<div style="text-align: center;"> </div>
27 (15) июля 1841 года в грозу был убит на дуэли Михаил Лермонтов
Дуэль Лермонтова и Мартынова (равно как и дуэль Пушкина и Дантеса) преломляется в нашем национальном сознании довольно своеобразно. Всё кажется, что наши знаменитые дуэли — не поединки равных, а нечто вроде запланированного расстрела. Что Мартынов (и Дантес) никак не мог быть человеком достойным; он ничтожество и т.п. По такой логике Лермонтову надо было стреляться разве что с Пушкиным (тем более что им обоим дуэли нравились). В крайнем случае с Гоголем.
Начиная с 1920-х и особенно в 1930—1940-е годы советские литературоведы успешно разрабатывали версию, согласно которой заказчиком убийства Лермонтова был сам Николай Первый, организатором — глава Третьего отделения Бенкендорф. Мартынов же при таком раскладе оказывался всего лишь слепым орудием в руках властей предержащих — исполнителем, винтиком.
Потом волна откатила, и снова набросились на Мартынова. Некоторые оригиналы вдруг обнаружили, что зовут его Николай Соломонович, и решили сгоряча, что еврей убил русского поэта. Другие вовсю оттягивались на банально красивой внешности Мартынова, на его неудачной карьере, заурядности, глупости и прочих непривлекательных свойствах. «Что делать, если в схватке дикой / всегда дурак был на виду, / меж тем, как человек великий, / как мальчик, попадал в беду», — сокрушалась Белла Ахмадулина. Очень хотелось, чтобы «Мартынов пал под той горою. / Он был наказан тяжело, / И вороньё ночной порою / его терзало и несло». Ну а Лермонтов — между прочим, убийца при таком повороте событий! — «сначала / всё начинал и гнал коня, / и женщина ему кричала: «Люби меня! Люби меня!».
И как-то не принималось во внимание, что Лермонтов и Мартынов корешились лет девять, с юнкерской школы. И в дом Мартынова поэт был вхож. И с сестрой его Натальей шуры-муры крутил…
To be cool
Характер у Лермонтова был тот ещё! Люди, близко его знавшие, говорили, что в нём было два человека: добродушный «для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение» и «заносчивый и задорный для всех прочих знакомых». Кстати, в юнкерском училище Michel вовсю практиковал дедовщину.
Ну и конечно, поэт был экстремалом. «Я вошёл во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдётся удовольствий, которые не показались бы приторными», — писал он другу Лопухину в сентябре 1840-го из Чечни.
«Высший дендизм» — мода того времени и той среды, к которой принадлежал Лермонтов, — «состоял в том, чтобы ничему не удивляться, ко всему казаться равнодушным, ставить своё я выше всего» и т.п. To be cool, короче. Черты эти, собранные в Печорине, культивировал в себе и его автор.
Дуэль для таких людей была делом обычным и привлекательным. А на всякие пустяки вроде Свода уголовных законов, определяющего дуэль как преступление, русские дворяне особого внимания не обращали. Участвовать в дуэли, вызывать и нарываться на вызов считалось нормальным и даже необходимым для человека чести. А также признаком свободолюбия и свободомыслия.
И как-то странно, что в стихотворении «Смерть поэта» один дуэлянт представлен хладнокровным убийцей («Пустое сердце бьётся ровно, / В руке не дрогнул пистолет…»). А другой — невинной жертвой. Наверное, это можно расценивать как романтическое преувеличение, которое, собственно, и положило начало мифологизации самых громких в нашей истории дуэлей. А ведь Лермонтов (в отличие от Ахмадулиной) отлично знал, что дуэль — не нападение из-за угла, не расстрел, но поединок, ставящий дерущихся в равные условия, согласно строгому ритуалу. Тут уж кому как повезёт. И об этом Лермонтов тоже знал: «Убит!.. К чему теперь рыданья, / Пустых похвал ненужный хор / И жалкий лепет оправданья?/ Судьбы свершился приговор!»
«Я презираю таких авантюристов — эти Дантесы и Баранты заносчивые сукины дети», — обронил как-то поэт. Он верил, что, будь на месте Дантеса русский, Пушкин бы остался жив. По другой версии, они с Барантом из-за того и дрались — из-за строк «Смеясь, он дерзко презирал/ Чужой земли язык и нравы, / Не мог щадить он нашей славы…». Однако дальнейшие события показали, что поэт заблуждался: Мартынов не был чужеземцем, он даже не был евреем.
Недолгая, но бурная жизнь Лермонтова вместила не одну дуэль. Хорошо известно, кроме последней дуэли, о его дуэли с Барантом, атташе французского посольства и сыном французского посла (она состоялась 18 февраля 1840 года). По одной версии, дрались вроде бы из-за бабы, а именно из-за княгини Марии Щербатовой (ей посвящены стихи:«На светские цепи, / На блеск утомительный бала / Цветущие степи / Украйны она променяла…»).
Дуэль с Барантом прошла бескровно. Но Лермонтов попал под суд и был помещён сначала на гауптвахту. А потом в Ордонансгауз — тюрьму для офицеров. Туда к нему приходил Белинский — наладить отношения. Потом восхищался: «Недавно был я у него в заточении, и в первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного!..»
Ещё находясь на гауптвахте, Лермонтов позвал Баранта, чтобы разъяснить некоторые слухи вокруг их дуэли. Но разговора не получилось, и Лермонтов, арестованный за дуэль, вызвал Баранта на новую дуэль. В результате он был наказан ссылкой на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк. Воевал он с горцами храбро.
Montagnard au grand poignard
В Пятигорске было так: на party у генеральши Верзилиной поэт прицепился к Мартынову с дурацкой назойливой шуткой, повторяя по-французски: «Montagnard au grand poignard» («Горец с большим кинжалом» — Мартынов носил черкеску и кинжал). В ответ на неудовольствие объекта шутки предложил: «Потребуйте у меня удовлетворения» (есть разные версии их рокового диалога, но суть одна и та же). То есть просто спровоцировал вызов. И Мартынов вызвал. Любой другой на его месте поступил бы так же (да хоть сам Пушкин!).
В день дуэли Лермонтов с друзьями устроил весёлый пикник в Шотландке, что неподалёку от Пятигорска. Впечатляет не столько само желание веселиться в такой день — для экстремала это нормально, — сколько состав участников пикничка. Это Лев Пушкин, младший брат поэта, бесшабашный и загульный штабс-капитан (с ним Лермонтов подружился на почве любви к диким забавам), юная кузина поэта Катя Быховец (ей посвящены строки: «Нет, не тебя так пылко я люблю…»), юный же Александр Бенкендорф (двоюродный племянник начальника Третьего отделения) и тифлисский чиновник и любитель поэзии Михаил Дмитриевский. Посидели славно.
А в семь часов вечера того же дня у северо-западного склона горы Машук была дуэль. Лермонтов то ли отказался стрелять («…он и здесь отнёсся к нему [к Мартынову] с высокомерным презрением со словами: «Стану я стрелять в такого дурака», не думая, что были сочтены его собственные минуты...» — сообщает очевидец), то ли выстрелил в воздух. Но точно сказать нельзя. Первый и единственный выстрел Мартынова оказался для Лермонтова смертельным. И сразу началась страшная гроза…
«Finita la comedia!» — воскликнул Печорин, только что убивший товарища: интересно, вспомнил ли тогда Мартынов эту ёрническую фразочку? (Хотя это не так уж и важно.)
Убитый на дуэли приравнивался к самоубийце. И друзья с большим трудом выхлопотали разрешение предать прах Лермонтова земле по христианскому обряду. Но в церковь гроб не заносили, и отпевания не было. Что, надо заметить, изящно вписалось в рисунок судьбы вечного экстремала.
А лучшие стихи о Лермонтове написал Леонид Губанов.
Я я яя ли я ли я ли — яр яр яр ябед ябед ябедю ю юю ли ю ли ю лиюн юн юнпули пули пули...пыль пыль пыльстранно странно страннобыл был былрана рана ранадашь дашь дашь...хмель юг рекрутываш ваш вашМ.Ю. Лермонтов.
Называется — «Квадрат отчаяния».
|