<div style="text-align: center;"> </div>
27 (15) марта 1880 года родился писатель Аркадий Аверченко.
«Он был здоров, – скажет о нем лагерь союзников. – В нем не было «измов», городских изломов, «тонкостей», «меткостей», «едкостей»». Аверченко не «купался бесшумно», «чуть слышшшно» в честере и рокфоре тогдашнего литературного быта»
Русский пароход покидал крымские берега, отплывая за границу.Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:- Прощай, моя бедная истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячат Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась с глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мною Россия!...» Аркадий Аверченко, «Трагедия русского писателя».
- Интервью?- Как вы догадались?- По вашему виноватому виду. Это сразу заметно! У венгерских журналистов, например, когда они являлись ко мне, было такое лицо, будто они пришли делать операцию слепой кишки.- Разрешите приступить?- Всякое сопротивление бесполезно. Приступайте.- Сколько вам лет?- Не знаю.- То есть, как не знаете?!- Так и не знаю. Когда был совсем маленьким, не умел считать, а вырос - сбился.- Но ваши родители?- О! Они так молодились, что если бы я не сопротивлялся - мне сейчас было бы лет восемнадцать.- Где вы родились?- Гомер побил меня на четыре города.- ?!?- О месте его рождения спорили 7 городов, а о моем рождении только три: Харьков, Севастополь и Одесса.- А на самом деле - место вашего рождения?- У меня наибольшия подозрения падают на Севастополь.- Где вы учились?- Нигде. Родители полагали, что у меня слабое зрение, и я с детским простодушием поддерживал это заблуждение.- Но вы что-нибудь кончили?- Да. На прошлой неделе.- Так поздно?!- Да, это было поздно: половина второго ночи. Я кончил небольшой роман.
Роман, о котором говорил писатель Аверченко журналистам газеты «Эхо» в 1923 году, был, вероятнее всего, «Шуткой мецената». Исследователи по сей день довольно робко предполагают, что родился он в 1881 году (хотя в Википедии указан 1880). Местом рождения обычно указывают Севастополь, но, впрочем, стараются по возможности не говорить ничего: писатель Аверченко слишком любил шутить. Мы едва ли можем сказать, в действительности ли он не получил никакого образования из-за слабого зрения, или же все-таки учился в одной из севастопольских или каких-нибудь других гимназий. Не менее двух классов, как это указывают вконец расстроенные исследователи, которых отчего-то настораживает осведомленность, с какой Аверченко писал в своих рассказах о школьной жизни и экзаменах. С уверенностью можно сказать одно: Аркадий Аверченко в самом деле провел свое детство в Севастополе.
«У моего отца была галантерейная лавка (аристократия), – скажет он позже в рассказе «Три желудя», – Шашин отец работал в порту (плебс, разночинство), а Мотькина мать просто существовала на проценты с грошового капитала (рантье, буржуазия). … Ничему этому мы не придавали значения... Братски воровали незрелые арбузы на баштанах, братски их пожирали и братски же катались потом по земле от нестерпимой желудочной боли… Так счастливо и безмятежно жили мы, росли и развивались до шестнадцати лет.
А в шестнадцать лет, дружно взявшись за руки, подошли мы к краю воронки, называемой жизнью, опасливо заглянули туда, как щепки попали в водоворот, и водоворот закружил нас».
Водоворот начался с Харькова. С «Акционерного общества Брянских каменноугольных копей и рудников». Молодой человек, по мудрому отцовскому совету, работал там конторщиком. Отец… вы знаете, это важное – отец.
«Мой отец, – пишет Аверченко, – был удивительным человеком. Все в нем было какое-то оригинальное, не такое, как у других... Главным занятием отца была торговля. Но здесь он превосходил себя по странности и ненужности — с коммерческой точки зрения — тех операций, которые в магазине происходили.
Для отца не было лучшего удовольствия, как отпустить кому-нибудь товар в долг…»
Читатель, в этом тексте будет много цитат. Я начинаю понимать, отчего Аверченко так любил дурачиться, отвечая на вопросы журналистов. Как, вероятно, смеялся он над этими людьми, с умным видом пытавшимися сделать вид, что задают важные и нужные вопросы, когда на самом деле все было сказано.
Слушайте, читатель, слушайте:
«… Как все в отце было оригинально, так же была оригинальна и необычна его страсть — покупать редкие вещи. Требования, которые предъявлял он к этого рода операциям, были следующие: чтобы вещь приводила своим видом всех окружающих в удивление, чтобы она была монументальна и чтобы все думали, что вещь куплена за пятьсот рублей, когда за нее заплачено только тридцать…»
Но как бы нам ни хотелось передать вам сию же минуту историю о гигантском мраморном умывальнике, умопомрачительной лампе и вселяющих ужас часах, этого делать нельзя. Впереди еще много всего, а вы, если хотите узнать подробности жизни Аверченко-отца, найдете их в сборнике «Детство», в рассказе «Отец». Мы же, со своей стороны, полагаем, что сказанное выше гораздо лучше расскажет вам и о детстве писателя, и об истоках его творчества, и обо всем том, о чем положено рассказывать в биографиях.
Вы, скорее всего, и сами уже поняли, каким был финал коммерческой карьеры Аверченко-отца, а потому мы вернемся к тому моменту, когда отец дал сыну совет. Сын совету последовал, а через некоторое время его уволили его со службы со словами: «Вы хороший человек, но ни к черту не годитесь...»
Молодому человеку очень скоро стало нечего есть, но зато – кстати, это очень важная черта его характера! – он чертовски вовремя познакомился «старичком Черновицким», о котором никто ничего сказать не может, потому что о нем знают только от самого Аверченко. Так вот, продолжая историю, рассказанную писателем, этот загадочный персонаж тоже дал юноше совет: ехать в Петроград.
«Зачем, — спросил тогда Аркадий Аверченко, — чтобы и там голодать?»
Читатель, у нас с вами большие основания предполагать, что в подобной ситуации смеются немногие. Да и то, вероятно, уже достигнув определенного состояния, в котором, как правило, о вашей карьере беспокоятся родные, если таковые имеются, и медицинский персонал. Не смеялся и Аверченко. Но старичок ответил ему в духе будущих рассказов. Ответил вот что:
«Там, по крайней мере, голодать интереснее».
Сатирикон и сатириконцы
В 1908 г., под Новый Год, в Петербург приехал высокий молодой человек в черном пальто с барашковым воротником, в пенсне и каракулевой шапке.
Чуть ли не прямо с вокзала и едва ли не пешком молодой человек отправился на Фонтанку № 80 в редакцию «Стрекозы». Писателя потом много спрашивали: почему именно туда? Аверченко мог ответить, например: потому что это замечательный юмористический журнал, в которой печатался «отец» Чехова – Лейкин, и дебютировал сам Чехов, и также печатались Лесков, Полонский и Билибин… Но он ответил так: «На улице было холодно, а редакция была близко». Вполне возможно, что и это шутка, но следует признать, что очень удачная: 1 апреля 1908 года «из-под крыла» «Стрекозы» выходит журнал «Сатирикон» – журнал, в котором Аверченко очень скоро стал редактором, и в котором будут печататься Саша Черный, Тэффи, Аркадий Бухов и Осип Дымов – все лучшие юмористы России. Журнал иллюстрировали Билибин и Бенуа, Бакст, Кустодиев, Ремизов (который также и писал, под псевдонимом Ре-Ми), и Радаков. Первые четыре имени знают все, Ремизов, и как писатель, и как художник известен более знатокам (что, впрочем, не умаляет его таланта), а вот на Радакове мы косвенно остановимся.
В 1910 году редакция объявила, что все подписчики журнала на следующий год получат в виде бесплатного приложения «роскошно иллюстрированное издание — Экспедиция в Западную Европу10». Аверченко будет записывать, а Радаков и Реми — зарисовывать13. Можете себе представить, что это было за издание.
Юмористическая история Европы многократно переиздавалась. В
В описании сатириконцев она выглядела так:
«..Берега Европы омывают два океана сразу: Северный Ледовитый и Атлантический. Не знаю, как омывает Европу Ледовитый океан, но Атлантический — особой тщательностью в возложенной на него работе не отличается — грязи на берегу сколько угодно...»
«Утро России», 18 (05) 1910
АРЕСТ «САТИРИКОНА»
Наложен арест на вчерашний номер «Сатирикона». Редактор Аверченко привлекается к ответственности по ст. 73 и 129.(Соб. кор.).
«Русское слово»19 (06) января 1911 года (см. тут)
Но, кроме того, сатириконцы предпринимали турне по России – с литературными, и даже, скорее, театральными вечерами: в них принимали участие не только писатели, читавшие свои рассказы и пьесы, но и актеры, в этих пьесах игравшие. Играл и Аверченко. Он часто шутил, что, упрекни его кто-нибудь в том, что, дескать, плохой вы, Аркадий Тимофеевич, актер – то он не актер, а писатель. И наоборот. Однако, как бы там ни было, ни плохим актером, ни, тем более, плохим писателем, Аверченко не был, несмотря на то, что критики ему доставалось порядочно.
ПЕТЕРБУРГЪ(По телефону отъ нашихъ корреспондентовъ).
Вечер юмористов
4-го января в Петровском училище состоялся оригинальный вечер юмористов. Цель вечера – наглядно познакомить публику с современной юмористикой. Выступали: А.Аверченко, С.Городецкий, О.Дымов, Куприн, гр. А.Толстой, Тэффи и др. Рассказы Чехова читал д-р Балабан. Стихотворения захворавшего Саши Черного читал г-н Марадудин.
На долю всех участвовавших выпали дружные веселые аплодисменты. Зал был переполнен. Вечер имел большой успех.
В тоне милой непринужденной шутки беседовал с публикой Осип Дымов, который взял на себя роль хозяина и перед выходом каждого участвующего давал забавную рекомендацию. Юмористы собираются повторить свой вечер в Москве и других крупных городах.
Надо сказать, что и критиковавшим тоже доставалось не меньше. Так, например, некто Волжанин написал однажды в журнале «Театр и искусство»:
«Когда глядишь из зрительного зала на сцену, на г. Аверченко, одетого в модный фрак с огромной розой в лацкане и в ажурных носках, то кажется, что перед глазами «душка» опереточный тенор».
На что Аверченко на страницах «Сатирикона» ответил:
«Пристальное внимание рецензента «Театра и Искусства» приковали, главным образом, носки и фрак писателя... Завороженный носками, он даже маленькую гвоздику принимает за огромную розу. Почему роза? Почему не апельсин? Благо, и в том, и в другом рецензент понимает, очевидно, одинаково».
Похождения детины в Петербурге
«Он был здоров, – скажет о нем лагерь союзников. – В нем не было «измов», городских изломов, «тонкостей», «меткостей», «едкостей»». Аверченко не «купался бесшумно», «чуть слышшшно» в честере и рокфоре тогдашнего литературного быта». …Этот детина явно не знает, о чем говорил в прошлую среду Вячеслав Иванов, и даже не знает, что такое «оргиазм». И самое замечательное — не очень огорчается своим незнанием».
Все это было явным нарушением устоявшихся питерских традиций – и, не обращая внимания на раздававшееся брюзжание, Питер принял нарушителя в свои объятия.
Аверченко завел лихача, одевался у Калина, обедал у «Медведя» и считался постоянным гостем в ресторане «Вена», на углу Гороховой и улицы Гоголя. Владелец ресторана И.С. Соколов, выпустивший к десятилетию своего предприятия в 1913 году книгу «Ресторан «Вена», упоминал в ней, что так называемый литературный зал ресторана был излюбленным местом встречи различных знаменитостей литературного мира Петербурга. Среди знаменитостей, любивших собираться в «литературном» зале упоминается еще один завсегдатай: Куприн.
Кое-что об устрицах
В одном из номеров журнала за 1911 год в разделе «Волчьи ягоды» «Сатирикона» появилась заметка относительно публикации в московской газете «Итоги Недели». Вот эта публикация:
«Читатель! Не ты ли поощрял Аверченко на множество изданий его «устриц» и «зайчиков»? (Речь идет о сборнике «Веселые устрицы», напечатанном в 1910 г., - Е.С.) Не ты ли расплодил этих жирных устриц, которые ползают теперь в доме русской литературы и оставляют нечистые следы?»
Ответ «Сатирикона» был таким:
«Если сотрудник этой газеты завтракает ползающими устрицами, то мы должны его предостеречь: он принимает за устрицы что-то другое. Живое ползающее — это совсем не устрицы».
Устрицы, как и прочие признаки респектабельного образа жизни, а в особенности «литературный зал» в «Вене» и бурная любовь читателей, не раз ставились в упрек. Именно устриц наденет на кончик своей шпаги Чуковский, возмущенный якобы слишком презрительным отношением Аверченко к «серым людям толпы», к издевательским описаниям русского крестьянина и русского рабочего. Обвинения Чуковского и прочих недовольных сводились к тому, что Аверченко «слетка радикал, слегка бонвиван, слегка эстет, слегка ницшеанец, — истинный сын нашего милого Невского». Его самого и сатириконцев упрекали в смехе сытом, смехе обывательском, смехе неуместном. Неуместном? Но Бог с ним.
Тем временем смех Аверченко становится издевательским.
С 1916 по 1917 – последние годы нормальной работы журнала, выходят книги: «Самоновейший письмовник с приложением: как держать себя дома и в обществе, искусство писать в альбом, руководство к танцам и к светским разговорам». Затем «научная» статья о письмовниках вообще, и чуть позже – «Физиология и анатомия человека с приложением психологии человека» и «Вестник знания «Нового Сатирикона» из трех, частей: «Оккультные науки», «Энциклопедический словарь» и «Хрестоматия для деточек». У черта на обложке, самодовольно стоящего у школьной доски с указкой в руках – узнаваемое лицо Аверченко. Он толст, он зелен, он в пенсне и белых перчатках.
«Большинство несведущих людей под словом оккультизм подразумевают столоверчение. Это не так. Оккультизм очень сложная и хлопотливая вещь; это громадная область — от вызывания духов, до получения, с помощью гипнотического внушения, наследства от совершенно постороннего человека».
Новый «Сатирикон»
В 1913 году произошел конфликт между издателем журнала Корнфельдом и его сотрудниками. Конфликт закончился тем, что Аверченко вышел из состава редакции и, совместно с другими бывшими сотрудниками «Сатирикона», основал журнал «Новый Сатирикон». Его редактором он и пробыл до августа 1918 года, когда после закрытия журнала большевиками, был вынужден покинуть Петроград.
Письмо из Константинополя
Мы не можем поместить здесь письмо целиком, оно большое. Но несколько важных отрывков приведем. Вот они.
«Здравствуй, голубчик! Ну, как поживаешь? Всё ли у тебя в полном здоровьи?
Помнишь ли ты меня? Я тот самый твой коллега по журналистике Аверченко, который, если ты помнишь, топтался внизу, около дома Кшесинской, в то время, как ты стоял на балконе и кричал во всё горло:
— Надо додушить буржуазию! Грабь награбленное!
Я тот самый Аверченко, на которого, помнишь, жаловался Луначарский, что я, дескать, в своём «Сатириконе» издеваюсь и смеюсь над вами.
Ты тогда же приказал Урицкому закрыть навсегда мой журнал, а меня доставить на Гороховую.
Прости, голубчик, что я за два дня до этой предполагаемой доставки на Гороховую — уехал из Петербурга, даже не простившись с тобой. Захлопотался.
Ты тогда же отдал приказ задержать меня на ст. Зерново, но я совсем забыл тебе сказать перед отъездом, что поеду через Унечу.
Не ожидал ты этого?
…Ты гонял меня по всей России, как солёного зайца: из Киева в Харьков, из Харькова — в Ростов, потом Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Мелитополь, опять… Севастополь.
Это письмо я пишу тебе из Константинополя, куда прибыл по своим личным делам.
С коммунистическим приветом,
Аркадий Аверченко.
P.S. Если вздумаешь черкнуть два слова, пиши: Париж, Елисейский дворец, Мильерану для Аверченко».
«Приятельское письмо Ленину от Аркадия Аверченко»
О Простодушном и его «Записках»
В Константинополе, а затем в Праге дела Аверченко шли хорошо – русской публики там было достаточно. Этому времени он посвятит свои «Записки Простодушного». Если вы когда-либо наткнетесь на аннотацию вроде «написано с мягким юмором», какими любят предварять книги Аверченко – не верьте. Если вы нервная барышня – не читайте. А впрочем, читайте. Вы узнаете о том, как баронессы работают официантками, а актрисы – горничными, об аферах и аферистах, о невероятных экземплярах в коллекции каналий, которую собрал Аверченко в главе «Зоопарк», о том, как ловят вшей, питаются «образцами» с партий ворованного шоколада и носят «образцы» из партии носков – много всего. «Кошмар! – ужасается «мягкому юмору» наша современница на одном из сайтов. – И не подумаю читать вторую часть!» Бедная девушка. Она не подозревает, что во второй части будет о Праге, и что там картина изменится. Там терпеливые чехи гневаются только, если плохо сказали об их кнедликах, там в самом страшном притоне вам вернут оброненную купюру, и… но, собственно, там так хорошо, что совершенно невозможно снять комнату. Так что, может быть, нервным девушкам следует мягкого юмора избегать. При этом самого Аверченко преследует еще одно обстоятельство комического характера: пишет он по-прежнему на русском, рассказы его с удовольствием печатает пражская пресса – в переводе на чешский и на немецкий, а вот в Советской России они выходят переведенные снова. С русского на чешский и снова на русский. Беспрецедентный случай!
- Но почему, – спросит с мягким юмором читатель, – Советская Россия не может печатать рассказы Аверченко как есть, на русском?
Это прекомичная история. Потому что в таком случае придется платить автору гонорары. Советская Россия не хочет платить гонорары антисоветскому писателю… но хочет его рассказов.
1921 г., Прага.«Газета Аркадия Аверченко»Издание светлое, праздничноеОтдел «Телеграммы»:
Москва. Здесь полный порядок, нет грабежей, на улицах чистота: грабить некого и сорить нечем. Работают все театры от анатомического до театра военных действий.
Петербург. Все слухи о прекращении промышленности ложны. Чрезвычайки, например, работают круглые сутки, сырья сколько угодно.
В Праге и Константинополе Аверченко будет предпринимать попытки так ли, этак ли, возродить «Сатирикон» – неважно, под каким названием. Но жизнь нескольких периодических изданий окончится после двух-трех вышедших номеров, а то и просто в «шапке» будет стоять: «Номер единственный».
Однако книги – книги выходят. В Праге, в Берлине, в Париже – где угодно. Одна из них – «Двенадцать портретов в формате «Будуар» – была выпущена издательством «Internationale Commerciale Revue». Эта книжка содержит тринадцать рассказов, часть которых была написана и опубликована в севастопольских газетах «Юг» и «Юг России» и в константинопольском журнале «Зарницы». Сборник начинается кратким предисловием Аверченко. В этом предисловии писатель замечает, что предлагаемая вниманию читателей книжка есть «нечто среднее между портретной галереей предков и альбомом карточек антропометрического бюро при сыскном отделении».
Затем выходит сборник «Смешное в страшном». Сюда войдут фельетоны, написанные во время гражданской войны и пребывания в Константинополе. «Атташе Канторович», «Улитки», «Контроль за производством», «Тайна графа Пурсоньяка». Это смешно. Это ужасно смешно. Читая эти рассказы, хочется смеяться над Чуковским. Сытый смех, говорите? Так может смеяться только человек в отчаяньи. Человек, ежеминутно понимающий, что прочного в мире нет вообще ничего – кроме умения смеяться, и только так можно не сойти с ума в нынешнем буйнопомешанном мире.
Последним в сборнике помещен популярный фельетон Аверченко «Советский словарь»:
Ъ (твердый знак). — При мягком отношении советской власти к населению не нужен.
Z (ять). — Составная необходимая часть хлеба. Пока его писали через «ять» — хлеб был. Стали писать «хлеб», и нет хлеба, а есть одуванчики, лопух и березовая кора, как известно, 6уквы «ять» не имеющие.
Awertschenko und die Welt
Последние книги Аверченко выходят 1924-1925 гг.
«Пантеон советов молодым людям, или Вернейшие способы, как иметь успех в жизни» состоит из шести глав: «Уменье держать себя в обществе и на званом обеде», «Советы начинающим полководцам», «Хозяйственные советы», «Пасхальные советы», «Искусство рассказывать анекдоты» и «Советы, как иметь успех у прекрасного пола».
«Рассказы циника» – двадцать восемь историй, часть которых печатал еще «Новый Сатирикон»: «Крыса на подносе», «Индейка с каштанами, «Джиу-Джицу», опубликованные впервые под теми же самыми названиями, а также рассказы, написанные уже в эмиграции: «Фокс-тротт» и «Пять рассказов для читателя. Последний рассказ был, видимо, впервые напечатан на немецком языке для газеты «Prager Pressed».
Редакция Prager Presse отвела знаменитому русскому целую рубрику в воскресном номере: «Аверченко и мир» (по-немецки: «Awertschenko und die Welt»). Раздел представлял собой юмористическое обозрение злободневных политических событий с комментариями. Эта рубрика просуществовала вплоть до конца 1922 года. Кроме нее, в газете помещались рассказы и фельетоны Аверченко, в первое время исключительно новые его произведения, которые только позже вышли и на русском. Такой стала, к примеру, серия рассказов о Праге, включенная во второе, дополненное издание «Записок Простодушного» (рассказы «Чехи», «Как добыть себе комнату в Праге», «Мой ученик» и «Самый страшный притон Праги»).
И тем больнее было прочитать в одном из последних его писем в 1925 году (уже когда писатель перенес операцию по удалению глаза, а впоследствии оказался в больнице с сердцем и склерозом почек):
«Скучно на этом свете, господа, а в Праге – в особенности…»
Эти строки привели адресата (а им был друг Аверченко, Аркадий Бухов) в ужас. Для него, как и для многих, кто знал «короля русского юмора», Аверченко был… Аверченко был Аверченко. Разве может он перестать шутить? Не верьте – не может. Ворчать, брюзжать и ныть, когда вы оказались в печальных обстоятельствах, можно всем. Не станем врать, что Аверченко так и умер, шутя, но вот другое письмо одного из его друзей. Это, честно говоря, не совсем письмо. Это некролог. Ничего, что мы некролог?
«…И сам – умирал с улыбкою…
Вот анекдот, слышанный мною из уст умирающаго:
- Слушай, Хаим, купи у меня товар…- Хорошо… Только: 10 % наличными, а 90 % векселями! Идет?- Идет.- А какой товар и много?- Не очень!- Сколько?- Два вагона: один вагон минутных стрелок к карманным часам, а другой - повидла…- Ах, вот как! Так ты оставь себе стрелки, а мне продай вагон повидла!.. Я дам половину наличными, а только половину векселями – и самыми хорошими!..- Оой, ой!.. Не могу… Только оба вагона вместе… Бери разом весь товар… Его нельзя разделить…- Да почему разделить-то нельзя?- Э, э… Как тут разделишь, когда стрелки перемешались с повидлом!..»
* * *
Одну из старых книг Аверченко нашли в Екатеринбурге, в комнате расстрелянного царя, а более свежую в кабинете только что умершего Ленина.
|