<div style="text-align: center;"> </div>
Белорусский писатель Владимир Козлов, автор культовых книг «Гопники», «Школа», «Домой» и др., отлично чувствует себя на российском книжном рынке. Его книги раскупают, а он сам неизменно номинируется на престижные премии. Из последних – номинация на звание «Писатель года» от авторитетного журнала GQ.
Владимир Козлов удачный пример автора, который нашёл свою нишу в литературе, прочно там обосновался, а теперь почивает на лаврах, по сути, являясь законодателем и монополистом русской нуар-литературы. Он подчёркивает, что пишет, прежде всего, для себя, не находя симпатий и единомышленников в современной российской прозе.
В мае этого года у Владимира Козлова в независимом издательстве «Флюид freefly» вышел новый роман «1986», где он продолжает экспериментировать с детективным жанром, разрабатывая неиссякаемую жилу советского прошлого.
Первая презентация книги состоялась 15 мая в Москве, в Литературном салоне «На Самотёке». На экране транслировались избранные брутальные сцены перестроечного кино («Меня зовут Арлекино», «Авария, дочь мента» и т.п.): попойки сменяли потасовки, изнасилования – азартные игры. Под аккомпанемент двух завывающих гитар и электроники панков из группы «The Vivisectors» Козлов бесстрастно, словно протоколируя, зачитывал отрывки из своего нового романа. Затем подробно отвечал на вопросы зрителей.
Презентация завершилась выступлением директора издательства «Флюид ФриФлай», выпустившего «1986», и автограф-сессией, после которой, собственно, мы подробно и откровенно побеседовали с Владимиром Козловым о новом романе и нуаре, детстве и взрослении, писателях и читателях, насилии и политике.
Владимир, вы родом из белорусского Могилёва. Насколько он повлиял на вас как на автора?
Он дал мне «среднесоветский» опыт, опыт жизни в индустриально-криминальном районе промышленного города среднего размера. Это было гораздо более ценно для понимания «совка», чем если бы я жил в Москве или Ленинграде. Я потом обратился к этому жесткому, яркому опыту, когда начал писать – это был довольно уникальный материал, особо не разработанный в литературе… Есть ли любимое место в Могилёве?
Да, это Советская площадь. Она расположена на холме, и с нее открывается вид на другой берег Днепра. На ней же – памятник с Вечным огнем, я возле него в девятом классе стоял на «вахте памяти» с автоматом Калашникова. А сейчас там тусуется молодежь, ребята катаются на скейтбордах.
Вы пишите о неблагополучных пацанах и девчонках. Насколько благополучными были ваше детство, отрочество, юность?
В семье у меня все было благополучно, но в школе, на улице это благополучие заканчивалось. Там жизнь шла по другим понятиям, совсем не тем, которым меня учили в семье. Приходилось приспосабливаться, но это было тяжело. Пацаном, подростком не хотелось быть одиночкой, это означало – быть «последним», аутсайдером. Поэтому тусовался, общался с ребятами, с которыми у меня ничего не было общего… А таких, с кем общее было, в моей школе не было. Можно говорить, что не повезло. А, с другой стороны, это опыт. Потом, начиная класса с девятого, я все же больше погружался в «свой» мир – в музыку, книги. Те, с кем я учился, слушали другую музыку, читали другие книги – или не читали вообще ничего. Но тогда мне уже было на это наплевать.
После школы был Могилёвский машиностроительный институт, с третьего курса которого вы ушли. Поступали из-за родителей?
Когда я оканчивал школу, у меня вообще не было никаких идей о том, что я хочу делать в жизни и чем хочу заниматься. «Слабенькая» школа в плохом районе ни к чему меня не подготовила, наоборот, скорей, отбила интерес к учебе. Примеров, которые мне бы нравились, я не видел. А то, что видел – инженеров и прочих итээровцев, учителей… Этим заниматься точно не хотелось. Но угрожала армия, и поэтому я поступил в машиностроительный институт, «машинку». Это был как раз первый год, когда студентов перестали брать в армию, и туда ломанулось много всякого народа, включая гопоту после ПТУ. Я поступил без особого труда, но и некоторые «представители» гопоты тоже поступили. Учёба меня, естественно, не интересовала, но и «вылетать» и идти в армию не хотелось, поэтому три года я там продержался. Хотя и не без труда. Помню, ругался с преподавателями-сталинистами и просто дураками, и они меня за это пытались «валить».
<div style="text-align: center;"> </div>
В Минский Лингвистический Университет на специальность «Английский язык» шли уже сознательно?
В школе я изучал немецкий язык, и, хоть учителя были дебильными, мне это, в общем, нравилось. Потом, уже в «машинке», я сам начал изучать английский – просто «для себя», от нечего делать. После двух лет в «машинке» институт меня окончательно задрал, да и Могилев, Рабочий поселок, на котором я жил, достали сильно. Я уже просто начал там задыхаться. Гопники превращались в бандитов, рэкетиров, кто-то открывал свои киоски, торговал на рынке, отстегивая рэкетирам, кто-то «гонял» из Польши машины…
Я себе места во всем этом не видел, хотелось сбежать. Поэтому стал усиленно заниматься языками, тем более что это становилось модно. Рисковать я не стал и поступил на французский факультет с немецким языком – туда набирали людей и учили их французскому с нуля, чтобы разгрузить немецкий факультет. Параллельно я стал ходить на занятия по английскому – тогда было можно все, это было время всеобщего бардака и анархии. После первого курса я перешел на английский, а на французский благополучно забил практически до того момента, когда у меня вышла первая книга во Франции. Это стало стимулом, чтобы его слегка подучить.
Потом по одной из программ для стран бывшего СССР попал в школу журналистики в США. Я тогда уже работал в англоязычной газете в Минске, и пройти по конкурсу оказалось несложно.
Задорновское «ну тупые» насколько, на ваш взгляд, соответствует действительности? Ну, в целом, ограниченность кругозора – довольно распространенное качество американцев. Но, с другой стороны, я встречал там самых разных людей и в самых разных обстоятельствах. Тех, кто подвозил меня в поездках автостопом, или тех, например, кто заговаривал со мной в барах. Это все очень разные люди, и мне не хотелось бы навешивать на них стереотипы.
Помните свой первый написанный литературный текст? Что побудило писать?
Если самый-самый первый, то это какой-то глупый стишок в первом классе. Тогда, естественно, никакого «толчка» не было, просто попробовал что-то зарифмовать. А потом, лет с пятнадцати, начал уже регулярно писать стихи, иногда с вкраплениями «бессюжетной» прозы. Опять же, какого-то толчка к этому не было. Ну, может, мне было не очень интересно то, чем я занимался – учеба и т. д., хотелось чего-то другого, происходила некая сублимация…
Что для вас значит быть писателем? Ну, наверное, в первую очередь – пытаться донести до других людей какие-то свои идеи, месседжи. Даже не просто донести, а сделать это в той форме, которую считаю правильной.
Есть ли фактор успеха писателя в современных реалиях? Для меня фактор один: если ты получаешь кайф от того, что ты пишешь. Все остальное никакой роли не играет.
<div style="text-align: center;"> </div>
Всё чаще обсуждается, что то, что писатели сегодня не нужны в принципе. Как вы к этому относитесь?
Можно говорить, что угодно, но в сегодняшних условиях это невозможно. Да, наверно, правы те, кто говорит, что как развлечение книга проигрывает разным другим формам – кино, телевидению. Но привычка читать, даже потребность – она достаточно сильная. Да и книжная индустрия так просто не сдастся, а ей без писателей никак не возможно.
Однако можно утверждать, что писатель потерял своё звание «властителя дум». Сегодня сложно, - мне кажется, невозможно даже - представить себе автора калибра Толстого или Сартра, который так бы влиял на умы. Есть ощущение, что писатели нужны только писателям? Нет ли ощущения некой резервации?
Я думаю, здесь все дело в том, как вообще развивается и куда движется общество и культура. Культурный продукт сегодня – фильм, книга, спектакль – это, прежде всего, развлечение, аттракцион. Тут не до серьёзных идей. Опять же, общество больше не хочет обсуждать многие серьезные идеи – или, по крайней мере, не хочет обсуждать их на уровне культуры. Но я встречаю много людей, в том числе, молодых, которые читают книги, хотят открывать для себя новых авторов. Вряд ли писатели нужны только писателям. Скорей, наоборот. Писатели – люди эгоистичные, необъективные. Они готовы защищать интересы своей тусовки, но не литературы вообще.
Писатели эгоистичны. А насколько остра конкуренция в писательской среде? Насколько она, скажем так, чистоплотна?
Я держусь, в принципе, особняком, поэтому мне сложно говорить. Со всякими гнусными ситуациями, вроде того, чтобы автор просил издателя не печатать книгу «конкурента», я не сталкивался. По-моему, более типичны ситуации неадекватного поведения издателей.
Для вас существует такое понятие как «литературный процесс»? Насколько вы участвуете в нём?
Полагаю, что это искусственное понятие, придуманное критиками. Им важно показать, что они осмысляют происходящее в литературе, а то и как-то «рулят» им. Ничего подобного. Литература состоит из большого количества текстов, написанных разными авторами. На каждого автора что-то влияет – его собственная жизнь, политика, тексты других авторов. Потом эти тексты попадают читателю, и он их как-то воспринимает также под воздействием множества факторов. Вот и весь процесс.
Лично мне на так называемый литературный процесс наплевать. Я просто пишу книгу, которую хочу написать, не думая о том, что о ней подумают, как ее воспримут. Для меня главное – сказать то, что я хочу сказать.
Читают всё меньше, это факт. Чем это вызвано, на ваш взгляд? И насколько это критично?
Да, я уже говорил об одной причине: как развлечение, аттракцион книга проигрывает другим формам. Но есть и другие причины. Например, выходит слишком много разных книг, и рядовому читателю разобраться в этом потоке и найти что-то интересное для себя трудно. Кроме того, его постоянно обманывают навязчивой рекламой, обещанием «лучшей книги года» или «главной книги года», а на самом деле подсовывают мусор. Вот какому-то количеству читателей и кажется, что интересных книг нет, что можно вообще не читать. Что может сделать сам автор для повышения интереса к чтению?
От самого автора не слишком много зависит. Ясно, что если человек пишет, то он хочет, чтобы его книгу прочитали, а этим он уже как-то повышает интерес к чтению, дает читателю что-то. Но то, как книга будет находить своего читателя, от автора не очень зависит. Здесь вмешиваются дистрибуция, промоушн и тому подобное – то, что автор сам не может контролировать.
Вы сами сколько книг в месяц примерно читаете?
Не очень много. Много читал между 20-ю и 30-ю годами. То, что пишу сам, тоже влияет: свои тексты важнее того, что можно прочитать у других, и хочется больше времени тратить именно на свое.
<div style="text-align: center;"> </div>
Как относитесь к бесплатному скачиванию ваших книг?
Это реальность сегодняшнего дня. Конечно, в интернете можно найти книгу, которая в бумажном виде до магазинов какого-нибудь города никогда не дойдет. Но это изобилие, что ли, снижает ценность книги. Если ты можешь бесплатно скачать книгу «в один клик», то она уже не имеет той ценности, как если бы ты искал ее в магазинах, потратил на нее деньги. Все мои старые тексты, права на которые принадлежат мне, можно бесплатно скачать с моего сайта. Но хотелось бы, чтобы создался рынок электронных книг, чтобы за них были готовы платить. Книга не должна быть дорогой, но она и не должна быть бесплатной!
Насколько вас «кормит» писательство?
Не кормит, конечно. Я никогда на это и не рассчитывал. Такова экономика книгоиздательского бизнеса во всем мире, а в России тем более – учитывая, что книги дешевле, а автор получает роялти не от розничной цены, а от отпускной, которая заметно ниже. Лишь самые продаваемые авторы могут себе позволить жить за счет литературы. Мои книги – не массовые, не коммерческие. Я зарабатываю на жизнь журналистикой. К счастью, она практически никак не пересекается с моей литературой, тем более, что практически все мои журналистские тексты написаны на английском.
Последняя купленная вами книга? Barry Miles "London Calling: A Countercultural History of London since 1945”.
От книг чужих перейдём к книгам вашим. «Гопники» первая изданная книга. Тяжело было искать издателя? Как это происходило?
Я отправил текст по электронной почте в два издательства «Ад Маргинем» и еще одно. Из «Ад Маргинем» почти сразу же пришёл ответ, написали, что заинтересовались. Через пять месяцев книга вышла. Но надо сказать, что это было, в принципе, хорошее время для современной русской прозы. До этого ее десять лет практически не издавали, а с начала 2000-х к ней появился большой интерес у издателя.
За то время, что ваши книги издаются, насколько изменилась ситуация в издательском бизнесе? Автору стало легче или сложнее?
Я бы сказал, что стало сложнее, особенно новому, молодому автору русской прозы. Издательств, выпускающих подобную литературу, стало мало. У всех вообще издательств проблемы из-за того, что бумажные книги продаются все хуже, а электронные продавать никто не умеет. Был момент лет пять назад, когда некоторым авторам, в том числе некоммерческим, стали платить нереально большие гонорары, никак не связанные с их тиражами, - их, по сути дела, спонсировали другие авторы тех же издательств. Но на сегодня это, в общем, закончилось.
Вы сказали, что в современной российской прозе нет автора, который был бы вам близок. Есть ли такие иностранные авторы?
Нет. Есть авторы, которые мне нравились в разное время как читателю – и русские, и иностранные, но мои собственные тексты на них не похожи.
Насколько некоммерческая литература сегодня может быть коммерческой?
Ровно настолько, насколько этого захочет крупное издательство со своей сетью книжных магазинов. Оно, в принципе, может себе позволить объявить любого автора «новым классиком», напечатать плакаты, разложить книги на видном месте в каждом магазине, провести рекламную кампанию.
Но, на самом деле, это к литературе отношения не имеет, только к рынку. Примеров, когда немассовая, некоммерческая книга сама начала продаваться и приносить серьёзные деньги, очень немного. Разве что «Голубое сало» Сорокина в 1999-м году, ещё до всех скандалов вокруг него. Вас часто сравнивают с Ирвином Уэлшем. Насколько, на Ваш взгляд, уместно сравнение? И хотите, чтобы вас сравнивали с кем-то в принципе? Если да, то с кем?
Наверное, с точки зрения материала, пересечения есть. Но подходы, конечно, у каждого свои. Уэлша я начал читать уже довольно давно, но сравнение критиком Данилкиным моих «Гопников» с «Кошмарами аиста Марабу» меня, помню, обломало. Не только потому, что он было не в мою пользу, просто это совсем разные тексты. И вообще я считаю сравнения бессмысленными. Может, критикам от них никуда и не деться, но тогда, хотя бы, надо пошевелить мозгами, а не мыслить категориями десяти последних прочитанных книг.
Кстати, роман Уэлша «На игле» стал самой воруемой книгой. У вас нет такой информации о ваших книгах?
Нет.
Как относитесь к политической ситуации в России? Вы революционер по духу?
Сам я политикой не занимаюсь и не хочу иметь к ней отношения. Я допускаю революцию как средство решения политических задач, но не хочу, чтобы она произошла в России. Один раз уже было, результат известен.
У вас много нелицеприятных – жестокость, натурализм, секс – вещей в книге? А насколько литература должна образовывать? Важна ли декларация гуманистических и моральных ценностей в литературе? Я не против моральных и гуманистических ценностей в литературе, только за. Но их можно продвигать разными способами, в том числе, от противного – что я и делаю.
Вы чувствуете ответственность перед читателями?
Ответственность – в том, чтобы донести до читателя какие-то идеи, поставить перед ним вопросы, заставить задуматься. Если говорить об ответственности за то, что я могу подать «дурной пример» тем, что пишу про насилие, какие-то неблагополучные стороны жизни, то такой ответственности я не чувствую. Я не рекламирую и не приукрашиваю ничего плохого, и каждый сам несет ответственность за то, как он реагирует на текст, какие делает выводы.
Одна моя читательница сказала: «Я бы ни за что не дала твою книгу своей маме». Вы бы дали свои книги родителям и детям?
Да.
Степень цинизма автора… Как Вы это понимаете?
Современный мир достаточно жесток и несправедлив. Цинизм – одна из форм защиты. Цинизм автора – в жестком отношении к миру, справедливом, без прикрас, его описании. Только что вышел ваш новый роман «1986». Насколько это перестроечный роман?
<div style="text-align: center;"> </div>
Перестройка – фон для событий, которые я описываю. Вернее, ее самое начало. Такой же фон, как Чернобыльская авария, случившаяся в том же году. Само слово «перестройка» Горбачев произнес в апреле 1986-го года, и у меня есть в книге этот момент. Это отчасти детективный роман. В нём достаточно много перекличек с «Витебским делом», когда маньяк убивал девушек. В центре сюжета – молодой следователь Юра, который расследует убийства девушек на окраине города, в котором узнается Могилев. Он работает с более матерым напарником, который пытается «повесить» дело на кого-нибудь, чтобы побыстрей закончить расследование. Одновременно показана частная жизнь Юры, которая все больше диссонирует с окружающей реальностью.
Если бы вас попросили написать аннотацию к «1986», что бы вы написали?
Нуар-роман о криминале, насилии и Советском Союзе
Сейчас входит в моду всё советское. Даже пиво, которого в СССР вроде как толком и не было, делается в советской стилистике. Роман «1986» - это дань тренду?
Нет, абсолютно. Мне наплевать на все тренды, я на них не обращаю внимания. А мода на советское в разных формах появлялась уже с начала 2000-х. Причины ясны: люди, выросшие в советское время, хотят поностальгировать о своем детстве или юности, и кто-то на этом пытается сделать деньги. Абсолютно нормальное явление, но я к этому отношения не имею. У меня советское прошлое – адекватный фон для истории, которую я хочу рассказать.
Это последний написанный или изданный роман?
Последний изданный. Последний написанный, с рабочим названием «Свобода», должен выйти до конца этого года, договор на него с издательством уже подписан. Но пока не хотел бы рассказывать подробностей.
Ваше пожелание украинским читателям?
Удачи во всем, и желаю, чтобы вам попадалось больше книг, которые по-настоящему понравятся. Беседовал Платон Беседин.Москва – Киев. Прим.: отрывок из романа "Свобода" Владимира Козлова читайте в ближайших номерах журнала "ШО".
|
