<div style="text-align: center;"> </div>
24 октября 2011 года Венедикту Ерофееву исполнилось бы 73 года. В это сложно поверить: получается, что мой 85-летний дедушка старше Ерофеева на 12 лет. А ведь с дедушкой можно поговорить о компьютерах, интернете, мобильной связи. Представить себе Ерофеева в 2011 году невозможно.
73 года - дата некруглая, так что пафосных торжеств по случаю дня рождения писателя не будет (и прекрасно! - пафосно отмечать дни рождения таких "неудобных" писателей у нас еще не научились). Некруглая дата - это отличный повод поговорить не столько о Ерофееве, сколько о нас самих в контексте Ерофеева, точнее в контексте "Москвы-Петушков". Ведь если Ерофеев - это последний на сегодняшний момент великий русский писатель, то его поэма - последнее великое прозаическое произведение в русской литературе.
Наше время со временем написания поэмы (начало 1970-х) объединяет больше, чем принято считать. У нас есть свой Брежнев - аж в двух лицах. У нас есть своя партия, своя труба, свой КВН по телевизору.
Но главным образом, поведение людей сейчас очень похоже на поведение людей времен застоя. Мы, я имею в виду многие из нас, живем двойной жизнью: мы идем на работу в какое-нибудь официальное учреждение, трудимся на благо страны, ведем себя пристойно, а вечером снимаем ненавистный клерковский костюм и читаем запрещенного Пастернака. Как вариант - идем в бар и напиваемся до беспамятства.
Мы ругаем власть, мы все ругаем власть, но делаем это тихо и на кухне - потому что все равно ничего нельзя сделать и потому что они там наверху все равно придумают, как нас обмануть. В "Москве - Петушках" ситуация "верхи - не могут, низы - не хотят" приводит не к революции, как это было у Ленина, а к тому, что герой опасается, как бы его, простите уж мне нецензурную лексику, не "измудохали".
<div style="text-align: center;"> </div>
Кстати, о Ленине. "Москва - Петушки" появилась в 1970 году, в год великого столетия. И на несколько столетий вперед (по крайней мере, сейчас так думается) оправдала целое поколение. Как рассуждали первые читатели поэмы? "Вот есть мы, - думали они. - Пустые, малодушные, напуганные жизнью и властью. А есть Ерофеев, у которого хватило сил не замечать страха, плюнуть на идеологию, власть, партию, политику, и в пылу пьяного бреда вдруг написать великое произведение, которое останется в веках". Ерофеевская поэма - она, конечно, и про сиюминутную кубанскую по два шестьдесят две, и про очищение денатурата, и про закрытые по утрам магазины. Но больше все-таки про Достоевского и Гамсуна, про Гоголя и Блока, про поэзию и музыку.
В "Москве - Петушках" для современников самым восхитительным был даже не текст (оценить его художественные достоинства за ночь, которая обычно отводилась на чтение самиздата, перепечатанного на плохой бумаге, с опечатками и пропусками, было сложновато), а то, что он давал возможность ощутить причастность к чему-то великому и настоящему. А именно: к тому, как гениальное произведение пробивает себе дорогу к читателю и бессмертию без участия автора. Пока неведомый никому Ерофеев глушил водку на очередной подмосковной станции, поэма "Москва - Петушки" разлеталась по самиздату, с легкостью пересекала границы и начинала печататься на десятках иностранных языков.
Прошло 40 лет, и ничего такого больше повториться не может. У нас есть свой Брежнев, свое состояние застоя и свой юмор, но надеяться на появление нового Ерофеева как-то уж слишком наивно. Оправдывать наше поколение будет не писатель хотя бы потому, что время литературоцентризма культуры ушло в прошлое.
Но на самом деле объяснять все лишь свержением литературы с поста "главнейшего из искусств" было бы неправильно. Причина, мне кажется, чуть тоньше: дело в том, что "Москва - Петушки" написаны в эпоху дефицита информации, а мы живем в эпоху ее избытка. При дефиците информация сакрализуется, при избытке ее принято просто не замечать. В те же 1970-е годы общество в поиске информации чем только не увлекалось: когда еще интеллектуальными бестселлерами становились книги о средневековом богословии (Аверинцев) или древнерусской литературе (Лихачев)?
Книга Ерофеева – это столь насыщенный информационный поток, что за ту самую ночь, которая отводилась под чтение, читатель в нем просто захлебывался, как захлебываются в нежданно свалившемся счастье. Сейчас нам бы лучше что-нибудь попроще, желательно, чтобы ингредиентов в произведении было как можно меньше. Выражаясь конкретнее: незачем экспериментировать со "Слезой комсомолки" и "Ханаанским бальзамом", когда есть "Джин-тоник".
Александр Поливанов
|