НОМЕР ТЕКСТА ДЛЯ СМС-ГОЛОСОВАНИЯ: 7113 ГОЛОСОВАТЬ!
(второй рассказ цикла "Хранитель")
I. Стучат колёса по стыкам... Мерный перестук колёс убаюкивает. Я полусплю, поудобней устроившись на жёстких досках сидения электрички и уткнувшись лицом в страницу купленного на вокзале журнала. Дотлевающий за промороженным стеклом вагона зимний день выдался сумбурным и бестолковым. Я чувствую себя выпотрошенным, словно невидимый пылесос вытянул из меня душевные силы, оставив лишь пустую, безвольную и никому не нужную оболочку. И мысли мои пребывают в полной гармонии с духом. Вялые мыслишки, уныло-серые, медленно текут сквозь дремоту, плетя в уставшем мозгу вязь тревожно-печальных образов. В таком вот подавленном состоянии, я острее всего чувствую, почти на физическом уровне переживаю ускорение темпа жизни человечества. На умозрительном графике, отображающем скорость движения цивилизации, это выглядит круто взмывающим вверх отрезком, захватывающим участок абсциссы за последние лет сто пятьдесят… Вот сегодня: с постели меня поднял долгий настойчивый противно-надоедливый телефонный звонок. Попадая ногами мимо тапочек, я вскочил на ноги, добежал до трезвонящего на весь мир телефона, схватил трубку, чуть не уронив аппарат на пол, и прохрипел в микрофон сонно-рассерженное «слушаю!». Трубка разразилась вежливой, но официально-холодной речью. Невидимый собеседник представился служащим санитарной службы таможенной инспекции, посетовал, что меня очень сложно застать в офисе (ещё бы!!!), и сообщил, что он горит желанием лицезреть мою особу у себя в конторе (через два часа…успеете?), дабы побеседовать по поводу наложенных на мою фирму штрафных санкций. Я пообещал предстать пред его честные чиновничьи очи ровно через два часа, дружелюбно распрощался и бросил трубку. День начинался, мягко говоря, не очень удачно. Легально – я средней руки бизнесмен, ген. директор «солидной фирмы с репутацией и клиентурой», специализация которой - торговля зерном, фруктами и ещё какими-то продуктами отечественного Агропрома (глава не обязан вникать в подробности). Прикрытие, имеющие как свои плюсы, так и минусы. И сегодняшнее утро принесло череду жирных назойливых минусов, вороньём кружащихся на небосклоне. Беготня по инстанциям, нудное ожидание в приёмных (правда, несколько скрашенное созерцанием сексапильных секретарш), заискивающие улыбки в кабинетах разнокалиберных чиновников, подмазывание их жирных волосатых лап (порой украшенных дорогими перстнями, а то и блатными татуировками): вся эта, так не любимая мной деятельность, вырвала добрый ломоть из сегодняшнего дня. Я добился отмены штрафных санкций для фирмы, но этот факт как-то не особо утешал. И сама фирма, и моя ипостась директора – лишь удобное прикрытие, служащее одной, главной, цели – не привлекать внимание небезызвестной очень бдительной конторы к моей настоящей миссии. Не то, чтобы её сотрудники представляли для меня реальную угрозу…но вот здорово затруднить мне работу, путаться под ногами, назойливо совать нос куда не следует – это они запросто! И потому очень важно быть для всех: компетентных органов, работников моей фирмы, деловых партнёров, приятелей, соседей, просто случайных знакомых - тем, кем стараюсь казаться. Владимиром Николаевичем Бельским – солидным предпринимателем средних лет, талантливым бизнесменом, тяготеющим к благотворительности, склонным к чудачествам и страстно увлечённым коллекционированием произведений искусства. Немного о моих чудачествах. Во-первых, это моё нежелание жить в центре Москвы и, соответственно, ежедневные поездки с подмосковной дачи, где я обитаю, на пригородных электричках в столицу, что в целом, отнимает около трёх часов времени почти каждый день. Неудобно, конечно, но в человеческом муравейнике огромного города я чувствую себя не совсем в своей тарелке. Ну не привыкну я никак к этому шуму, бурлению жизни, кипению страстей, надежд и амбиций, что плещут через край. И это варево заполняет собой всё обозримое пространство, этот город не утихает даже по ночам! А ведь мне, не реже, а может и чаще, чем прочим столичным жителям, необходимо расслабиться, обрести душевное равновесие, да просто отдохнуть!.. И двухэтажный деревянный дом в дачном посёлке, окружённом вековыми соснами, по моему глубокому убеждению, подходит для релаксации и пополнения иссякших душевных сил неизмеримо больше бетонной коробки, воткнутой в асфальтовое поле между бесчисленными громадами себе подобных урбанистических чудовищ. Вот и мотаюсь туда-обратно на электричках. А что делать? Во-вторых: почему именно на электричках, а не на личном дорогущем и престижном четырёхколёсном чуде? Ведь у любого более-менее уважающего себя бизнесмена, таких сверкающих хромом рычащих монстров, по меньшей мере, три-четыре, а то и целый гараж!.. И на их фоне я - пешеход выгляжу, мягко говоря, странновато… Стыдно признаться, но за долгие годы я так и не научился хоть сколько-нибудь сносно водить автомобиль. Не дано мне постичь сие тонкое искусство, и всё тут! За последние двадцать пять лет – три аварии, три разбитых вдребезги новеньких, только что из магазина, машины. Причём третье столкновение закончилось трагически: пассажир автомобиля, в который я врезался, не рассчитав скорость и дистанцию, попал в травматологию. Вот так вот! И с тех пор я зарёкся садиться за руль любого механического средства передвижения, какие бы неудобства, подозрения, а порой и насмешки, это решение не вызывало. Можно было бы, конечно, нанять личного водителя… но, опять же, - не в моём случае! При моей работе и образе жизни иметь подле себя постоянного соглядатая – полностью исключаемый вариант. А потому и приходится на удивлённые вопросы знакомых придумывать всякие малоубедительные отговорки: например об очень редкой форме фобии… Мол, вот некоторые люди не могут пользоваться лифтами, другие боятся летать самолётами, - а у меня крайняя форма карофобии. - Бывает!.. - сочувственно качают головой знакомые…
Наверное, стоит подробней рассказать о себе и своей работе. Я – Хранитель. Некоторые из вас, уважаемые читатели, уже немного знакомы со мной по истории, где я впервые поведал о себе и рассказал о том, как приобрёл старинную икону для своей коллекции. Сейчас же, просто кратко введу в курс дела тех, кто впервые читает моё повествование, а также добавлю некоторые подробности, не вошедшие в первый рассказ… Так вот. Родился я неполную тысячу лет назад в маленьком, давно исчезнувшем и надёжно забытом потомками, городке Великого Киевского княжества. Детство помнится смутно, но это и не имеет большого значения для нашей повести. Отец мой – зажиточный купчина, катался, как колоб в масле, в потоке весьма бойкой в те времена торговли (наш городишко стоял в аккурат у легендарного шляха «из варяг в греки»). Но, сколотив немалое состояние, родитель изрядно потрудился и на ином поприще: в краткие промежутки между хождениями по торговой надобности он сподобился настругать одиннадцать душ детей. Уж не знаю, как светлой памяти моя матушка выдержала вынашивать, рожать да воспитывать такую ораву. Может оттого и померла рано: мне – третьему с конца сыну, едва исполнилось лет шесть-семь. И отец спустя время, вслед за матерью, приказал долго жить – по-глупому сгинул в пьяной драке, не поделивши что-то с заезжими лихими людишками. Не успела ещё душа христианская покинуть этот мир, как взялись старшие отпрыски покойного грызться, ровно собаки, за наследство отцово. А нас, мелюзгу, поспешили рассовать кого куда, чтоб под ногами не путались. Иных в учение определили, (кого по торговому делу, кого по ремесленному), а меня - тихого, склонного к уединению и раздумьям отрока - отправили в ближний монастырь, к братьям-чернецам в послушники. И вот, прошли годы… Я вырос, выучился грамоте с письмом, греческому да латинскому языкам… А когда закончилось учение, был посвящён в братство и определён трудиться во славу Божию в монастырскую книжню - переписчиком священных текстов и манускриптов древних языческих авторов. Надо сказать, что я в ту пору был очень доволен своей жизнью: денное и нощное корпение над грудами потемневших свитков, вчитывание в поблеклые строчки, начертанные руками, что давным-давно рассыпались в прах - вся эта, казалось бы, рутинная и нудная работа доставляла мне наслаждение, заполняя душу чистым светом истинной радости… А потом в моей счастливой жизни наступил переломный момент, круто повернувший судьбу тихого монашка, разнёсший в дребезги привычное миропонимание, наполнивший хрупкий сосуд существования новым смыслом и иной, более свежей, но замутнённой илом ответственности и сомнений, живительной влагой. Не стану в подробностях повторять свой рассказ о пожаре в монастыре, когда я, ни о чём не думая, кинулся спасать драгоценные рукописи, о моей фактической гибели в огне и о новом рождении, дарованном могущественными силами посредством Никитича, такого же человека-Хранителя, каким с того момента стал я. Из всех тайных знаний, всего объёма информации, с которой меня, как всякого новичка-Хранителя, ознакомили, наибольшее значение имела и сильнейшее впечатление произвела модель кругового движения цивилизации и бесконечных повторений пройденного пути. Из этой модели, этих повторений и вытекает порученная мне работа и конечная цель моего многовекового старания в обличье Хранителя знаний, умений и ценностей, накопленных нынешним оборотом истории. Если бы я был склонен к напыщенным речам, пышным эпитетам, и прочей эффектно-театральной символике, то сказал бы, что, подобно Фениксу, возродился из горнила пламени, дабы выполнить свою великую миссию. Но я не склонен. Я просто двигаюсь вместе с прочим человечеством вперёд и вниз, собирая-накапливая плоды его деятельности, а когда неизбежно наступит момент крушения, постараюсь сохранить накопленное, чтобы отдать тем, кто придёт вслед да нами. Где-то в глубине души, мне хочется, чтобы этот момент наступил как можно скорее. Нет, я совершенно не желаю гибели ныне живущим и созидающим. Но, я очень устал шагать из столетия в столетие, из эпохи в эпоху, сквозь кровь и боль, да ещё с тяжким грузом ответственности на своих хрупких человечьих плечах… И временами вспыхивает желание поскорей передать этот груз, сдать пост тем, кто сменит нас, Хранителей, на заре новой эпохи – Духовным Учителям. Ведь передать приемникам наследство предтеч – это только пол дела. Нужно ещё наставить, научить потомков разумно распоряжаться бесценным наследием. И может, тогда у нас всё получится, и человечество прорвёт проклятый замкнутый круг и двинется, наконец, по таинственной и опасной, но бесконечной дороге. Дороге, которая просто куда-то ведёт. Без петель истории. Без бесплодных повторений чужих ошибок. Без бессмысленных мельканий сотни раз пройденных этапов. И без бесконечных потоков крови на этом пути… Интересно, позволят ли Хранителям задержаться и понаблюдать рождение нового, по-настоящему НОВОГО, мира? Или, подобно снежным домам иглу, хранившим тепло всю зиму, мы растаем, растворимся, неизбежно закончим своё существование, как только солнце прогреет землю и в нашем маленьком тепле отпадёт необходимость? Кто знает… Пусть мы прожили сотни лет, (а некоторые из нас и тысячелетия), пусть повидали во сто крат больше, чем обычные люди, но в некоторых, фундаментальных, вещах мы мало чем отличаемся от простых смертных. Например, мы тоже не хотим умирать. И мы не умеем предсказывать собственное будущее. Чужое – да (всё же, многовековой опыт – не шутки), а вот своё… И нечего не остаётся, как просто двигаться этим, однажды тобой выбранным, но не тобой начертанным, путём, вперёд – во тьму неизвестности…
А пока этот долгий путь привёл меня сюда, в полупустой вагон вечерней электрички. С того дня, когда я начал рассказывать свою историю, когда приобрёл икону с портретом знакомой рязанки, прошло более двух месяцев. И дождливая осень успела смениться сырой морозной зимой, а в моей жизни не случилось более ничего замечательного. Обычная каждодневная рабочая рутина, больше связанная с поддержанием маскировки, чем с основной работой. А обещанный визит к другу и коллеге Никитичу вылился в жестокую попойку с традиционной задушевной беседой и першащим в горле дымком воспоминаний. Воспоминания… Вы, наверное, уже заметили, насколько я, (как и прочие Хранители), люблю им предаваться? Видимо, перегруженный событиями и впечатлениями многих столетий мозг просто не удерживает внутри эту бурлящую смесь и в периоды внутреннего напряжения или душевной усталости выпускает излишки пара, снижая опасный уровень давления. И сейчас я пребываю в вагоне лишь частично, то есть - здесь находится моё тело и та небольшая часть сознания, что реагирует на внешние раздражители, а остальная часть меня блуждает в сумеречных далях прошлого…
Ой! Резкая боль в ноге мгновенно вырывает меня из тенет воспоминаний. - Эй, полегче!, - я открываю глаза. На противоположное сидение протискивается парочка. Парень и девушка. Молодые и хипующие: длинные, давно не мытые волосы у парня, изобилие всяких фенечек под расстёгнутой верхней одеждой у обоих, высокие сапоги с чудовищной длины «шпильками» (это в гололёд!!!) на девушке. Вот этой самой «шпилькой», неловко пробираясь мимо, девица и наступила мне на ногу. Пробормотала неразборчиво мимолётное извинение, и плюхнулась на скамью возле своего молодого человека. Я собираюсь высказаться по поводу такой возмутительной беспардонности, но девица уже предалась занятию, более увлекательному, чем выслушивание моих гневных тирад: парочка во всю занимается друг другом, не обращая ни малейшего внимания на стыдливо отводящих глаза пассажиров. Мне ничего не остаётся, как вновь прикрыть глаза и откинуться на жёсткую спинку сидения. Звуки поцелуев и тихая возня, совсем рядом со мной, не смолкают ни на минуту. Интересно, как далеко они зайдут? Уже до дому потерпели бы, что ли!.. Впору воскликнуть вслед за классиком: «О времена! О нравы!». Но не вскликиваю. Уж я то знаю, что эти времена-нравы последние лет триста – триста пятьдесят чередуются, меняют друг друга как полосы на шкуре зебры или линии пешеходного перехода. И за эпохой показной скромности следует период бесстыдной распущенности, а потом вновь наступает строгое время пуританских нравов. И, независимо от духа эпохи, люди, (я имею в виду нормальных здоровых людей), усиленно занимаются любимым хобби, и не столь важно, делают они это открыто, или за запертыми дверьми и задёрнутыми наглухо шторами…
Вот, дьявол! Погрузившись, под аккомпанемент чужой любви, в размышления о природе нравственности, я чуть не проехал свою станцию. Но вовремя спохватываюсь, вскакиваю и поспешно вытряхиваюсь из вагона. Стою на перроне, вдыхая пахнущий хвоей морозный воздух и приводя мысли в порядок. Потом сворачиваю на обледенелую дорогу, ведущую к дачному посёлку. Тут недалеко – минут пятнадцать неспешной ходьбы… Снег приятно поскрипывает под ногами, искрится в свете недавно взошедшей луны, сосны вдоль дороги отбрасывают густые длинные тени. А в голове у меня почему-то крутится фраза из ещё одного классика: «…Как причудливо тасуется колода! Кровь! ...». Я ловлю себя на том, что повторяю эту фразу раз за разом: настойчиво, упорно и, на первый взгляд, бессмысленно. И лишь один Михаил Афанасьевич ведает: к чему это я её вспомнил?.. Вдруг меня осеняет, точнее, ударяет обухом по голове. Ну, конечно!!! Та девчонка на шпильках! Вот, на кого она похожа как две капли воды! Вот к чему мне вспомнились былые времена и изречение Воланда! Это одна и самых ярких и запоминающихся историй, случившихся со мной за последние несколько веков. И, чтобы скрасить дорогу до дачи, пожалуй, расскажу её вам. Если хотите, конечно…
II. Реквием по Шарлотте Небо над Парижем было укрыто казённым серым сукном грубого солдатского одеяла. Лишь кое-где сквозь прорехи в этом, сотканном из низких плотных туч, сукне, проглядывали символично редкие лучи солнца. И лучи эти не озаряли, а, скорее, робко бросали свет на лица, головы, плечи людей, что плотной единодышащей толпой сгрудились в это утро на городской площади. Здесь, в центре притихшего в ожидании кульминационного момента многоглавого человеческого озера, шла казнь. Одна из многих тысяч казней за последние несколько страшных лет. Вот на островок-помост вывели избитую женщину в красном платье со связанными за спиной руками, вот женщина охрипшим срывающимся голосом попыталась прокричать что-то, но знаменитый палач Нанте грубо швырнул её на пропитанные кровью доски…вот застучала зловещая дробь полковых барабанов, заиграли отблески на стремительно опускающемся ноже гильотины, раздался короткий свист, по толпе прокатился финальный вздох… Всё! Больше ничего интересного тут не случится. Ещё одна душа, при непосредственной помощи собратьев-христиан, отлетала в мир иной (в Рай или в Ад - с этим пусть уж Господь и госпожа История разбираются), и пора расходиться по домам. А Бог, он, конечно, разберётся - такова уж его профессиональная Божья обязанность, и История казнённую даму без внимания не оставит, а мы так вообще, гордиться можем, что присутствовали при событиях, вошедших в школьные учебники и художественную литературу… Я развернулся и пошёл прочь. Я не стал смотреть, как гражданин Нанте, ухмыляясь, поднял вверх отрубленную голову, как глумливо хлестнул её по щеке. Как возбуждённый плебс из первых рядов, в соответствии с новейшей, но уже устоявшейся традицией, потянулся к помосту, чтобы вымазать лица кровью свежей жертвы… Я уходил, а по моему лицу текли слёзы, и на душе было до того мерзко, что хотелось повалиться ничком на парижскую мостовую и тоскливо завыть, оплакивая ещё одну невосполнимую потерю в своей, такой долгой и такой несчастной, жизни. Шарлотта !!!
К этому времени я уже несколько лет пребывал в пределах Французского королевства. Меня, а также нескольких других коллег, вызвали на помощь местному Хранителю: в парижском воздухе назревали, клубились мороками, наливались грозой те судьбоносные события, что позднее получили известность как Великая французская революция. Так что я, собравшись по-быстрому и спешно выправив выездной паспорт, оставил родные просторы на попечение Никитича, а сам отправился к месту предстоящих исторических свершений. Прошёл культурную адаптацию, с грехом пополам обучился языку, и, к моменту начала Революции, гость из России - потомственный столбовой дворянин Вольдемар Бельский - был во всеоружии и полной боевой готовности. Несмотря на изданные новыми властями указы об охране культурных ценностей, работы было очень много, и мы как угорелые мотались по французским землям: Париж, Леон, Руан, опять Париж, Марсель, десятки других городов и местечек - пламя революционных пожарищ бушевало по всей стране. И вот однажды, проходя по одной из улиц Кана, маленького нормандского городка, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся и успел перехватить его. Из открытого окна в первом этаже углового дома на меня смотрела женщина. Молодая, (на вскидку – около двадцати двух – двадцати трёх лет), небогато одета, но весьма недурна собой. Грациозная фигурка, туго перетянутая в талии корсетом; изящная шейка, волнующая белизна которой открывалась нескромным мужским взорам в вырезе платья; пышные, оттенка созревших хлебов, волосы уложены в замысловатую конструкцию; полные чувственные маки губ; тонкий римский нос; глубокие омуты влекущих глаз… Она улыбалась мне той застенчивой, но, одновременно зовуще-чарующей улыбкой, что способна превратить любое мужское сердце в игривый весенний ручеёк. К моему глубокому огорчению, я очень спешил, (естественно, по профессиональной надобности), а потому лишь улыбнулся в ответ и влился в стекающийся на площадь людской водоворот. Но я не забыл мимолётно пойманный мною лучистый взгляд этих огромных серо-зелёных очей – этой же ночью таинственная незнакомка явилась мне во сне и улыбалась, улыбалась, улыбалась, заполняя своей улыбкой весь мир…
- Да брось, Вольдемар, идём! Дела подождут до завтра, даже нам иногда нужно отдыхать и расслабляться! Да, даже в такой ответственный момент! Трое моих коллег, во главе с Хранителем из Испании Хорхе Мартинесом, собрались закатиться в ближайшее увеселительное заведение. Естественно, заведение было из тех, что по древней местной традиции предоставляют клиентам все виды услуг: выпивку, театрально-музыкальные зрелища, и, конечно, девочек. Естественно, для того, чтобы хорошенько гульнуть. Я, к тому времени уже пресыщенный бесшабашным угаром русских кабаков, упрямо отнекивался, мотивируя отказ предстоящей завтра серьёзной операцией. Но соратники не сдавались, и буквально силой, уволокли меня с собой. *** И вот, пьянка в самом разгаре. Мы сидим за типичным грубо сколоченным столом в тёмном углу типичной французской харчевни. Под столом перекатываются с типичным звоном несколько пустых бутылок, на подмостках, освещённых безбожно чадящими факелами, типичный жонглёр развлекает типично пьяных завсегдатаев. Меж посетителями снуют типичные весёлые девицы с типично раскрашенными сверх всякой меры лицами. Мои собутыльники ведут типичный застольный разговор. Я молчу, рассеянно уставившись куда-то в потолочные балки. Скука. Пью, время от времени, подливая ещё из пузатой бутыли толстого стекла. Стайка девиц с весёлым щебетанием подкатывает к нашей компании. Одна, не долго думая, плюхается мне на колени. Стряхиваю её, и начинаю подниматься со скамьи. «Эк вы, господин хороший Вольдемар Николаевич, набрались!» - с лёгким удивлением сообщаю я сам себе. И тут же себя успокаиваю: « Ну, ничего, сейчас проветрюсь, подышу свежим воздухом, и всё пройдёт»… *** Мне, наконец, удалось встать, опираясь руками на стол. Я махнул на прощание своим товарищам, (они, похоже, моего ухода вообще не заметили), и двинулся прочь из весёлого заведения, сосредоточив все усилия на том, чтобы не промахнуться мимо широкой входной двери. Ночной воздух, действительно, освежил, и я вновь обрёл, утраченный было, контроль над моторными функциями собственного тела. Но зато, потянуло на подвиги. Душе остро захотелось чего-то этакого…светлого, большого, великого. И я отправился блуждать по тёмным улицам, гонимый извечной жаждой приключений, что свойственна, пожалуй, любому пьяному русскому. Особенно за границей. И ноги мои, сами собой, независимо от укутанных туманом алкоголя мозгов, принесли меня к тому самому окну, где я намедни встретил свою таинственную незнакомку. Сквозь плотные шторы заветного окошка пробивался робкий свет одинокой свечи. И этот свет звал, манил, влёк меня к себе. Ни минуты не колеблясь, я загромыхал дверным молотком, разбудив, наверное, не только обитателей дома, но и все окрестности тихого городка. Спустя несколько мгновений нетерпеливого ожидания, в глубине дома послышались быстрые шаги. - Кто там? - раздался из-за двери нервный женский голос. - Ссвои! Открывайте, сскорее! (Моя наглость, порой, удивляет меня самого). - Месье Жером, это Вы? - Я, я, открывай! Дверь распахнулась. На пороге показалась взъерошенная сонная служанка. Увидев мою особу в расстёгнутом сюртуке и съехавшей на затылок шляпе, она ойкнула и в испуге подалась назад. Я отодвинул её в сторону и вошёл в дом. Служанка мужественно семенила за мной, мелко крестясь и уже не в первый раз вопрошая: - Месье, Вам кого? Я так и не удостоил её ответом, а прямо прошёл через холл в комнату, где, по моим расчётам, должна была находиться искомая девушка. Она, действительно, была там. Сидела в кресле у окна, при свете свечи склонившись над какой-то книжкой. Похоже, чтение так увлекло её, что она не услышала моего, далеко не тихого, проникновения в дом. И лишь когда я, не менее шумно, возник в комнате, девушка оторвала взгляд от страницы и посмотрела на меня, скорее удивлённо и раздражённо, чем испуганно. - Месье, Вы кто? - Ррразррешите, отрекоменддоватться! - я попытался щёлкнуть каблуками, потерял равновесие и чуть не плюхнулся на ковёр, устилавший пол комнаты. – Пплковник в отставке, Ббельский Ввладиммир Никколаеввич. - Я старательно выговаривал каждое слово, но язык заплетался, лицо хозяйки расплывалось, комната кружилась, постепенно набирая обороты. - Вы русский? - Ддда, я рруский! - ответил я, в этот момент более всего гордясь своим происхождением. - Извините, месье, но даже пьяным русским не позволительно врываться в приличные дома и так бесцеремонно нарушать покой их хозяев! Во Франции это позволяется лишь пьяным якобинцам… - Она слабо улыбнулась. Уголком ещё сохранившего толику здравости сознания, я отметил, что девушка, даже в такой напряжённой и опасной ситуации не утратила чувства юмора. Меня этот факт привёл в безмерное восхищение, и я продолжил знакомство. - Мммадеммуазель! (почему-то, это слово далось мне особенно трудно). Уввидев Ввас ввчера, (я сделал вынужденную паузу, тряхнул головой, прогоняя накатывающую слабость), я ббыл оччарован и оббварожён Ввашей осслппитльной кррастой! Ммне ппказаллось, (вновь пауза), что сама ббогиня ллюбви и ккрасоты, (очередная пауза), оббльститльная Аффродита, сппустилась в нашш грешшный ммир, даббы… Столь длинная речь лишила меня последних сил. Не закончив тирады, я глупо ухмыльнулся хозяйке, медленно опустился на пол, и мирно заснул тихим детским сном. На душе было легко и радостно.
Следующее утро принесло с собой традиционную расплату за вчерашнее веселье. Тело переполняла противная липкая слабость, во рту было суше, чем в самой безжизненной пустыне, в голове ритмично стучали огромные колёса чудовищной паровой машины. Я лежал на узком диванчике, без сапог, сюртука и шляпы, но в остальной одежде, заботливо укрытый сверху тонким покрывалом. И изумлённо обозревал смутно знакомую комнату с погасшей свечой на угловом столике, с лежащим рядом небольшим томиком в чёрной обложке с золотым теснением. Плотные шторы окна были по-прежнему задёрнуты, но сквозь щель пробивался нестерпимо яркий утренний свет. Шевелиться, двигаться, вообще жить – не хотелось. И я лежал недвижно, силясь вспомнить: где нахожусь, и как здесь очутился… Лучше бы я не вспоминал! Я вскочил рывком с дивана, схватившись за голову. Не только от нахлынувшей боли, но и от резкого чувства стыда, безраздельно овладевшего мной. Это же надо! Надраться до поросячьего визга, вломиться в чужой дом, наговорить кучу бессвязных глупостей, а потом ещё и заснуть прямо здесь, как последний пропойца-мужик! Стыдно – не то слово! Как кружится голова! Я лихорадочно натянул на себя одежду, пошатываясь, прошёл к двери комнаты. Робко выглянул. В холле никого. «Ну, Владимир, вперёд!». Трусливым зайцем я шмыгнул к спасительному выходу, одним движением отодвинул засов и выскочил на улицу. Постоял минуту, привыкая к резанувшему по глазам свету, и быстрым шагом, почти бегом, двинулся прочь. «Господи, спасибо, что сегодня мы завершаем работу в этом городе и спешно выезжаем в Ниццу!..». И лишь где-то в глубине сознания иглой колола смутная, не совсем определившаяся мысль: «вот придурок! Такую женщину упустил…».
Но, Её Величество Судьба, как известно, любит пошутить со своими подопечными. Не прошло и двух месяцев, как я снова оказался в Кане. На этот раз один, без коллег. Работа была не опасная, но длительная, требующая нескольких недель пребывания в этом местечке. Я старательно обходил стороной улицу с памятным домом, всячески пытался затеряться в городской толпе, чтобы не попасться на глаза Шарлотте (во второй приезд, я первым делом выяснил о ней всё, что мог: её семья была из обедневшего, но старинного и известного в городе дворянского рода). Но бороться с Судьбой – дело крайне глупое и безнадёжное (уж кому, как не мне это знать). Нам суждено было вновь встретиться, и мы встретились. Так вот. Однажды я шагал по вечерним скупо освещённым улицам, и, как обычно, размышлял о чём-то своём, блуждая мыслями в глубинах собственного прошлого. Вдруг, из самой тёмной, заполненной густым мраком подворотни, послышались отчаянные женские крики и приглушённая возня. Я мигом очнулся от грёз и кинулся на звук, на ходу вытаскивая из ножен кривую казачью саблю (оружие, которое я предпочитал любому другому и всегда брал с собой, отправляясь в рискованные предприятия). Лунный свет всё же проникал и сюда, нарезая полосами царившую под аркой тьму, и я сумел разглядеть женский силуэт, прижавшийся к каменной стене, и угрожающе обступившие его фигуры. На звук моих шагов фигуры обернулись, схватились за оружие. - Месье, что вам нужно от этой дамы? Потрудитесь оставить её в покое и объяснить своё возмутительное поведение! - Мой голос прозвучал достаточно грозно, эхом отразившись от мрачных стен соседних домов. Но месье не собирались ничего объяснять, они просто молча напали на меня. Типичное поведение трущобных крыс. Ох, не люблю я подобной публики!.. И не важно, русские это крысы, французские или пусть даже китайские. Давить вас, гадов, надо! Давить, без малейшего сожаления! Чем я и занялся. Знаете, несколько столетий практики в обращении с холодным оружием дают Хранителю некоторое преимущество в подобных потасовках. Особенно в узком пространстве, где нападающие больше мешают друг другу, чем эффективно используют своё численное превосходство. В общем, меньше, чем через минуту всё было кончено. На земле лежало пять трупов, а я, склонившись над ближайшим, вытирал окровавленную саблю об одежду покойника. Мимо меня прошмыгнула тень спасённой женщины. Быстрый стук каблучков, удаляющийся по улице. Я тихо выругался и кинулся в погоню. Во-первых, в это неспокойное время у беглянки есть шансы, не успев добраться до дому, напороться на ещё одну шайку ночных искателей лёгкой поживы. А во-вторых, мне же интересно: кого я спас? И могу ли рассчитывать на некоторую благодарность со стороны спасённой? Неужели она так и скроется в темноте, ничем не одарив своего бесстрашного спасителя? Нет, не то чтобы я напрашивался, но обычно, особы, шляющиеся по ночам улицами пригородов, не отличаются целомудрием и излишней скромностью. И мне не помешало бы немного расслабиться и отдохнуть от надоевшей рабочей рутины… А особа, как оказалось, совсем не умела бегать на длинные дистанции. Уже через десяток метров он запуталась в подоле платья, споткнулась, и с разбегу грохнулась на твёрдый булыжник мостовой. Больно, наверное, бедняжке! Я поспешил к упавшей. Приподнял, поставил на ноги, посмотрел в лицо…и понял, что расслабиться не получится. Расширенными от страха глазами, как две маленькие луны мерцающими на бледном, испачканном в грязи лице, на меня смотрела она. Шарлотта. Внезапно она всхлипнула и прижалась к моей груди. Я успокаивающе погладил её по светлокудрой головке. Чепец съехал и смешно висел на одном ухе, каждую минуту грозя слететь совсем. Я водрузил головной убор на место, завязал ленточки под подбородком и ободряюще подмигнул находящейся на грани истерики девушке. - Всё в порядке, - сказал я ровным голосом, постаравшись вложить в него как можно больше нежности. – Всё позади, и со мной вы в полной безопасности. Вот, выпейте. Я порылся в карманах и извлёк фляжку с коньяком. - Пейте, пейте – это поможет вам успокоиться! Она взяла флягу, хлебнула, поморщилась, сделала ещё один глоток и вернула флягу мне. - Вот и отлично! А теперь я провожу вас домой. Обопритесь о мою руку. Она с сомнением посмотрела на меня, и вдруг в её глазах мелькнул огонёк узнавания. - Вы, вы…тот самый русский?!.. Да, это вы! Теперь я вспомнила!.. Спасибо Вам, месье…Бельский. - Можете называть меня просто Вольдемар, мадемуазель… Я сделал вид, что не помню ни её, ни той нашей встречи в её доме. Уж слишком неловко было припоминать обстоятельства этого ночного визита. - Шарлотта. Зовите меня просто, Шарлотта. - Она мило улыбнулась. - Еще раз спасибо, месье Вольдемар. Я такого страху натерпелась. Они такие все чёрные, жуткие, скалятся прямо в лицо!.. - Были чёрные и жуткие, больше не скалятся! - Я тоже улыбнулся. - Ну что, идёмте, мадемуазель Шарлотта? Она взяла меня под руку, сделала шаг, охнула и повисла на моём локте. - Ой, я, кажется, ногу подвернула! Болит, как наступлю, словно стреляет что-то! Я опустился на колени, ощупал правую лодыжку девушки. Да, лёгкая припухлость. Или сильный ушиб, или, действительно, вывих. И, похоже, самостоятельно она идти не сможет. Недолго думая, я встал и подхватил её на руки. Шарлотта сначала хотела что-то возразить, но потом передумала и поудобней устроилась у меня на руках, обняв за шею. Я шёл по безлюдным улицам, держа в объятиях хрупкую девушку, её легкое дыхание время от времени касалось моей щеки, и лишь ночь задумчиво смотрела нам вслед.
- Месье Бельский к мадемуазель Шарлотте! - Горничная отошла в сторону, пропуская меня в знакомую комнату. Шарлотта, как обычно, сидела с книгой в руках, положив больную ногу на низенький пуфик. - Моё почтение, мадемуазель! - Я раскланялся. - Здравствуйте, Вольдемар! И бросьте эти церемонии! Вы всегда желанный гость в этом доме. Вот вернутся родители, я Вас им обязательно представлю. Они очень приятные люди. Отец так мастерски рассказывает истории из своей боевой молодости, когда он под знамёнами принца Конде участвовал в той знаменитой компании. Да я вам уже говорила… А матушка… Я слушал беззаботное щебетание Шарлотты, старательно изображавшей гостеприимную хозяйку, но размышлял совсем об ином. Похоже, взаимная симпатия, возникшая между мной и этой девушкой, стремительно и неотвратимо перерастает в нечто большее, и связующая нас невидимая нить с каждым днём становится всё крепче и крепче. А ведь ещё неделя - другая и мне придётся разорвать едва сложившиеся отношения. Такова неумолимая доля Хранителя: уходить не оглядываясь, как бы прочны не были узы, привязавшие тебя к покидаемому месту, навсегда оставляя в прошлом ставшего таким родным и близким человека. Нет, я, бесспорно, с самого начала знал, на что шёл, каждый день навещая больную, подолгу просиживая в её уютном доме, исполненном тепла и гостеприимства. Но остановиться не мог. Я полюбил проводить эти летние вечера в компании умной и весёлой девушки, ведя неторопливую, увлекающую нас беседу. Тени от колеблющегося пламени свечей бродили по потолку, лёгкое вино играло в наших бокалах, а мы всё разговаривали и разговаривали. Обо всём. Например, о книгах. - Вольдемар, Вы любите Руссо? - Да, конечно, я очень люблю Руссо! Какой талант, какой глубокий ум, какой изящный полёт мысли, какой непревзойдённый дар слова! (Если честно, я на тот момент с творчеством знаменитого Жана-Жака был знаком только понаслышке. В России он пользовался изрядной популярностью, но у меня как-то всё руки не доходили ознакомиться с его сочинениями. А врать я умел вдохновенно). - Ой, правда?!.. Я его просто обожаю! Прямо зачитываюсь его романами! А Плутарх? Как Вы относитесь к Плутарху? И я пел дифирамбы гению греческой трагедии, в частности, и всей античной литературе, в целом. Только бы сидеть вот так, рядом с ней, и ловить каждый её восхищённо сияющий взгляд… И сегодняшний вечер обещал быть таким же привычно приятным, одним из многих проведённых с Шарлоттой вечеров. Но я ошибся, и именно в этот визит мне открылась иная Шарлотта - та, что осталась навсегда в моей памяти, сумев не затеряться среди многих сотен случайных знакомых и десятков мимолётных влюблённостей. Но, обо всём по порядку. Сначала мы, как обычно, беззаботно проводили время: пили вино и болтали о всяких пустяках. Но внезапно в нашу беседу у открытого, по случаю наступившей жары, окна, вклинились характерные и ставшие уже обыденными крики взбудораженной уличной толпы. Несколько десятков оборванных, чумазых и вооружённых чем попало людей прошли мимо, направляясь в сторону центральной городской площади. Дорогой оборванцы во множество глоток скандировали: - Смерть жирондистам! Всю власть Другу народа! Смерть жирондистам!.. Шарлотта резко оборвала фразу, (мы как раз разговаривали об итальянском Возрождении, сравнивая манеры Микеланджело и Рафаэля), порывисто вскочила с места и со стуком закрыла окно. И шторы задёрнула. Уселась обратно, насупив брови и закусив губу. Руки её чуть заметно дрожали. Последовало длительное тяжёлое молчание – девушка ушла в себя, оставляя без внимания мои робкие вопросы. Я с удивлением смотрел на Шарлотту. В таком вот угнетённом состоянии духа мне её ещё не доводилось видеть. Моя весёлая, жизнерадостная, неутомимая собеседница вдруг показалась мне совсем и
