С глубоким прискорбием сообщаем, что 13 июля 2009 года
не стало замечательного поэта и организатора литературного
процесса в Украине, председателя Конгресса литераторов Украины Юрия Григорьевича КАПЛАНА.
Информация о времени и месте прощания с Поэтом будет размещена на сайте "Конгресса литераторов Украины":
Юрий Каплан стоял у истоков Волошинского фестиваля, проводил фестивали русской поэзии в Киеве, выпускал антологии русской поэзии.
В этом году он вновь собирался приехать на Волошинский…
Вечная память…
===============================================
Юрий Каплан: Поэзия
Из ранних стихов
ХОККЕЙ
Зал хекает: — "Хок-кей!”,
Толчет ногами в ступе.
Спружинясь, как жокей,
Верхом на жестком стуле
Сижу.
Атака — шах!
В боку — соседа локоть,
Голодных клюшек клекот
Торчком — в ушах.
Но четкий, как клише,
На белом дне площадки,
Вратарь сжимает шайбу
В коричневой клешне.
И —
снова "на ура”
Отчаянно, азартно
Позавчера — вчера —
сегодня — завтра.
Хоть день пожить слегка,
Влюбляться, бить баклуши.
Но клюшка, как клюка,
Как клятва, как кликуша.
И мы отражены
Стеклянной крышей — джинны,
И мы отрешены,
Что значит — одержимы
Единым: жажда шайб
Нам есть и пить мешает.
Так чешется лишай
И в полночь сна лишает.
Живьем горим, живьем —
Эпоха удружила:
Ведь только и живем,
Покамест одержимы.
СОТВОРЕНИЕ ЭСКИЗОВ ФРЕСКИ СТРАШНОГО СУДА ДЛЯ РОСПИСИ
МИХАЙЛОВСКОГО СОБОРА НА ЗАБРОШЕННОМ ВЕЛОТРЕКЕ В ЦЕНТРЕ КИЕВА
.
..брат ваш и соучастник в скорби...
Откровение Иоанна Богослова.
Глава 1, стих 9
Закончился железный век,
Но все бессмысленное — длится.
Забытый Богом велотрек
Заржáвел посреди столицы.
В его тени, на самом дне,
У ног бетонов многотонных
На деревянном полотне
Художник раскидал картоны.
Кто допустил его сюда,
Где взгляду не к чему придраться?
Ареной страшного суда
Предстало перед ним пространство.
Как он прошел сквозь этот бред
И скарб пронес в дырявой торбе? —
Он тоже соискатель бед,
Он тоже соучастник в скорби.
А приберечь картоны для
Заказов не такого сорта? —
Но, велотрек, твоя петля
И в самом деле стала мертвой.
Семь ангелов трубили сбор,
Четыре зверя на арене.
И ждал Михайловский Собор
Его сумбурных откровений.
Времен расторгнута петля,
Семи светил сместились оси.
Обугленным огрызком дня
Он самый первый штрих наносит.
* * *
Как жалок человек, бегущий за автобусом.
Венец природы, где твое сиянье?
Спроси его, куда он так торопится,
Посмотрит изумленно: — Марсианин?..
Он в каждом встречном чувствует врага,
Он лебезит перед секундной стрелкой,
Его штанов измызганные стрелки
Давно не ощущали утюга.
Всемирные бега. Безумный рев
Ровесников и граждан посолидней.
Ры-вок — и каждый вдребезги готов,
Как будто в легких у него селитра.
Все мечутся. Кто завоюет приз?
Все рушится. Стихии. Распри. Войны.
Движение души. Единственное из
Движений человечества достойно.
Движение души. Неуловимый жест.
Надежда тайная: всю жизнь переиначу!
И в годы бедствий, и в часы торжеств
Решает все...
И ничего не значит.
СИРЕНЬ В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ
Поверим искренней заре,
Туда шаги свои нацелим,
Где над обрывом, отсырев,
Сиреневый мерцает терем.
Пир ритуала. Духота
Угрозы. Ангельское пенье.
Клюка колдуньи и фата
Невесты на его ступенях.
Издерган занавес дождя,
И город, изнуренный, слышит:
Лиловой ревностью душа
Куста сиреневого дышит.
Нахохлена в тени холма,
Махрова и черна, как хунта.
А там метели бахрома
В снегах похоронила хутор.
Купальщиц утренний испуг,
Небес свинцовое предгрозье.
Застенчивый колеблет звук
Свеченье электронной грозди.
Мы слышим сбивчивую речь,
Глотаем лепесток на счастье.
Бетонным монстрам не сберечь
Нас от сиреневой напасти.
* * *
Будь во мне все бесследной, все тише,
Все бесплотней, как тень на стене.
Ненавижу тебя, ненаслышу,
Ненадумаю о тебе.
Ненапомню — себе не напомню
Жесты лживых твоих ресниц,
Приходи ко мне в долгую полночь
И смеющимся ликом дразнись.
Воскрешай. Искушай. Исповедуй
Моего одиночества зуд,
Обольщай невозможной победой
Мой, отравленный лестью, рассуд-
до-к-онца, до жилкоповской ниши,
До совместного всхлипа (уймись!) —
Ненавижу тебя, ненаслышу,
Ненасмерть моя, ненажизнь.
* * *
Дорога переболела оспой,
На дне колдобин слезятся лужи.
Еще не хочет сдаваться осень,
Еще затягивает поглубже.
Фарватер улицы в сизой вате
Наощупь пробую фарой мутной.
Еще мертвее, подслеповатей
На повороте взгляд лампы ртутной.
Углы — тупее московских лезвий.
Стволы — чернее, чем пуритане.
Дома в тумане еще облезлей,
Еще гортанней ветров рыданья.
Грязь обозрима, но непролазна.
Где ж чистый листик для эпилога?
Терзает душу озноб соблазна,
И слава Богу. И слава Богу.
Еще клубится седая ярость.
Еще неяркой звездой растроган.
Еще не смерзлось. Не отстоялось.
И слава Богу. И слава Богу.
Я о зиме не подозреваю.
Мне роскошь снега не по карману.
Знобит. И легкие разрывает
Сырая сыворотка тумана.
СТВОРКИ МОЛЛЮСКА
Кромкой волны обозначена линия фронта,
Линия жизни — вернее и без аллегорий.
Серое море до самого горизонта.
Серое небо до самого серого моря.
Хмур и обветрен стою на заросшем пригорке.
(Только ли волны штурмуют его оголтело?)
Будто моллюска огромного тусклые створки
Вдруг приоткрылись. И я разглядел его тело.
Праведный Боже, спасибо за это виденье,
Это похлеще фантазий умельцев заплечных.
Все преходяще — инструкция, слава и деньги,
Взлет и паденье. Но это видение вечно.
Грубо, но искренне рукопожатье мужское,
Берег песчаный всклокочен, и лес неотесан.
"Юра”, — зовут по-литовски
пространство морское,
Слышу в простуженном выдохе:
"свиделись, тезка.”
Хватит ли сил и отваги на выдох ответный,
Смысл ведь неясен. И путь до сих пор не осознан.
Шагу не сделаю — не заслонила б от ветра
Позеленевшая медь неприкаянных сосен.
* * *
Осень Бессонница. Нервная дробь курантов.
Тучи топорщатся. Звезды идут на убыль.
Звук неразборчив. Но пробуют варианты
Тени листвы, шевелящиеся, как губы.
Господи, дай насмотреться, на эти звезды,
Дай намолчаться с тобою. Ни слова всуе.
Вроде бы выверен и на вентуре сверстан
Каждый мой вдох. Но по сути — непредсказуем.
Что ж, перепробую ноты, приметы, путы,
Перелопачу пространство в пределах млечных.
Боже, насколько же проще включить компьютер
В память и боль. Персональный. И бессердечный.
Чтоб не вгрызаться по новой в пласты забвенья,
Чтобы пластом не улечься на раздорожьи.
Воспоминания, в сущности, — тоже ценник
Гиперинфляции: с каждым витком дороже.
Вот мы и спелись с тобою, листва ночная.
Вот и притерлись друг к другу, боль-недотрога,
Я начинаю. Я сызнова начинаю.
Благослови меня, Боже, опять в дорогу.
МОСТ ВЗДОХОВ
Мост
Вздохов. Всего несколько шагов из неописуемой роскоши Дворца Дожей в
непроглядный мрак средневековой темницы под свинцовой крышей. Если
повезет, успеешь в последний раз увидеть в зарешеченных окнах море,
солнце, небо. И вдохнуть. И вздохнуть. Потому — Мост Вздохов.
Но это изнутри.
А
снаружи украшенный затейливой мраморной резьбой и ажурными решетками
изящный кошачий изгиб над узким каналом очень напоминает
аристократические носилки.
Где этот уголок земли?
Какая за бортом эпоха?
Куда меня вы занесли,
Носилки времени — Мост Вздохов?
Приподнятая арки бровь,
Кирпичной башни мощь нагая...
Венеция, ты, как любовь,
Бег времени опровергаешь.
Нет, не любовь — венец любви...
Господь, наверное, печатал
Гравюры вечные твои,
Используя фольгу заката.
Побыть принцессой в царстве сна
Иль приобщиться к райским кущам —
Венеция, твоя цена:
Забыть о времени текущем,
Не помнить собственных примет.
(Твой мир — ажурных кружев мрамор.)
Не явлен даже силуэт.
Стократ ценней портрета рама.
И маска. Арлекин. Пьеро.
Описка. Кляксочка. Помарка.
Пух. Голубиное перо
На площади Святого Марка.
И жажду смертных никогда
Не потому ль не утоляла
Зеленоватая вода
Стекающего в Стикс канала?
Пойми, прости, родной Подол,
Ты родина моя и крест мой,
Но здесь мне черный лак гондол
Зияет, как рояль отверстый.
Мост Вздохов, уноси во тьму,
Мой век в твоих носилках дремлет.
Теперь я знаю, почему
Иосиф выбрал эту землю.
УРИЙ. БЕССОННАЯ НОЧЬ
...Давид
прогуливался по кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся
женщину. А женщина была очень красива... И сказали ему — это Вирсавия,
жена Урия... И он спал с нею... II послал сказать: пришлите ко мне
Урия... И расспросил его Давид о ходе войны... И вышел Урий из дома
царского, а вслед за ним понесли царское кушанье... Но Урий спал у
ворот... со всеми слугами, а не пошел в свой дом... И донесли Давиду...
И сказал Урий Давиду: рабы господина моего пребывают в поле, а я пошел
бы в свой дом есть, пить и спать с женою!.. Поутру Давид написал письмо
и послал его с Урием... В письме он написал так: Поставьте Урия там,
где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтобы он был
поражен и умер...
Вторая книга царств. Глава 11
1.
Сошла почти на нет вечерняя заря,
Кровав последний блик на золоте чертога,
Я понял с первых слов лукавого царя,
Которого любил и почитал, как Бога.
Царь думал: Урий глух. Царь думал: Урий слеп.
Царь думал: Урий прост, и жизнь его прекрасна.
Я не войду в свой дом. Я не вкушу свой хлеб.
Я больше не возьму жены на ложе страстном.
Да, он герой и царь, провидец и поэт,
Строитель и мудрец. Но ты ведь помнишь, Боже,
Что в жизни для меня страшнее пытки нет,
Чем знать, что кто-нибудь ее коснулся кожи.
Пусть мне не пасть в бою.
Пусть мне не быть в раю.
Пусть буду жалкий раб, а не отважный витязь,
Но если выбирать, я дам отсечь свою,
Чем на плече ее чужую кисть увидеть.
Пусть я курчав, как негр. Пусть я упрям, как бык.
Пусть я зеленоглаз, как распоследний грешник.
Но светят только мне две серо-голубых
Звезды в сплошной ночи ее волос кромешных.
Да, слишком часто меч сверкал в моей руке,
И часто разум я терял в бою от гнева,
Но я один плыву по голубой реке —
По жилке на груди ее... любимой... левой...
Как сладко на войне мне снился этот дом —
Вот мы опять вдвоем... вот мы уже простились...
Сплю на сырой земле, обласканный царем,
Шпионы из дворца вовсю засуетились.
Нет, будь и впредь, мой царь, по-прежнему велик,
Спасибо за вино и щедрые награды,
Но лучше обойтись без вычурных интриг,
Мне станет смерть в бою действительно отрадой.
Сам выберу свой день. Сам изберу свой путь.
Сам в сече обрету себе врага по росту.
Когда в ее глаза я не могу взглянуть,
Зачем мне видеть свет и утренние звезды.
2.
Черные твои волосы,
Звездная на лбу оспинка...
Снова запрокинь голову,
Руки запрокинь за спину.
Телу без тебя холодно,
Свету без тебя пасмурно.
Просто запрокинь голову,
Руки запрокинь за спину.
Тело уступлю молоху,
Душу запродам аспиду,
Только запрокинь голову,
Руки запрокинь за спину.
Черные твои волосы —
Взлетные мои полосы,
Светит мне во тьме (Господи!)
Звездная твоя оспинка.
4.
Не мне пришпорить время — я не Бог.
Листву листает, и колеблет звезды,
И не дает мне сделать полный вдох
Процеженный высокогорный воздух.
Рассвет сегодня Спасом на крови,
И не могу двух слов связать, как бездарь.
Наверное, разлука — пик любви,
Так дай мне поскорей сорваться в бездну.
6.
Бог не указ и черт не брат,
Перехожу стихии вброд,
Ведь ты из моего ребра
Лишь потому, что бес в ребро.
Прост незамысловатый тест:
Рискнуть ребром, чтоб быть вдвоем.
Всего ребром?..
Ты смертный крест
И воскресение мое.
7.
Господи, может, я много грешу,
Но Ты на слове меня не лови,
Ведь я ничего у Тебя не прошу,
Кроме ее любви.
Господи, может, я долго дышу,
Так Ты меня останови,
Но я ничего у Тебя не прошу,
Кроме ее любви.
ВИРУС ЛЮБВИ
Планируешь кризис, планета?
Петляют орбиты твои,
В терновых сетях Интернета
Размножился вирус любви.
Над вечной горячечной гонкой
Под лозунгом: "спесь на крови!”
Коварней, чем грипп из Гонконга,
Свирепствует вирус любви.
Какой-то школяр филиппинский
Все подвиги Гейтса затмил,
Почти гениальной опиской
Обрушив беспочвенный мир.
Хана виртуальным тусовкам.
Программного Бога гневи,
Пляши на камнях "Майкрософта”
Восторженный вирус любви!
Дрожите, державы и биржи,
Геральдик грифоны и львы,
Вакханкой орфеевых пиршеств
Беснуется вирус любви.
Над скомканной жизнью в рассрочку,
Над курсом бумаг и валют
Отчаянной пушкинской строчкой,
Татьяниным: "Я Вас люблю.”
Страшней эпидемий, диверсий,
Стремительней горных лавин.
Из всех сногсшибательных версий
Нас выберет вирус любви.
Грядущему веку на вырост —
Надежды несбывшейся мыс.
Единственный правильный вирус,
Единственный подлинный смысл.
МОЛИТВА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ЗЕМНОГО ШАРА
Верую
ветру, воде и огню,
глине и дереву —
Верую!
Звездным зрачком,
сухожильями троп,
руслами-венами —
Верую!
Ритмом аорты
и ритмом волны,
безднами, сферами —
Верую!
Слогом, стопою,
босою стопой,
фибрами, нервами —
Верую!
Бог нам
за каждое слово воздаст
полною мерою —
Верую!
* * *
Престижем служб не дорожа,
Наскучив в собственном дому,
Уйти в ночные сторожа.
Я сторож брату моему.
Поближе к лесу выбрать пост,
Смотреть, смотреть в ночную тьму
И повторять при свете звезд:
Я сторож брату моему.
Вольготно, что не говори,
Как будто в отпуске в Крыму,
Код: сутки - трое (день за три).
Я сторож брату моему.
От славных дел, от сладких пут
Вдруг добровольно влезть в хомут,
И что мне пряник, что мне кнут,
Я сторож брату моему.
Друзья покрутят у виска,
Мол, горе горькое уму.
Мне ваша проповедь близка,
Я сторож брату моему.
И молча все мои враги
Пройдут сквозь тьму по одному.
Прости им, Господи, грехи.
Я сторож брату моему.
* * *
Ручей родниковый ко мне не питает доверья,
Я взгляд равнодушный "павлиньего глаза” ловлю.
Не любят меня ни цветы, ни кусты, ни деревья.
А я их люблю.
Преследует запах меня помидорной рассады,
Хоть я не преследую даже древесную тлю.
Не любят меня ни букашки, ни рыбы, ни гады.
А я их люблю.
Торопят меня ежедневно прожилки тропинок,
А я и мгновение краткое не тороплю.
Ни камень не любит меня, ни подзол, ни суглинок.
А я их люблю.
Тыняюсь по свету с любовью своей безответной
И чушь несусветную в горьком восторге мелю.
Не любят меня ни светила, ни волны, ни ветры.
Но я их люблю.
* * *
Чем монотонней дождь, тем глуше мысль о нем,
Чем бесконечней он, тем размышлять все тяжче.
Мы были счастливы. Теперь давай уснем
Под этот мерный ритм. И тем продолжим счастье.
Чем бесконечней дождь, тем времени родней.
(Расхожее клише, мол, капли бьют баклуши).
Стремишься позабыть о нем или о ней,
(По сути — о себе). Тогда молчи и слушай.
Мне кажется, что Бог предупреждает нас
Дождем, как временем, о пирровых победах.
И этот ровный шум не есть ли Вышний глас,
Не есть ли общий смысл всего, что Он поведал?
* * *
Спустя дунайской дельты рукава,
С пути сбиваясь, опустив слова,
Из всех привычных ритмов выпадая,
Я изменил фарватера зигзаг.
И отразилась вмиг в моих глазах
Серо-зелёная вода Дуная.
Моë зеленоглазое дитя,
Дунайской дельты рукава спустя
Меня опять одолевают страхи.
И снова — сам себе коварный враг —
Я путаюсь в потертых рукавах
Печали. Как в смирительной рубахе.
Дунайской дельты рукава спустя
Мне кажется пожизненной статья,
Приговорившая меня к печали.
Мое желтоволосое дитя,
Мне так невыносимо без тебя,
Как будто впрямь в небытие отчалил.
В раю, где облака и камыши,
Снимает вдохновенье барыши.
Но мне не до тебя, Господне лоно.
Спустя дунайской дельты рукава
Все жду: а вдруг появятся слова,
Чтоб прохрипеть тебе по телефону.
* * *
Как зеркальце у Андерсена,
Культ — вдребезги. А сколько
Осколков не по адресу,
Отравленных осколков?
Вот микробог районный,
Луженый микрофон,
Не будь его персоны,
Загнулся бы район.
Бенгальский мертвый сполох
Из глубины белка.
Осколок там, осколок —
Подобием зрачка.
Поэт, не из салонов,
Народностью силен,
Превозносил солому
Всю жизнь. Одет в силон.
Культ воспевал лет сорок,
Теперь назад спешит.
Осколок там, осколок —
Подобием души.
А вот еще — философ,
Горбатый гном,
А на друзей доносов —
Толстенный том.
Ученый муж, астролог,
Сам приторней халвы.
Осколок там, осколок,
А совести — увы...
О гипсовые куклы
С душой-культей,
Отцы и дети культа
И дух его святой,
Живете и доныне
Мечтой о божестве.
О как вы триедины
В своем убожестве!
Но мы растем, отчаянные,
Трехжильные, как кабель,
Осколки отличаем
От самоцветных капель
Дождя на тонких листьях,
Слезы в глазу.
Повадки ваши лисьи
Знаем наизусть.
Не думайте — бесследно,
В стогу иголка,
До самого последнего
Зловредного осколка
Отыщем, переплавим.
Вставай. Иди.
Для этого и пламя
Гудит в груди.
1961
Новые стихи
Старое дерево
Постой со мной, старое дерево.
Суд Вышний уже на носу.
Грехов своих всю бухгалтерию
К стволу твоему принесу.
Пойми меня, дерево старое.
То слух соблазняют лапшой,
То тело не ладит усталое
С привыкшей к соблазнам душой.
Листай меня, старое дерево:
Веселье… отчаянье… грусть…
Нить найдена или потеряна,
Едва ль без тебя разберусь.
Суди меня, дерево старое,
Я кубок не выпил до дна.
Долги мои небу достанутся
Спиши их – и вся недолга.
О, Господи, сколько не сделаю,
И время уже не вернешь.
Утешь меня, старое дерево,
Хоть жалость острее, чем нож.
Упрямиться больше не стану я
Как водится, лягу костьми.
Прими меня, дерево старое,
И корни свои подкорми.
***
Нить Ариадны
Могла бы стать тканью,
Хитоном, туникой, покрывалом,
Набедренной повязкой, в конце-концов,
Приносить пользу,
Служить долго и преданно
Вождю, красавице, воину,
Быть похороненной с почестями
В фамильном склепе,
Чтобы истлеть вместе с владельцем,
Сохранив для археологов
Крохотный лоскуток
(о, какая удивительная находка…)
Могла бы?
Могла бы.
Если бы не любовь.
***
Я словом никого не зазываю
(Поэт, не этим ремеслом кормись.)
Поэзия всегда сверхзвуковая,
Поскольку в каждом звуке –
Тайный смысл.
Пусть негодуют, что сорвало крышу,
Что безответственно несу свой крест –
Я повторяю то, что слышу свыше.
Я сам не понимаю
Темных мест.
***
Раньше времени, сердце, не радуйся,
Снова ветру доверивши слово.
Нет у ветра обратного адреса.
Ветер – это не голубь почтовый.
Аргументы смешны ему веские,
Бесполезны секретные грифы.
Не загрузишь его эсэмэсками:
Выше крыши у ветра тарифы.
Он за скорый ответ не ручается,
Он привык безответственно шастать.
Он на круги свои возвращается
Только в помыслах Экклезиаста.
***
Как мы любили, тревожились, жили,
Что по душе нам и что нам к лицу…
Время всегда в аварийном режиме,
Ибо идет неизбежно к концу.
Пусть ты едва лишь на свет появился,
Вдох – и уже за живое задет.
Кем бы тебя не наметила виза:
Дворник, кондуктор, завред, президент…
Как бы ни грызли заботы о доме.
Сколько б ни сыпались искры из глаз,
Не экономь на душевном подъеме,
Не оставляй ничего про запас.
Сколько б ни тратилось слез и азарта,
Как ни грозили б, то крест, то костыль,
Ты ведь не знаешь, случится ли завтра,
Так что сегодня не прячься в кусты.
Что б в небесах за тебя не решили,
Взялся за гуж – что не дюж, не смеши.
Время всегда в аварийном режиме,
Требует полной отдачи души.
***
Свободой душу не трави,
Пусть ветер пляшет в чистом поле
Вольноотпущенник любви
Своей не радуется воле.
Сам принесу свой крест – распни,
И не решусь спросить: доколе?
Позволь быть вечным крепостным,
Не отпускай меня на волю.
Не жду чудес. Не вижу снов.
Душа, как лодка на приколе.
Что глубже и банальней слов:
Не отпускай меня на волю.
***
Где-то на западе Польши
В черном затерянный поле…
- Я тебе, Господи, должен
Мало я выпросил боли.
- Кто-то попросит: поярче,
Кто-то попросит: подольше.
Че тебе надобно, старче?
- Я тебе, Господи, должен.
Снова я время итожу
И вкруговую виновен.
Я тебе, Господи, должен,
Ибо поклялся на слове.
Где-то на западе Польши
Долгой рождественской ночью
Вдох между небом и полем,
Счастье и боли комочек.
Меленький сеется дождик,
Ветер не терпит нотаций.
Я тебе, Господи, должен,
Я бы хотел рассчитаться.
***
Месяц мерцал ветеранской медалью,
Звезды зажглись в аварийном режиме.
Кто я такой, чтобы спорить с медалью
И заводить часовые пружины.
Просто с прогнозом мы несовместимы,
Март атипичен, как нью-пневмония,
А для протестов единственный стимул
Дерева жесты глухонемые
Дерево, мы понимаем друг друга,
Хоть ни словечка друг другу не скажем,
Нас, как изгоев, назначила вьюга
Рыбною косточкой в горле пейзажа.
Рейды метели подобны комете,
Мы ж с тобой, дерево, лишь понятые.
Красноречивее всех междометий
Наши свидетельства глухонемые.
Господи, дерево, брат и понедельник,
Зря мы с тобою глаза проглядели,
Тьма не кончается. Ночь. Понедельник.
Март на сносях на последней неделе.
Орфей и жена Лота
Они сошлись на том, что судьбы жертвенны,
А вот в цене конечной не сошлись.
Цена оглядки для поэта – женщина.
Для женщины цена оглядки – жизнь.
Сон в летнюю ночь
Биоритмы ночного дождя.
Спит под вербой душа, как дитя,
Завернувшись в лиловую тучу,
И не помнит ни бед, ни обид,
Только снится: спирали орбит
Перечеркнуты искрой падучей
Не проснулась, но слышит: стучит,
И поймет, что серебряный щит
Продырявлен порывами ветра.
А, коль кончится дело добром,
То прольется живым серебром
На нее синусоида – верба.
Свет пульсирует дальней звезды,
За кометой спирали – хвосты
Заплелись часовым механизмом.
И гремит Откровения речь,
И комета готова поджечь
Этот чан черноты, как канистру.
Но, как свиток, светлы облака,
И надеешься: чья-то рука
И тебя в этот свиток вписала.
И тревожась, выстукивал дождь,
Как радистка: а ты совпадешь
С этим мощным вселенским пульсаром.
***
У дорожной торможу версты,
Сколько лет уже тыняюсь по свету,
А достаточно одной звезды,
Чтоб понять твой замысел, О Господи.
Автострада будней нелегка,
Но не стану ангелом-просителем.
Ведь достаточно всего глотка,
Чтобы пресным навсегда пресытиться.
Норови поспеть, не норови,
Все равно начать придется сызнова.
Ведь достаточно одной любви,
Чтобы навсегда остаться изгнанным.
***
Холодный ветер, я не чувствую твоей любви,
Ты занят тучей, деревом скрипучим,
А я случайный лист, слепой попутчик,
И ты свой бег не приостановил.
Не чувствовал твоей любви совсем,
Но все равно скользил по ледяной коросте,
Сорваться был готов со всех осей,
Чтоб встретиться с тобой на перекрестке
Но ты борец. Безжалостный Борей,
Знакомый миру со времен Гомера,
Никак не совпадут с твоим размером
Мой колченогий ямб, мой горестный хорей.
Наверно, я перед тобою виноват,
В безветренной отсиживался роще,
Забыв, какой исполнен небывалой мощью
Твой каждый выдох, каждый киловатт.
Прости.
И вот тебе моя рука.
Не буду паинькой и недотрогой.
Летящие с тобой одной дорогой
Так счастливы деревья, облака…
***
Кому какое дело,
Чем тешилась душа.
Она испить хотела
Из звездного Ковша
Она взлететь сумела
Сквозь взрывчатую взвесь.
Кому какое дело –
Решается не здесь.
Сутулый ствол
Вдали от людных мест
Земля белым-бела
И благороден жест
Сутулого ствола.
Ствол беззащитно наг
От ранних холодов.
Он хочет сделать шаг,
И в этом – вся любовь.
Жива и в нас самих
Та – вопреки зиме –
Любовь глухонемых
Деревьев на холме.
Дыханьем «лю» леплю
Пусть мне ответом – вихрь.
Но я тебя люблю
До клеток стволовых.
|