НОМЕР ТЕКСТА ДЛЯ СМС-ГОЛОСОВАНИЯ: 13584 ГОЛОСОВАТЬ!
Обеих помню вас…Увы,
Теперь другой я, да и вы,
Наверно, тоже уж другие,
Совсем-совсем не молодые.
Но память прежнее хранит,
Она бежит других ланит,
Сквозь череду минувших дней
Ей виден блеск иных очей,
Ей голос слышится другой,
Когда-то любящий, родной;
Она не в зеркало глядит,
А вспоминает и творит,
Как антрополог по ногтю,
Всю ту, былую красоту.
Как-то раз в январе 196… года мы с моим приятелем пошли в театр. Были мы тогда молоды, не обременены супружеством и не так давно окончили один и тот же вуз. Более того, были однокурсниками. В НИИ, где мы с ним работали, нас считали молодыми специалистами. Буйство глаз и половодье чувств захлестывало нас. В фойе театра, осматриваясь по сторонам перед началом спектакля, мы обратили внимание на двух девушек. Одной, стройной красивой брюнетке с тонкими чертами лица и внимательным взглядом черных, бархатных глаз, было не менее двадцати лет. Вторая казалась гораздо моложе, выглядела попроще и пониже ростом. Лишь большие карие глаза и миловидные ямочки на пухлых полудетских щечках оживляли ее широкое, простоватое лицо.
В антракте, пристроившись за ними в очередь в буфете, мы познакомились. Они оказались сестрами. Старшую звали Еленой, младшую – Галей. После спектакля мы вместе вышли из театра, решив проводить их. Жили они далеко – на восточной окраине Москвы, в районе Чухлинки. Добираться до них надо было в общей сложности больше часа, в том числе электричкой с Курского вокзала. Это отпугнуло моего товарища, и я поехал провожать их один.
Все свое внимание я старался уделять старшей сестре – красавице Елене. Однако, вскоре выяснилось, что я напрасно распускал перья своего красноречия – она была замужем. Поневоле пришлось переключиться на младшую – шестнадцатилетнюю Галю. Я даже вспомнил о Пушкине, который впервые увидел Наталью Гончарову, когда ей только исполнилось шестнадцать. Когда я увидел ее в первый раз, – писал он позже ее матери, – красоту ее едва начали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…
Интересен в связи с этим следующий фрагмент из воспоминаний о Пушкине известной трагической актрисы того времени А.М. Каратыгиной-Колосовой:
– Вам было шестнадцать лет, когда я вас видел, – говорил он (Пушкин – авт.) мне впоследствии. – Почему вы мне этого не сказали?
– Что ж из этого? – смеялась я ему.
– То, что я обожаю этот прелестный возраст.
Шестнадцать лет уж не бутон,
А цвет, что только распустился;
Его он свежестью пленен,
И тут же, как всегда, влюбился…
Года спустя все повторилось –
Впервые встретивши Н.Н.,
Красой невинности прельстился
И пал, как мальчик, у колен…
Возвращусь, однако, к своему рассказу. Я проводил сестер до самого дома, за что был награжден номером их домашнего телефона. Елена только что окончила институт и работала инженером в одном отраслевом НИИ, схожего профилем с тем, в котором трудился и я, что в дальнейшем облегчило наше сближение. Что касается Гали, то она заканчивала среднюю школу и дважды в неделю ходила на подготовительные курсы МГУ. Она, в общем и целом, понравилась мне, других привязанностей в это время у меня не было и я стал встречать ее по вечерам в одном из корпусов старого здания университета, что на Моховой. На собственном, к сожалению горьком, как впоследствии оказалось, опыте я убедился в справедливости слов Пушкина о том, что молодость великий чародей. («Русский Пелам»).
Как сейчас помню ее быстро идущую по вестибюлю навстречу мне в белом свитере, плотно облегающем ее хорошо развитую грудь, с темными густыми, рассыпанными по плечам волосами, с сияющими от радости глазами и улыбающимися ямочками на полноватых щеках. Я нежно целовал ее в эти ямочки и ехал провожать. Мы подолгу стояли в подъезде ее дома. В первые дни, просто взявшись за руки и оживленно разговаривая обо всем на свете, через несколько недель – жарко, сладко и мучительно, для меня по крайней мере, целуясь. Последний поцелуй, обняв меня обеими руками за шею, делала она, и со словами «Все-все, мой милый…», тут же убегала домой.
Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,
Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок…
Овидий
В данном случае это сказано обо мне…
Сначала я относился к ней снисходительно-пренебрежительно. Как говорится, на безрыбье и рак рыба. Однако вскоре эта простоватая с виду девчонка, не пуская меня дальше поцелуев и объятий, приобрела надо мною такую власть, какую не имели ни в то время, ни потом гораздо более взрослые и опытные девицы.
Забегая несколько вперед, приведу посвященное ей много лет спустя стихотворение:
Все прелести и все извивы
Ее шестнадцатой весны…
П. Верлен (пер. Ф. Сологуба)
Ей было ровно столько лет,
Когда она мне повстречалась,
Но эта встреча много бед
Мне принесла, как оказалось.
Хоть хороша была на диво,
Хоть только-только расцвела,
Была горда, была строптива
И неприступна, как скала.
Я умолял, я унижался,
И даже письма ей писал,
Но как ни бился, ни старался,
Ее я так и не познал.
И только через много лет
Прошло любви той наважденье,
Но на душе остался след,
Как от тяжелого раненья.
Через месяц с небольшим Галя пригласила меня домой и познакомила со своими родителями. Командовала в доме мать, которую звали Анна Абелевна. Среднего роста, полноватая, но все еще довольно красивая, несмотря на пенсионный возраст, властная и умная женщина, в прошлом врач-терапевт по профессии. Меня она встретила более чем приветливо. По-видимому, я оказался первым взрослым кавалером ее обожаемой младшей дочери. Отец, высокий, худощавый, на вид лет шестидесяти мужчина держался в стороне. Он плохо слышал, пользовался слуховым аппаратом, и его как будто бы и не было в доме. В отличие от своей супруги он все еще работал – начальником какого-то отдела на химзаводе. Ни в этот раз, ни в дальнейшем во время моих многочисленных визитов в их дом он никакого участия в наших разговорах не принимал.
Обстановка в доме производила впечатление среднего достатка. В гостиной было и фортепьяно. Галя, окончив музыкальную школу, не забросила инструмент, как это обычно бывает, а часто и с удовольствием играла, предпочитая классическую музыку, как большинство интеллигентных девушек того времени. Она особенно любила Шопена, и в ее репертуаре было несколько его ноктюрнов. Я тоже часто садился за этот инструмент, наигрывая мелодии любимых романсов, и в том числе «Утро туманное»: Утро туманное, утро седое, /Нивы печальные, снегом покрытые, /Нехотя вспомнишь и время былое, /Вспомнишь и лица, давно позабытые…
И вот теперь, спустя десятилетия, я вспоминаю полузабытые лица обеих сестер…
Когда мы сели ужинать, к ним пришла, видимо не случайно, подруга старшей сестры – чуть ниже среднего роста, умненькая, привлекательная блондинка. Звали ее Раей. Она, так же как и Елена, недавно окончила институт, но не инженерный, а педагогический. Однако, работала не по специальности, а переводчицей с английского в одном НИИ. Она оживила нашу застольную беседу, рассказывая забавные анекдоты и остроумно комментируя последние литературные и театральные новости. Было видно, что я ей понравился. Наверное, не без оснований, она считала себя более достойной партией для меня, чем «сопливая» Галя.
С женихами, как я в дальнейшем узнал, у Раи было туго. Она была слишком умна, чтобы бросаться на всякого. К тому же обладала острым, критическим взглядом на жизнь и людей. Со временем мы с ней подружились. Она давала мне почитать мало доступные книги и «толстые» литературные журналы. Мне всегда было с нею очень интересно. Каждая встреча обогащала и развивала меня, но чувственного влечения я к ней не испытывал. Что поделаешь, сердцу не прикажешь. Она стала для меня достаточно близким и хорошим друг, но не более того. Не только целовать, даже обнять не тянуло, хотя она была далеко не дурнушка. Несколько раз я заходил к ним домой. Она жила недалеко от меня с родителями и младшей сестрой. Ее семья показалась мне более интеллигентной, чем семья покоривших меня сестер, во всяком случае, – менее мещанской: отец – военный переводчик, мать – домохозяйка. Я нравился не только Рае, но и ее маме, которая настойчиво приглашала меня бывать у них почаще. Но, к сожалению, мое сердце было в это время целиком занято Галей, а в дальнейшем и ее старшей сестрой.
Язвить словцом умели
Вы, Донна, зачастую,
Но очи – те горели
И звали к поцелую…
(Б. Вентадорнский, пер. В.А. Дынник)
Я знал строптивую девицу,
Ее умом бог одарил,
Хоть было чем ей похвалиться,
Но я ей, кажется, был мил
Она была…. Ну как сказать?
Мал золотник да дорог,
Но не пришлось и целовать,
Хоть дружбы путь был долог.
Насмешничать она умела,
Остра бывала на язык,
Но так подчас меня хотела,
Испепеляла – не смотрела…
То был не взгляд, а страсти крик!
А я любил тогда другую,
Но там цветов я не сорвал,
И эту, славную такую,
Не удержал и потерял.
Да, постоянство нас подводит.
Бывает, прикипишь душой,
А рядом столько девок ходит,
Но ты не видишь ни одной.
И не добьешься здесь успеха,
И там рискуешь упустить…
Нет, постоянство все ж помеха,
Намного шире надо быть…
В июне Галя успешно сдала выпускные экзамены в школе. К этому времени мне удалось убедить ее маму, что Гале следует поступить в тот же вуз и на тот же, модный тогда кибернетический факультет, который окончил я. В том, довольно приличном отраслевом институте, в котором я работал по окончании вуза, я был уже завлабом и мог обещать содействие в будущем трудоустройстве Гали, последуй она моему совету. И совету моему вняли. Галя была хорошо подготовлена, и столь же успешно, как выпускные в школе, сдала вступительные экзамены в мой родной вуз. После непродолжительного отдыха с мамой в каком-то южном санатории она с первого сентября стала студенткой «моего» факультета. Все это подняло мои акции в ее глазах и глазах ее родителей, которые стали смотреть на меня уже не просто как на хорошего знакомого, а как на потенциального жениха повзрослевшей дочери. Но этот взлет оказался апогеем моих отношений с Галей, после которого, как известно, следует спуск.
В это время пришел к окончательному разрыву давно уже трещавший, как говорится по всем швам, брак старшей сестры Гали, Елены. Девушка не только красивая, но и тонкая, начитанная, любящая музыку и театр, она оказалась намного выше своего мужа, доброго, но простоватого парня, всем культурным мероприятиям предпочитавшего хоккей и футбол, и при каждом удобном случае стремящегося выпить. Не находя общего с мужем, Лена все чаще стала присоединяться к нам с Галей во время наших довольно частых походов на концерты, художественные выставки и в театры. Обстоятельства семейной жизни Лены и частое близкое общение с нею возродили в моей душе прежнее чувство к ней, возникшее еще в самом начале нашего знакомства.
С моей точки зрения, по всем параметрам Лена была выше Гали, к тому же старше и серьезней ее, и более подходящей мне. Надежда на взаимность согревала мне душу. Более того, я стал задумываться, как наилучшим образом выйти из складывающегося непростого положения. Резко порвать с Галей и переключиться на ее сестру я не мог не только по этическим соображениям, но и потому, что не был пока уверен, что буду иметь успех у Елены. Одно дело – дружба, почти семейные отношения, и совсем другое – отношения любовные. Я метался, не зная, что делать и как себя вести. Но, как говорится, за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Так оно и случилось.
Девичье сердце вещун, и Галя, что называется кожей, почувствовала мои нарастающие симпатии к ее сестре. Капризная и избалованная (она была не только последним, но и очень поздним ребенком, и родители с самого ее рождения души в ней не чаяли), она не могла смириться с моей двойственностью, и я стал чувствовать постепенное охлаждение в наших отношениях. Думаю, что помимо ревности, сыграло свою роль и мое незавидное материальное положение. В позднем Советском Союзе на смену веку социалистического идеализма постепенно наступал прагматический буржуазный век, и быстрее всех почувствовала перемену ветра молодежь. Она не только барометр революции, но и контрреволюции тоже. В этих условиях, а тем более позже, безмашинный кавалер, каким я был тогда и остался, кстати, до сих пор, был чем-то вроде безлошадного крестьянина в давние времена. Сказывалась и возрастная разница. Как-никак я был более чем на десять лет старше Гали.
Под разными предлогами она с сестрой все чаще и чаще стала ходить на разные культурные мероприятия, куда мы раньше ходили вместе, вдвоем, без меня. Успешно сдав первую экзаменационную сессию, она на зимние студенческие каникулы уехала в подмосковный пансионат одна, впервые без мамы, и не то что без меня, но даже не сообщив мне адрес этого пансионата. За две недели своего отпуска она ни разу не позвонила, не написала мне. Через несколько дней после ее возвращения, когда я попытался мягко попенять ей на это, она спокойно ответила, что не считает себя виноватой и что более того у нее появились новые интересные друзья и она даже не знает, когда сможет встретиться со мной. «Позвони мне где-нибудь через недельку», – сказала она, завершая наш разговор. Я понял, что потерпел полное фиаско в отношениях с ней.
Зеленая тоска овладела мною. Несмотря на некоторое охлаждение моего чувства к Гале, я, тем не менее, за год с лишним нашего знакомства, объятий и поцелуев крепко привязался к этой своенравной девчонке. Сложность моего положения усугублялась тем, что, разойдясь с мужем, Елена вернулась в родительский дом. Звонить по телефону, где прекрасно знали мой голос, я не мог. Ведь трубку могла взять Галя или их мать, и что я скажу им? Ведь формально мои отношения с Галей не были прерваны. Они только охладели. К тому же, в глазах ее матери я по-прежнему был, по крайней мере одним из потенциальных ее женихов. Я стал изредка позванивать Елене на службу. Но мы оба работали днем, и о многом, тем более сугубо личном, в таких условиях не поговоришь. Елена была несомненно в курсе охлаждения Гали ко мне, но, к сожалению, не спешила утешить меня. Ни раньше, ни теперь она сама никогда не звонила мне ни домой, ни на работу. К том же в это крайне тяжелое для меня время она уехала на две недели в командировку куда-то в провинцию, разумеется, не сообщив мне своих координат. Узнавать их у Гали или у их матери было смешно.
После ее возвращения я сделал попытку встретиться с нею tet-a-tet. Но из этого ничего не получилось. Делая вид, что она не понимает необходимости такой встречи, она радушно пригласила меня к ним домой, пожурив при этом, что я давно у них не был. Я пришел. Галя знала о моем предстоящем визите, но дома ее в этот вечер не оказалось. Вроде бы и к лучшему – я мог спокойно пообщаться с Леной. Но, тем не менее, это был ощутимый щелчок по моему и без того больному самолюбию. Вскоре после моего прихода кто-то позвонил Лене, и она долго и оживленно разговаривала по телефону, не обращая никакого внимания на меня и лишь дежурно извинившись потом. В этот вечер мне стало ясно, что в ее глазах я остаюсь не мужчиной, а просто другом семьи, и не более того. А вскоре я узнал, что у нее появился серьезный кавалер…
Тем не менее, я продолжал время от времени звонить в этот ставший для меня близким дом, разговаривая то с Галей, то с Леной, а когда их не было, с их мамой. Я все еще на что-то надеялся. Как известно, надежда умирает последней. Но вот через несколько месяцев, Анна Абелевна радостно и доверительно сообщила мне, что кавалер Лены сделал ей предложение и она ответила согласием. Скрепя сердце я поздравил счастливую мамашу. К этому времени наши встречи с Галей полностью прекратились. И у нее, как я узнал от той же мамы, также появился серьезный ухажер!.. Мое поражение было полным…
Меня, как старого друга семьи, заблаговременно пригласили на свадьбу Лены. Сделала это ее мама, намекнув при этом, что меня хотят там с кем-то познакомить. Приглашение я принял, но, сославшись на нездоровье, на свадьбу не пришел. Моя двойная сердечная рана еще сильно саднила, и начинать в этом состоянии новый роман с подачи обеих все еще любимых мною сестер и на их глазах я не мог. Неуместно стало и звонить в этот дом. Вскоре вышла замуж и Галя.
Через несколько лет от общих знакомых я узнал, что Лена с мужем и дочерью уехала в длительную загранкомандировку. Ее муж был дипломат. Тогда, найдя каким-то образом домашний телефон Гали, я позвонил ей. Ответил милый детский голос. Мне стало больно, я не назвал себя и положил трубку…
