володька, напрочь нету в тебе блеску да шику дешёвого!.. А нужон!.. Ты хто есть? Ты есть бизнесьмен, можно сказать, символ эпохи, херой нашего времени… Да на тебя все пионеры нынешние равняться должны!.. А на шо им равняться?.. На твои метания душевные, на тоску беспросветную, на твоё: «быть-не быть»?.. Ладно, Хамлет эпохи хайтек, подымайся! Щас, прямо здесь, на свежем воздухе, поляну соорудим, медку хлебнём, закусим его родимого, да по душам погутарим, как меж честными людьми заведено. Авось, тебя и попусти маленько… Я нехотя встаю и помогаю моему другу накрыть на стол, который мы совместными усилиями вытаскиваем на крышу из квартирки Никитича в первом этаже этого старого, ещё сталинской постройки, дома. И вот, ночь опускается на Москву. Рассасываются потоки уличных прохожих, редеют ряды медленно ползущих и непрерывно сигналящих авто, стихает городской шум, постепенно переходя в чуть слышимый низкий гул засыпающего города, а мы всё сидим здесь, на крыше, за ветхим, покрытым пожелтевшей клеёнкой, столом и разговариваем. - Послушай, Никитич! Ты вот обвиняешь меня в несоответствии эпохе, в отсутствии гламурности… А сам то ты?.. Ты давно последний раз в зеркало гляделся?.. Ну, на кого ты похож? Бомж бомжом, да и только! - Э, нет, Володенька! - Никитич хитро щурится на меня сквозь плотную завесу невероятно вонючего «самосада», которым он имеет обыкновение травить собутыльников… - Я то, как раз, образу соответствую. Вот ты меня добрую тыщу лет знаешь! Скажи, изменился я за это время хоть на йоту? Правильно, не изменился! А почему? А потому как образ для себя выбрал очень даже правильный… Бегут столетья, меняется мир, растут города, возникают и рушатся империи, изменяются облик и привычки людей, и только мы – простые сермяжные крестьяне остаёмся такими же, какими были две, три, пять тысяч лет назад. Да понаблюдай современного пахаря из русской глубинки, да сравни его с тем же пахарем этак, примерно, конца неолита… И что ты увидишь? Двух родных братьев!.. Оба встают ни свет ни заря, да отправляются в поле, где гнут спину до седьмого пота весь световой день… И так всю жизнь… И развлечения-утешения у них одни из века в век: водка да тёплая баба под боком… И ничего им более в жизни не надобно. И жизнь течёт мимо них, и цивилизации строят не они, а жрецы хитромудрые да цари честолюбивые, и прогресс движут не они, а учёные-интеллектуалы высоколобые под ручку с поэтами-белоручками в облаках витающие да о неисполнимом грезящие. А мы, простой люд, стоим неизменные, как скала, как вечные снега горных пиков, и на нас, а не на них мир держится!.. Вот ты знаешь, кто я есть на деле: один их Хранителей, твой старший товарищ, брат да наставник… А что окружающие-то думают? Кто я для них? Дворник я! Заурядный московский дворник, непременная часть столичной жизни вот уже, почитай… лет триста с гаком… И вот скажи теперь, чьё прикрытие искусней – твоё али моё? Вот! И я об том же! Сижу себе в своей коморке на дне социума, никуда не лезу, и к изменившимся течениям на поверхности не прилаживаюсь, и волну мне гнать не надобно… А тебе, почитай, каждые полста лет легенду менять приходится, суетиться-приспосабливаться… К чему я всё это веду?.. Да к тому, Володенька, что метания твои душевные, во многом от того и происходят, что не умерли ещё в тебе амбиции да страсти людские, с молоком матери впитанные… Не познаешь ты никак простой истины: что если уж идёшь со стадом куда, то не лезь в первые ряды, к вожакам поближе, а пристройся в серёдку, телами соседей загородись, теплом их согрейся, и не страшны тебе будут ни мороз лютый, ни хищники свирепые, ни прочие напасти житейские. Ведь, если беда со стадом случается, то выживают именно те, из серёдки. Передние с обрыва в пропасть камнем летят, задними хищный зверь харчуется, а мы, середняки, и выживем, и стадо по новой расплодим… Вот так то! Но ничего, сия мудрость не сразу приходит. Я вот тоже, пока вторую тысячу лет не разменял, всё вверх, поближе к сильным мира сего стремился… Да только после понял, что там, у самой кормушки наиболее опасное место и есть. Что первая же гроза приключившаяся кого сметает? Тех малых да неразумных, кто в тени трона пристроился, чванливо мня себя сливками общества, голубой кровью и хозяевами жизни…
Никитич, разойдясь не на шутку, ораторствует, не забывая, впрочем, подливать нам желтовато-прозрачной медовухи в двухсотграммовые гранчаки толстого зелёного стекла, а я одним ухом слушаю его поучения, и в тоже время думаю о своём. Вернее, о нём – Никитиче – простом московском дворнике, пережившем всех генсеков, заурядном конюхе при стойлах трёх российских императоров, обычном околоточном на службе в жандармерии двух Его величеств, неприметном пропойце-дьячке, обитавшем некогда в стенах трёх (или четырёх?.., не помню…) монастырей, и прочее, и прочее, и прочее… И этот длиннющий список однотипно-заурядных ипостасей уходит далеко вглубь человеческой истории, во времена, бывшие современностью за многие столетия до моего рождения. А родился я в ХI веке по христианскому исчислению… Когда-то, вскоре после нашего знакомства, Никитич рассказывал мне о своём происхождении, но в те дремучие времена я не мог по достоинству оценить его повествования, поскольку понятия не имел, что за такая неведомая страна, этот Шумер, где он расположен, и когда именно существовал на лице земли родной город Никитича с трудно запоминаемым названием Шуруппал. И лишь столетия спустя, когда трудолюбивые археологи, наконец, отрыли погребённые под толщей многовековой пыли города-государства Междуречья, я по-новому взглянул на своего старого товарища, учителя и соратника по многотрудному делу Хранительства… А простой сермяжный русский крестьянин Никитич лишь похохатывал, читая в многотомных фолиантах, какие забавные небылицы плетут учёные мужи о его исторической родине…
- Володя, Волоодя, ты что уснул?! – собеседник трясёт меня за плечо. - Ты не спи, ты меня послушай! Когда ещё вновь доведётся собраться вот так, да на свежем воздухе, да с разговором душевным… А то, ты всё в бегах, в суете, в заботах мечешься, на старика у тебя совсем времени не остаётся… Да всё я понимаю! На вот, выпей… Закусывай, давай, а то совсем разморит… Так об чём это я?.. Ах, да!.. Ты вот всё сомневаешься, изводишь себя, поедом ешь, пытаясь понять: а будет ли этот конец цивилизации вовсе?.. а нужна ли она, наша работа хранительская?.. А я тебе так скажу: я энтот самый конец цивилизации своими глазами видывал!.. Ну, не в масштабах всего мира, конечно, а так, на уровне местной локальной культуры. Но сам посуди, есть ли большая разница – рушится весь мир целиком, или только твой маленький уголок, где ты родился и вырос, где испокон веков твои предки эту твою цивилизацию строили да взращивали?.. Конец - он конец и есть! И не в масштабах тут дело! Я заинтересованно поднимаю голову от столешницы, а Никитич, приободрившись моим вниманием, начинает своё повествование. Чтобы не утомлять читателя специфическими изысками и особенностями языка моего рассказчика, я перескажу вам эту историю своими словами, постаравшись в полной мере передать те яркие образы, что рождались у меня в голове под мерный рокот голоса Никитича. Итак: чёрные непроницаемо-плотные клубы дыма заслонили солнце над винноцветной гладью Средиземноморья…
II. «…прекрасный, богатый, волнами отовсюду омытый.» Чёрные непроницаемо-плотные клубы дыма заслонили солнце над винноцветной гладью Средиземноморья. Вот уже которые сутки, пробудившийся от многовекового сна вулкан на недалёком острове Санторин извергает из недр своих зловеще-багровые раскалённые потоки, что, подробно фантасмагорическим змеям подземных чертогов, с шипением сползают по его склонам в царство повелителя пучин. И огненные демоны нижнего мира идут в атаку на обитателей глубин, а вверху тёмнокрылые призраки мрака рвут в клочья царство солнечного бога… И светлым богам, и морским и небесным, недосуг заниматься проблемами человеческого племени, а потому, отвага покинула сердца самых смелых и некому сражаться за родину, ибо люди утратили последнюю надежду вновь обрести благосклонность божественных покровителей…
Никитич, опершись на копьё, стоит на верхней дворцовой террасе. Стоит, задумчиво созерцая, как там, внизу, первая галера с неистовыми варварами входит в осиротевшую гавань. Впрочем, какой он сейчас Никитич? Этим славным богатырским прозвищем его станут величать ох, как нескоро! А пока там, в далёких землях, которые почитай всякий русский считает исконной исторической родиной, сердцем святой Руси: в лесных чащобах к востоку от Карпатских гор, а равно и к югу от лесов, в бескрайних степях Северного Причерноморья, доживают отпущенный им Историей срок воинственные племена легендарных киммерийцев. Минет череда затерянных в пыли летописей столетий, киммерийцев сменят скифы с сарматами да селения суровых вестготов, а потом и они канут в водоворот времён, и лишь тогда, спустя две с хвостиком тысячи лет, передовые племена восточных славян нарубят в тех северных лесах городищ, настроят в степи застав от конных орд новых кочевников-южан… Да, да, любезные читатели – вот в такие головокружительные дали занёс нас рассказ, а вокруг расстилается простор Средиземного моря, воды которого пока не осквернены испражнениями человеческой цивилизации, и рождения Галилеянина нам остаётся ждать, если верить историкам, целых 1380 лет… Но чего стоит чужое туманное будущее, и какова цена собственного овеянного славой прошлого, когда неумолимое жестокое настоящее ступило на усеянный ракушками песок твоего острова-дома, когда деревянные подошвы сандалий первых захватчиков-ахейцев уже попирают морёные доски причалов Критской гавани? Смотри, читатель! Смотри глазами тех немногих сотен подданных царства Миноса, кто не покинул в лихой час отчий дом, не сбежал от Судьбы в неведомые земли в поисках лучшей доли и покровительства чужих богов. Слушай ушами последних представителей великого народа бесстрашных мореходов, умелых воинов, смелых архитекторов, утончённых живописцев и искусных гончаров, как идёт Судьба тяжкой поступью эллинских гоплитов по путаным переходам, лестницам, улочкам и закоулкам легендарного Лабиринта…
Храм. Храм великого морского бога, имени которого не сохранила История… Все, оставшиеся в городе, критяне собрались здесь, в этих стенах, в тщетной надежде вымолить у повелителя пучин чудесное спасение. Не для себя, нет… Раз уж они прогневали чем-то Великого, и он обрушил на них возмездие своё… Но дети?.. Их надежда, их жизнь, их будущее? Они-то в чём виноваты перед морским владыкой? За что детей не щадишь, безжалостный властелин ветров?.. И почему все заканчивается вот так? Почему безродные варвары властвуют сейчас в нерушимых стенах легендарной морской твердыни, чья слава неслась из столетия в столетие по миру, эхом дробясь о камни пирамид затерянной в песках Гизы, струясь меж кирпичных башен древнего Вавилона?.. Нет, с ним самим, с финалом исторической трагедии всё просто и предельно ясно. Два полных лунных цикла назад восстали окрепшие, изрядно умножившиеся, понабравшиеся у критян мореходного и воинского умения, ахейские племена материковой Аттики… Ну, что с них, твёрдолобых да сухопутных возьмёшь? Флот снарядили, рыбам на смех! Да этот флот доморощенный, даже боевого строя держать, толком не обучен!.. А сами галеры-то? Да любое критское судно в скорости и маневренности пяти таких ахейских корыт стоит! Не говоря уже о мореходном умении варваров! Да они и грести-то толком не умеют – в разнобой вёслами, что оглоблями, машут!.. Так говаривали на улицах и площадях Кносса и других критских городов жители, глядя вслед своему флоту, отплывавшему на усмирение зарвавшихся ахейских бунтовщиков. И кто мог знать, ЧЕМ всё закончится? Проснулась нежданно огненная гора Санторина, задрожала земля, покатились гигантские волны от острова к побережью, сметая всё на своём пути, в щепки разнося величественные галеры критян, в одночасье лишив великое царство основы его боевой мощи. А хитроумные ахейцы, переждав в прибрежных гаванях первые удары разгневанных богов, беспрепятственно двинули свои примитивные, но почти не тронутые стихией, корабли, в сторону вожделенной цели. А что же храбрые жители великого Крита? Увы, их не знающие страха сердца дрогнули. И население острова, исполнившись ужаса пред столь явной демонстрацией божественного гнева, в панике запрудило палубы и мостики торговых судов, бросая дома, имущество, скот и спеша побыстрее убраться с проклятой родной земли, отправляясь в неопределённую, но всё-таки менее пугающую неизвестность… Да, кое-кто остался, но эти немногие, также не в состоянии ничего противопоставить накатывающим на остров волнам ахейцев… И все-таки, ПОЧЕМУ?..
Они молятся. Неистово взывают к жестокому, предавшему их, богу - каждый по-своему, но все об одном. И лишь один из них – невысокий, бритый, с изборождённым годами и заботами лицом, стоит недвижно, запахнувшись в плащ цвета морской волны и опершись на кипарисовый посох Верховного жреца храма. Он тоже последний. Последний потомок Миноса, царя царей, державшего в могучем кулаке всё Средиземноморье. Повелитель, переживший своё царство. И он один безмолвствует, ибо знает, что молитвы не помогут, но глаза его сухи, ибо в час расплаты он должен встретить предначертанное как подобает настоящему сыну Крита. Утекают песком сквозь пальцы последние мгновения, что отпущены ему в этом мире, и царь тратит эти бесценные крупинки на воспоминания… А ему есть, что вспомнить… Вспомнить прошлое. Своё прошлое, славные деяния своих предков, великую историю своей родины… Впрочем, времени на воспоминания тоже уже не осталось… И в монотонное бормотание молящихся вплетается гул шагов эллинского воинства, приближающегося к храму. А значит, ему пора!.. Он бросает прощальный взгляд на людей, мысленно прося прощения у своих подданных, и незаметно выскальзывает через потайную дверь из храма. Горький запах гари ударяет ему в ноздри. Тысячеголосый клич ликующих победителей режет барабанные перепонки. Отблески сотен пожарищ застилают глаза влажной пеленой… Но, на проявление чувств – нет времени, нужно идти!.. На миг его охватывает мутная слабость, и, вместе с ней, в сознание проскальзывает малодушная мысль: а ведь ещё не поздно спастись! Ведь он великолепно знаком с хитросплетённой планировкой своего родного Лабиринта… И проскользнуть мимо хозяйничающих тут и там отрядов грабителей не составит для него никакого труда… А там гавань, рыбацкие лодки – свобода!.. Улизнуть, отдать себя во власть попутного ветра, обрести на чужбине новый дом…и прожить остаток дней, мучаясь осознанием собственной трусости и ничтожности… Ну уж нет! Хотя бы этот, последний бой, не с варварами, с самим собой, он просто обязан выиграть! Царь дёргает головой, гоня прочь недостойное, и твёрдым шагом направляется к намеченной цели. Но не вниз, к спасительным морским просторам, а наверх, в направлении возвышающейся над городом дворцовой галереи, где его ожидает тот, кого когда-то будут называть Никитичем…
- Я пришёл, Египтянин! - голос свергнутого правителя напоминает шорох листьев под ласками северного ветра. – Исполни обещанное, и ты свободен, у тебя ещё есть возможность спастись! Так что, поторапливайся! Просто, сделай это, и ступай своей дорогой! - Я не спешу, Великий! У меня ещё много времени… Столько, что ты себе и представить не можешь… Так что, я и тебя не тороплю. Я выполню, то, что обещал, но сначала… Скажи мне честно, что ты сейчас чувствуешь? Открой своё сердце, и тебе сразу же станет гораздо легче. Царь удивлённо и долго смотрит на наёмника. Потом в его глазах проскальзывает тень понимания, лицо расслабляется и он, с заметным облегчением, произносит: - Кажется, я понял… Знаешь, Египтянин, я давно замечал в тебе некоторые странности… Ты всегда чем-то неуловимо отличался от прочих…людей… А сейчас меня осенило! Ты ведь не человек? Ты - посланник богов? Эта манера держать себя, это чудесное умение в ратном деле!.. Ведь я угадал, правда?.. Это боги прислали тебя, преследуя неведомые мне цели? Скажи, Египтянин, ведь теперь это уже не имеет никакого значения. - Ты почти угадал, Великий... Да, пожалуй, меня можно назвать посланцем… Но, это не важно… Давай поговорим о тебе. Я хочу знать...боги хотят знать, что ты чувствуешь, глядя на это? – Египтянин указывает древком копья вниз, на всполохи горящего города. Правитель Крита подходит к парапету, окаймляющему террасу. Внизу копошатся ахейцы. Между царской сокровищницей и гаванью протянулась живая цепочка: практически всё многотысячное эллинское воинство занято погрузкой захваченных ценностей на свои суда. Светловолосые бородатые воины передают из рук в руки амфоры со слитками золота, подносы с грудами жемчужных нитей, свёртки мягких вавилонских ковров, коралловые ларцы, доверху набитые драгоценными камнями из далёкой Индии, кипы баснословно дорогой шёлковой ткани из ещё более далёкого Китая… Сокровища, накопленные многими поколениями его предков… Его сокровища! Но, эта мысль почему-то не огорчает. Пусть берут, пусть берут всё и убираются прочь! Прочь с его острова, дав возможность оставшимся сыновьям и дочерям Крита оправиться от потрясения, отстроить полуразрушенные города и селения, начать всё заново… И необходима для этого сущая малость: чтобы милостивые победители оставили критянам самое дорогое, что есть у них, что есть в целом мире – свободу! Но нет! Со стороны храма доносятся крики, детский плач, угрозы и проклятия, а вскоре из-за поворота показывается скорбная процессия: два десятка ахейцев конвоируют кноссцев, тех самых, что скрывались вместе с царём в святилище. Последних. И эти последние больше не вольные граждане великого Крита: теперь они презренные рабы, низший сорт, частная собственность, военная добыча победителей. Всё, теперь это, действительно, конец. Жиденькая тень надежды, до сих пор витавшая где-то в глубине опустошённой души, жалобно вскрикивает и испаряется окончательно. Вместе с вырвавшимся из груди горестным вздохом… Царь оборачивается к своему собеседнику. - Ты хотел знать, Египтянин, что я сейчас чувствую? – в его тихом голосе проскальзывают вибрирующие нотки, выдающие сильное волнение. – Лучше я расскажу тебе, чего я не чувствую… Я не испытываю ни злости, ни обиды, ни, даже, гнева по отношению к этим варварам. Ведь они лишь орудие… Просто, рука судьбы выбрала на этот раз вот такую форму для свершения неизбежного… И дело не в них – дело в нас! Он останавливается, переводя дыхание и утирая со лба внезапно выступившую испарину: - так вот…мы, дети Крита, сами приложили все усилия, чтобы прийти к такому концу!.. Сотни и сотни лет, поколение за поколением, мы - критяне: цари и жрецы, воины и мореплаватели, торговцы и ремесленники преумножали славу, укрепляли мощь нашего острова, стремясь обрести истинное величие, возвыситься над прочими народами и племенами! И, мы достигли желаемого: всё Срединное море, от столпов-Близнецов на западе, до халдейских побережий на востоке, принадлежало нам – вольным людям Великого Крита! Именно так, гордо величали мы себя в придворных летописях и прочих официальных скрижалях. Но, можно ли достичь истинного величия, обрести подлинную свободу, двигаясь зыбким путём унижения своих соседей, устрашения и порабощения других племён?.. Вот и привёл нас этот путь, топкий от крови чужих воинов и слёз не наших матерей, туда, куда неизбежно и должен был привести… Ты слышал, наверняка, ахейскую сказку про страшный Лабиринт, по которому бродит ужасное чудовище – Минотавр. Её сочинили именно в те времена, когда Крит обретал свои величие и славу. А мы лишь смеялись над странными причудами глупых варваров, чьё больное воображение так исказило наш великий город, жемчужину Средиземноморья. И никто, никто из нас, ослеплённых этим величием, не понимал, что Минотавр – это мы. Что именно так видят нас все те, кому мы навязали свою волю, над кем поднялись в своей безграничной гордости и самолюбовании. И что человеческая пыль у нас под ногами, эти низшие, рождённые для служения избранным, однажды непременно восстанут, и неизбежно сразят чудище… Век за веком, мы не желали ничего видеть, кроме высоких, таких замечательно-запутанных, уютных и безопасных стен своих лабиринтов, уверенно полагая, что будем бродить по ним всегда, потому что у лабиринтов нет выхода, а это значит - и конец никогда не наступит. Но как мы ошибались! И наш путь в этом лабиринте-мире привёл к последнему повороту… Повороту, за которым нет ничего… Дорога обрывается, и впереди только тьма… Царь вновь тяжело вздохнул и закончил: - И всё же, как странно, что такие вот моменты истины, мгновения просветления, приходят к человеку, когда уже поздно и невозможно что-либо изменить. Эх, если бы я постиг эту простую мудрость лет двадцать назад, когда… Впрочем, довольно! Египтянин, ты услышал, что хотел? Ну, тогда – сверши договоренное! Позволь мне шагнуть во тьму вслед за своим народом!.. Он встал на колени перед наёмником, низко опустив голову и задерживая дыхание. В воздухе мелькнула полоса бронзового лезвия, со свистом опускающегося на шею великого правителя…
…И на верхней галерее кносского дворца остался только один человек. И этот человек долго ещё стоял у парапета, но не видел ни уходящего в прошлое города, ни суетящихся эллинов, ни раскинувшихся до горизонта винноцветных вод Средиземного моря. Он размышлял. Размышлял о будущем. Даже при своём огромном жизненном опыте, он не мог увидеть чётких контуров, ясных картин грядущего. Он не знал, что спасшиеся от нашествия жители Крита ещё появятся на исторической арене под именем филистимлян. Что их дальнейшая тернистая судьба найдёт отражение в священных текстах племени иудеев, где они будут яростно сражаться с богоизбранным народом за бесплодную каменистую полоску суши, зажатую между морем и Аравийской пустыней. И что, проиграв эту борьбу, они окончательно исчезнут, занесённые песками времени. Что традиционный элемент критской культуры – бои быков – причудливым образом проявится далеко на западе, на побережье будущих Испании и Португалии, где традиция сохранит многое, вплоть до покроя костюмов тореадоров и пикадоров. И что многие культурные достижения жителей Крита уже переняли и ещё освоят захватчики-греки, преумножив и развив их, а затем передав нам. Ведь не на пустом месте возникли, замечательные в своём совершенстве и гармонии, античные керамика, скульптура, мозаика, архитектура - да много чего ещё! И сейчас, в наше время, просто оглянувшись вокруг и внимательней присмотревшись, мы можем заметить в окружающем полустёршуюся тень великой критской культуры… Всего этого не мог знать Никитич, которому ещё не скоро предстоит называться этим славным богатырским прозвищем. Но кое-что он всё-таки видел за налившимся вечерними красками по-морскому далёким горизонтом. Он видел, как на севере, над городами, храмами и гаванями Великой Эллады, собираются первые грозовые тучи…
