<div style="text-align: center;"> </div>
Писатель, имя которого фигурирует в Нобелевских списках по литературе уже второе десятилетие – Филип Рот. В сущности, в последние годы нобелевская интрига звучит не столько как: «Кого наградят в этом году?», сколько: «Дадут на этот раз премию Роту или опять кому-то другому?» По каким причинам не проходит нобелевский отбор живой классик американской литературы, самый маститый из всех современных американских писателей, «титан американской прозы» – можно только догадываться.
Получение Нобелевской премии для писателя – высшая точка его литературного признания, все равно что пост президента для политика. И это при том, что критерии отбора Нобелевского комитета (как и любого другого) более чем субъективны. Хотя, конечно, восприятие искусства не может не быть субъективным. В спорте достижения измеряются в метрах и секундах, научные открытия вполне очевидны. Но как можно судить, что один писатель лучше другого?
Кто спорит, списки Нобелевских лауреатов – краткий конспект мировой литературы XX века. Но все же сколько имен первого ряда в них не вошло! Толстой и Набоков, Джойс и Пруст, Музиль и Кортасар, Оден и Кавафис, Мандельштам и Цветаева… И наоборот: кто теперь помнит Сюлли-Прюдома (французский поэт, открывающий список лауреатов) или Перл Бак (американская романистка)? Соображения политкорректности зачастую оказывают на решения комитета влияние большее, чем художественные достоинства произведений.
Писатель, имя которого фигурирует в Нобелевских списках уже второе десятилетие – Филип Рот. В сущности, в последние годы нобелевская интрига звучит не столько как: «Кого наградят в этом году?», сколько: «Дадут на этот раз премию Роту или опять кому-то другому?» По каким причинам не проходит нобелевский отбор живой классик американской литературы, самый маститый из всех современных американских писателей, «титан американской прозы» – можно только догадываться. В антисемитизме шведскую академию заподозрить сложно. Скорее уж в антиамериканизме: американцам премии не вручаются уже почти два десятилетия, с 1993 г. (Тони Моррисон – мало того, что женщина, так еще и чернокожая).
Смешно, конечно, что за европейскую неприязнь к американскому экспансионизму приходится отдуваться потомку европейских эмигрантов, много лет прожившему в Европе, женатому на англичанке, всю жизнь поддерживавшему демократическую партию и вообще похожему на среднего американца как Эмпайр-Стейт-Билдинг на индейский вигвам. Смешно читать в статье, посвященной вручению премии Тумасу Транстремеру: «Честно говоря, до вчерашнего дня я ничего толком о нем не слышал…» С Ротом, понятно, подобный пассаж был бы невозможен. Уж по критерию популярности с тем же Транстремером или Гертой Мюллер его даже сравнивать не приходится. Сам Рот, автор множества комических романов, этот юмор бы оценил. Может быть.
Филип Рот родился 19 марта 1933 г. в городе Ньюарк, штат Нью-Джерси. Нью-Джерси, тем более Ньюарк, «город за рекой» – американское Подмосковье: до Нью-Йорка рукой подать, но уже провинция. Благодаря Роту Ньюарк занял на американской литературной карте столь же прочное место, как Нью–Йорк О’Генри, Новый Орлеан Теннеси Уильямса или округ Йокнапатофа, символизирующий южные штаты, у Фолкнера.
Район с поэтическим индейским названием Уиквахик был заселен в основном евреями-эмигрантами из Восточной Европы. Америку они воспринимали как новую родину, новый Сион. «Там» больше не существовало. Родители Рота были выходцами из Галиции, эмигрантами во втором – третьем поколениях. Отец, Герман, работавший страховым агентом, сделал предельно успешную для тогдашнего еврея карьеру: стал региональным менеджером компании. Мать, Бесс, занималась воспитанием двоих сыновей: старшего, Сэнди, и младшего, Филипа. «Добрые, трудолюбивые, честные, ответственные, общительные люди», дружная семья. В соответствии с толстовским правилом, жизнь их была счастливой, но довольно скучной – и Рот долго не пытался их изображать в своих книгах, пока не придумал засунуть в фантастические обстоятельства антисемитских гонений в «Заговоре против Америки».
Филип рос типичным «хорошим еврейским мальчиком»: прекрасно учился в школе, в 17 лет поступил в Бакнелл-колледж в Пенсильвании, собирался стать юристом, но на втором курсе увлекся литературой и сам начал писать рассказы, которые ему самому не слишком нравились. В Чикагском университете он уже занимался филологией. Отслужив год в армии (его комиссовали из-за травмы спины), вернулся в Чикаго для подготовки доктората. После армии Рот начал писать совсем по-другому. В 1959 г. вышел его первый сборник повестей и рассказов «Прощай, Колумб», который сразу же завоевал Национальную книжную премию. Премии и стипендии позволили Роту бросить преподавание английской литературы и сосредоточиться на писательстве. Впрочем, он и впоследствии периодически возвращался к преподавательской деятельности – курсы «creative writing» в Принстоне, университетах Айовы и Пенсильвании.
Тогда же, в Чикаго Рот встретился с человеком, которого всю жизнь считал своим литературным мэтром и одним из двух лучших американских писателей XX века (вторым, по его мнению, был Фолкнер) – Солом Беллоу. Их знакомство началось в 1957 г., когда Рот послал Беллоу один из первых своих рассказов, «В ожидании вандалов». Переписка переросла в дружбу, продолжавшуюся до смерти Беллоу в 2005 г.
После «Прощай, Колумб» Рот опубликовал еще две довольно слабых книги, но настоящая слава к нему пришла в 1969 г. Роман «Жалобы Портного» даже в разгар сексуальной революции шокировал читателей. Преуспевающий юрист и мальчик из хорошей еврейской семьи Алекс Портной, лежа на кушетке в кабинете психоаналитика, предавался излюбленному еврейскому занятию: жалобам на жизнь, на сверхзаботливых и ограниченных родителей, на страсть к мастурбации, нежелание заводить семью и увлечение белокурыми шиксами (нееврейками). В общем, не жизнь, а сплошной еврейский анекдот. Этот истеричный, захлебывающийся, но смешной до колик поток непристойностей, обвинений и самооправданий произвел эффект разорвавшейся бомбы. «Самая грязная книга из всех, опубликованных до настоящего времени» (журнал New Yorker), «эпопея мастурбации», «секс-ловушка-22»… Книга стала классикой американской литературы (она включена в список 100 самых знаменитых романов XX века), а ее парафразы вошли в самую популярную продукцию массовой культуры, вроде «Симпсонов» или «Американского пирога» (только там в качестве «объекта любви» выступает пирог, а не кусок сырой печенки).
«Жалобы Портного» создали Роту репутацию, от которой он не может избавиться и до сих пор – «40 лет и 26 романов спустя». Слишком еврейский, слишком сексуальный, слишком смешной, чтобы к нему относились так же серьезно, как к Пинчону или Апдайку. Два ярлыка сопровождают Рота до сегодняшнего дня. Комплекс еврейской самоненависти. Женоненавистник.
Обвинения в антисемитизме посыпались на Рота еще до «Портного», после публикации в 1959 г. рассказа «Ревнитель веры», в котором описывается, как солдат-еврей выпрашивает себе разные поблажки и увиливает от отправки на фронт под предлогом религиозных убеждений. Против Рота ополчилась Антидиффамационная лига, а смысл присылаемых ему писем сводился к фразе: Незачем полоскать грязное белье перед гоями (неевреями)!
Тут следует заметить, что Филип Рот писатель не просто американский, а еврейско-американский, как Сол Беллоу или Бернард Маламуд. (Хотя сам он и заявляет, что терпеть не может все эти клише: еврейско-американская литература, афро-американская литература, феминистская литература… «Я в точности знаю, что это такое – быть евреем. Быть евреем – совсем неинтересно. Я – американец»). Дело тут не в национальности: у Артура Миллера, Нормана Мейлера и Сэлинджера тоже были еврейские корни, но на их творчестве это никак или почти никак не отразилось.
А вот у Рота большинство персонажей всех его романов – евреи. Даже главный герой «Людского клейма» Коулмен Силк, скрывая свое афро-американское происхождение, выдает себя за не просто за белого, а именно за еврея. (Кстати, сюжет этой книги основан на реальной истории нью-йоркского писателя и литературного критика Анатоля Бройара, светлокожего мулата, выдававшего себя за белого.)
Темы книг Рота – ассимиляция, отрыв от национальных традиций, уход от религии, распад семейных связей, проблемы самоидентификации – вовсе не выдумки писателя, а реалии жизни пяти миллионов американских евреев. «Каждое следующее поколение распознавало ограниченность предыдущего, умнело и делало шаг вперед – дальше от местечковой косности, ближе ко всему спектру прав, даруемых Америкой, к образу идеального гражданина, отбросившего ветошь еврейских манер и обычаев. И вдруг – выбывает из игры дочь, дитя четвертого поколения ... Дочь депортировала его из вожделенной американской пасторали в мир, противоположный пасторали, дышащий яростью, неистовством, отчаянием, — в кипящий американский котел» – такова история героя «Американской пасторали» Шведа Лейбоу.
С женоненавистничеством Рота сложнее. Все его книги написаны с точки зрения мужчин. Правда, женщины в жизни этих мужчин занимают большое, иногда даже очень большое место, но отнюдь не благодаря своим личностным качествам. Женщины для них – это главным образом «роскошный футляр для члена» («Жалобы Портного»), и герои впадают в ступор, обнаружив, что подружка «была не только маленькой дырочкой» («Обыкновенный человек»). Вообще-то яркие личности, преданные жены и любящие матери среди героинь Рота встречаются, и все же предпочтение явно отдается совсем другому типу – сексапильным красоткам, желательно малообразованным или вовсе неграмотным, как Фауни Фарли в «Людском клейме».
Что тут от Рота, а что – от его героев? С другим писателем такой вопрос вообще бы не возник. Но Рот любит автобиографические игры, вводя почти в каждый роман кого-нибудь из своих альтер-эго: Натана Цукермана, Дэвида Кипеша, а то и самого Филипа Рота (который вовсе не тождественен его автору, писателю Филипу Роту). «Я пишу выдуманную историю, и мне говорят, что это автобиография, я пишу автобиографию, и мне говорят, что эта история выдумана», – заявляет Рот (или его герой) в «Обмане». «Создание фиктивных биографий, фиктивных историй – это и есть моя жизнь».
Успех «Жалоб Портного» был огромным, вот только это оказался как раз тот случай, когда, по словам критика Питера Де Вриза, писатель, мечтающий о встрече с богиней Славы, получает вместо нее шлюху Популярность. Роту, человеку совсем не публичному, пришлось скрываться в писательской колонии Yaddo, в штате Нью-Йорк.
Отзывы о Роте-человеке прямо противоположны его репутации писателя. Привычки у него всегда были самыми спартански-аскетическими. Ест он мало, приближаясь к стандартам своего героя Лоноффа из романа «Литературный негр» («The Ghost Writer»), съедавшего на завтрак пол-яйца; алкоголь почти не употребляет; обстановка в доме – самая простая. На вопрос, кем бы он хотел стать, если бы не был писателем, отвечает: священником. (Хотя Рот не просто нерелигиозен, он, по его собственному выражению, «анти-религиозен».)
На некоторых людях природа отдыхает, чтобы подольше поработать над такими, как Рот. Ум плюс талант. Друзья считают Рота одним из самых веселых и остроумных людей на свете. Да и внешность чего стоит: писатель и в возрасте под 80 смотрится неплохо, а уж в молодости… Рост и фигура атлета, шапка черных кудрей и лицо римского императора. Ничего общего с классическим типом хлипкого еврея-очкарика (так, к примеру, выглядел Сол Беллоу). При такой внешности следовало бы ожидать бурной личной жизни, тем более что аскетизм Рота на эту жизненную сферу вроде бы не распространяется. Но как раз об этой стороне своей жизни Рот предпочитает не распространяться, и репортерам желтой прессы приходится довольствоваться слухами. («Говорят, у вас был роман с Барбарой Стрейзанд? – Я с ней не знаком. А вы не можете меня с ней познакомить?») Женат Рот был дважды, но все, что известно о первой его жене, это что ее звали Маргарет Мартинсон Вильямс, что встретились они в Чикаго, брак продолжался с 1959 по 1963 г., что спустя несколько лет после развода Маргарет погибла в автокатастрофе и что она послужила прототипом Морин Тернопол в романе «Моя мужская правда».
Единственное событие личной жизни Рота, ставшее достоянием широкой общественности – его второй брак. Причем если герои романов Рота гоняются за блондинистыми шиксами, которые годятся им в дочкивнучки, то сам писатель женился на брюнетке, еврейке, старше его на два года. Правда, это была знаменитая красавица, британская актриса Клэр Блум. По мотивам этого брака Клэр Блум написала воспоминания, после публикации которых Рота накрыло еще одним девятым валом обвинений в женоненавистничестве. Хотя ни на какие его сексуальные перверсии бывшая жена не жаловалась. Главным камнем преткновения в этом браке оказались донимавшие Рота депрессии, да его неспособность ужиться с падчерицей Анной Стайгер, оперной певицей, дочерью Блум от первого брака с Родом Стайгером. Писатель настоял на том, чтобы падчерица жила отдельно. Девице, впрочем, было уже 18 лет.
Если верить Клэр Блум, после разрыва Рот забросал ее факсами с требованиями вернуть ему обручальное кольцо, оплатить 500 или 600 часов, которые он провел, помогая жене готовиться к ролям (по таксе 150 долларов за час), а также заплатить 62 миллиарда долларов за нарушение брачного соглашения. Насколько все это соответствует действительности – неизвестно. Рот очень болезненно отреагировал на мемуары бывшей жены, даже в судебном порядке запретил ей заниматься рекламной кампанией книги. Спустя несколько лет он отомстил ей так, как может отомстить только писатель: вывел ее в романе «Мой муж – коммунист» в образе Евы Фрейм – актрисы, светской дамы, еврейки-антисемитки, предавшей своего мужа – коммуниста во времена маккартизма.
С окончанием отношений с Блум связан коренной перелом в жизни Рота, который приходится где-то на конец 80-х – начало 90-х годов. В1989 г. он перенес операцию по коронарному шунтированию, затем начались тяжелые депрессии. В1993 г. писатель даже попал в психиатрическую клинику. Здесь пациент то впадал в суицидальные настроения, то подозревал, что жена пытается его отравить. В том же, 1993 году вышла «Операция Шейлок», довольно прохладно встреченная критикой, и последовал развод. После чего Рот окончательно вернулся в Штаты и поселился в домике в Коннектикуте.
В 1995 г. он публикует «Театр Шаббата» – еще один откровенно-сексуальный шедевр под стать «Жалобам Портного», и с этого момента в жизни Рота начинается фантастическая полоса позднего цветения. За полтора десятилетия он опубликовал 11 книг, в последнее время – по короткому роману каждый год – достижение, редкое даже для молодого автора, не то что для писателя, перевалившего за седьмой десяток. Критики пишут о «новом Роте» – серьезном, глубоком, исследующем кризисные моменты американской истории: Вторая Мировая, корейская и вьетнамская войны, маккартизм, борьба за расовое равноправие, левый радикализм 60-х годов. Трилогия «Американская пастораль», «Мой муж – коммунист» и «Людское клеймо», а также «Заговор против Америки», написанный в жанре альтернативной истории (фашиствующий летчик Чарльз Линдберг побеждает на выборах Франклина Рузвельта и устанавливает в США нацистский режим) наверняка войдут в золотой фонд американской литературы.
Плодовитость Рота (31 роман) для «серьезного» писателя беспрецедентна. На ум приходят сравнения разве что с Агатой Кристи или Стивеном Кингом. Литературовед и критик Гарольд Блум шутит, что Рот заканчивает один роман и на том же листе начинает писать новый. Сам писатель объясняет все очень просто: «Я стараюсь писать хотя бы страницу в день. К концу года набирается 365 страниц – вот и целая книга». Конечно, Рот – писатель неровный, но ведь создать 30 шедевров подряд под силу разве что Шекспиру. Зато он настолько разнообразен, что среди его произведений каждый может найти вещи на свой вкус. Добротные реалистические романы. Поползновения в сторону модернизма («Грудь», герой которой, как в новелле Кафки, превращается – только не в насекомое, а в огромную женскую грудь). Сатира, фарс, гротеск. Произведения, написанные в форме чистого диалога – «Обман», «Наша банда», хотя Рот и не считает себя драматургом. Постмодернистские игры с реальностью и фантазией, множеством рассказчиков-повествователей (как в «Операции Шейлок» или «Мой муж – коммунист»). Последние четыре коротких романа, объединенные в цикл «Немезида», написанные каким-то стертым, почти протокольным стилем, мрачные и холодные, перебирающие темы смерти, старости, болезни, увядания и угасания сил, кажется, не имеют ничего общего с фантастическим блеском, энергией, легкостью и сокрушительным сарказмом ранних вещей Рота.
Живет Рот в фермерском домике XVIII века в глуши штата Коннектикут, почти ни с кем не общаясь. Часто созванивается с Гарольдом Блумом, с которым он разговаривает на смеси английского и идиша: писатель неплохо знает идиш и частенько вставляет в свои произведения идишские словечки, вроде радующих русское ухо kishkas. Раньше он иногда встречался с жившим в соседнем Беркшире Стайроном, но тот умер в 2006 г. Рот часто навещает могилы своих родителей в Нью-Джерси, подолгу разговаривая с ними, как герой «Обыкновенного человека».
Дни его ничем не отличаются один от другого: он встает рано утром, долго гуляет по окрестностям, а затем возвращается домой и пишет, пишет, пишет… Писание для него – работа не только интеллектуальная, но и физическая: пишет Рот, стоя за конторкой (из-за больной спины), а обдумывает написанное, прогуливаясь, так что на каждую страницу текста приходится полмили пройденного пути. Еще одна эксцентрическая особенность Рота: он всегда разделяет жилое и рабочее помещения. Во времена совместной жизни с Клэр Блум у него было по две квартиры в Нью-Йорке и Лондоне, теперь же Рот работает в маленькой студии в глубине двора. «Каждый вечер я возвращаюсь домой как простой рабочий с фабрики».
Писательство для Рота – главное дело его жизни, и ради него он согласен терпеть все что угодно – включая одиночество. Рот как-то сказал: «Я не представляю, чем еще можно заняться, кроме писательства. Никаких других интересов у меня нет. Если бы я перестал писать, я сошел бы с ума». Даже бывшая жена признает, что дама, отнявшая у нее мужа – это литература: «Он неспособен жить вместе с кем-то. Когда он пишет, ему ничего больше не нужно – ни человеческие связи, ни обязанности, ни страсти. С тех пор, как мы развелись, он публикует по книге в год. Невозможно выдерживать такой темп и жить обычной человеческой жизнью. Теперь он живет так, как ему хочется, но это не жизнь».
После того, как в течение шести лет (2005 – 2010) умерли Артур Миллер, Сол Беллоу, Стайрон, Воннегут, Мейлер, Апдайк и Сэлинджер, Филип Рот остался едва ли не последним из могикан большой американской литературы. К тому же он – самый именитый из ныне живущих американских писателей. Одно перечисление его премий, наград и номинаций потянуло бы на небольшую заметку. Пулицеровская премия, три премии Фолкнера, две Национальные книжные, Международная премия Франца Кафки, выход собрания сочинений в серии «Библиотека Америки» и т. д., и т. д. В 2011 г. его наградили Международной Букеровской премией. Событие это сопровождалось скандалом: британская писательница Кармен Каллил, одна из трех членов жюри, заявила, что она не согласна с решением двух своих коллег и выходит из состава жюри. Рота эта история заинтересовала слабо: он поблагодарил за оказанную честь, но на вручение премии не поехал. Кроме Нобелевской, никакие другие премии его давно уже не волнуют. Каждый год, прослушав по радио объявление о новом лауреате, писатель тяжело вздыхает. Журналистам, которым Рот изредка соглашается дать интервью, рекомендуют не упоминать в его присутствии слово на букву Н. «Его книги не слишком политкорректны, – выдвигает свою версию Гарольд Блум. – Не то что шведские академики».
Остается надеяться, что к 80-летнему юбилею подарок на букву Н Филип Рот все-таки получит.
.
|