НОМЕР ТЕКСТА ДЛЯ СМС-ГОЛОСОВАНИЯ: 5587 ГОЛОСОВАТЬ!
Первый, бросивший в меня камень, будет считаться убийцей. Убивает не пуля, убивает воля, проявленная при нажатии на холодный курок пистолета, которому, если разобраться пофигу, убивать или не убивать. Ему вообще до лампочки, кто там, в пятидесяти метрах от него, после шумного хлопка и короткого выброса пламени из ствола падает на землю и, истекая кровью, корчится в грязной луже мочи, смешанной с холодным осенним дождем. Он – всего лишь орудие воли. И ничего больше.
Первый – убийца. Все остальные – толпа. Бездумная масса, идущая на поводу у единиц, щедро наделенных судьбою такими качествами, как способность к лидерству, ораторское искусство и неординарная внешность. За мной, сучьи дети! И сучьи дети покорно, опустив горящие от вдавленной в них с говном чужой идеи, неутомимо щемятся вперед. Пока чья-то пуля не свалит их в лужу с мочой. Или не загрызут свои же, норовя пробраться поближе к вожаку.
А вожак смотрит на них свысока отцовским взглядом. Он сильный! Он уверенный! Он знает! Знает, только ему известно о том, что дома его ждут собственные страхи, страдания и боль, с которыми ему не справиться. Знает, что он сильнейших из слабых. И тоже слаб. Знает, что они слепы и не видят. Потому что всегда есть что-то, чего ты боишься. Вожак смотрит на своих детей, которые боятся увидеть и смотрят чужими глазами. И улыбается.
Вожака я знал уже давно. Коренастый дядька со светлым дерзким взглядом, не выпускающий из рук сигарету и не стесняющийся употреблять побольше матерных слов в разговоре, всегда одетый в грязное и почти никогда не моющийся. Как говорится, чем ближе к народу, тем целее яйца. Сейчас он стоял в гуще беснующейся толпы, предусмотрительно встав за спину какой-то замызганной девочки со слипшимися, когда-то светлыми волосами. Не прекращающийся уже третий день холодный дождь беспощадно лупил по ней и тоненькими струйками стекал по взъерошенной голове и прилипшему к худому тельцу платью в лужи.
- Эй, - крикнул Дядя Миша (так все называли вожака) из-за спины ребенка. – Слазь оттэдава, кому сказал! Последний раз предупреждаю – не дури, бля!
Надо признаться, первое предупреждение было куда более внушительным – по моей руке из маленькой дырочки в плече бесшумно сочилась темная струйка крови, смешиваясь с холодным дождем. Я сидел в грязной, заваленной потемневшими листьями луже, постепенно окрашивающейся в бордовый цвет. И откуда только здесь на высоте четырех этажей взялись эти листья, подумалось мне.
Я аккуратно положил пистолет на колени и, высунувшись из-за своего укрытия, которым мне служила широкая кирпичная труба, крикнул вниз:
- Сдается мне, Дядь Миша, добром это все не кончится.
В дверь, ведущую на крышу, настырно колотили изнутри уже битых полчаса, не жалея ни сил, ни своих плеч, ног и прочих частей тела. Я еще раз попробовал выглянуть из-за трубы и тут же почувствовал резкий хлопок въевшейся в кирпич в паре сантиметров от моей головы пули. Щепки от кирпича попали мне по щеке, поцарапав мою измазанную грязью кожу почти у самого глаза.
- Канешна, не кончится, - злорадно хихикнул Дядя Миша. – Пристрелим, и делов-то всех! Ты давай, мордашку-то высунь, штоб побыстрее, а то я уже жрать начинаю хотеть!
Толпа шумно заулюлюкала: кто-то заржал, кто-то заухал. Я медленно высунулся с другой стороны трубы и заметил какое-то бурное движение в толпе. Присмотревшись, я увидел группу грязных мужиков в оборванных одеждах, активно волочащих ко входу в здание больницы какие-то мешки и ворох бумаги. Блин, они решились использовать порох, дошло до меня! Значит, осталось уже не долго – сейчас они вынесут дверь, и моих оставшихся пяти пуль хватит на тридцать секунд.
Вам, наверное, интересно, что здесь вообще происходит: кто я такой, что за грязные оборвыщи и замызганные девочки беснуются внизу у здания больницы, кто такой Дядя Миша, и что это вообще за больница? Пожалуй, да – не совсем понятно, когда вот так с бухты-барахты.
Ну, оборвыши, судя по всему – дядьки из Производственного Здания, тянут порох, чтоб вынести к чертям хлипкую деревянную дверь на крыше, являющуюся единственным препятствием, мешающим этой толпе до меня добраться. И ведь вынесут! Порох – это вам не дубина. Девочка. А кто ее знает, что это за девочка. В последние двадцать лет у нас здесь творится такой бардак, что хрен разберешь, где чьи дети, от кого они и здешние ли это дети вообще. Бывает, просыпаешься утром, а по улице ходит в лохмотьях грязное дитя и ноет. А что делать – берут в семью. Дядя Миша решает, кому брать – и берут. Дядя Миша, как вы уже догадались – вожак. Этакий пропитанный доверием здешнего люда дядька, которого все слушают и который может ругаться столько, сколько ему вздумается. Впрочем у него еще есть и оружие. Тоже много значит. Когда не знает, что сказать, он просто стреляет. Хочу заметить, стреляет он часто.
Опять, наверное, не совсем все просто выходит, да? Попробую поглубже. В общем, дела у нас здесь обстоят примерно так. никто не знает, кто мы и что мы здесь делаем, но каждый что-то делает. Я к примеру родился в семье Мастера По Одежке и сам до недавних пор был им. А начался весь это сыр-бор оттого, что я не дал срезать свои крылья. Дело в том, что у всех нас рано или поздно начинают отрастать крылья. Издавна повелось сразу же их срезать, так как Хранители из уст в уста передают Основной Закон. Что-то где-то, как говорят, рассказывается, отчего это все пошло. Но толком никто не знает. Старики, с которыми я успел пообщаться, говорят, что на их памяти так было всегда, а книжек они не читали.
А я не дал. Ну вот захотелось мне узнать, а что, если… вот Дядя Миша и вздумал стрелять. Да еще и толпу собрал. Ну, вот я прямиком из больницы, куда меня силком заволокли, и на крышу, предварительно прихватив у ударенного по голове Гаврилки пистолет. Завалили дверь каким-то хламом, заблокировал ручку и сижу, мокну под не перестающим уже третий день дождем.
- Зачем вам меня убивать? – крикнул я вниз, поправляя сымпровизированную из кусков майки повязку на руке. Простреленную руку пронзила резкая боль.
- Жрать охота, - отозвался снизу Дядь Миша. – А ты здеся какую-то херню задумал мутить. Гаврилку вона вырубил. Те зачем ваще эти крылья, а? Сказано же в Законе - срезать и хер с ними, с крыльями. А ты вона выпендриваешься.
В этот момент за дверью жутко бухнуло, и во все стороны полетели щепки от разорванной взрывом пороха двери. В следующие секунды одновременно происходило следующее: снизу доносился истошный крик Дяди Миши «мочи гаденыша, бля!», я пытался простреленной рукой поднять пистолет и в моем направлении летела невидимая из-за своей скорости пуля, выпущенная, как я успел заметить, уже пришедшим в себя Гаврилкой, который, видимо, нашел где-то еще один пистолет. Надо ли говорить, что первым свое дело завершила летящая в меня пуля?
А потом у меня раскрылись крылья. Я взлетел над этим скопищем оборванцев, над дождем и серыми тучами. Еще выше. К белому, непроницаемому свету. Здесь я увидел и узнал. Все. Здесь я все понял!
А когда это произошло, я уже сидел в кресле-качалке из лозы на берегу спокойного моря. Было ранее утро, солнца едва показалось из-за горизонта и прочертила по морской глади широкую красную дорожку, поднося свой свет прямо к берегу. Рядом в соседнем кресле сидел Он. Я посмотрел на Его лицо, которое неуловимо меняло форму, становясь то ликом красивой молодой девушки, то осунувшимся лицом седого старика, то мордой рогатого Зверя. Невозможно было зафиксировать это лицо. Едва ты старался отложить в память увиденную картинку, как место это сразу же заменялось новой информацией, бесследно стирая старую.
- Таки прорвался, - спокойно улыбнулся Он, приняв облик десятилетнего мальчика.
- Зачем Ты это сделал? – прямо спросил я, делая глоток стоящего на столике рядом вина.
- Люди перестали верить. Я ушел на покой. А так как потребность с армии, посланниках и всех прочих у меня отпала, вашу братию я упразднил.
- Упразднил?! – я посмотрел на горизонт. – Да ведь там же их сотни, даже не знающих, кто они!
- Да ты успокойся, - спокойно ответил мне старик и улыбнулся, показывая морщинистой рукой на море. – Посмотри лучше на море! Ты видел когда-нибудь более красивую картину?
- Да, кстати, - спустя некоторое время сказал Он, не переставая глядеть на море, - ты прав – насчет воли ты был почти прав. Только ты все напутал с субъектом.
- Я уже знаю, - ответил я и, подумав, добавил. – Воля вообще штука забавная.
