<div style="text-align: center;"> </div>
1 января 1919 года родился Джером Дэвид Сэлинджер.
Сэлинджеровский бум в Америке начался в 1953 году, после того как роман «Над пропастью во ржи» (1951) был переиздан в дешевом издании. Тогда же вышла его книга «Девять рассказов». И тогда же писатель покинул Нью-Йорк и поселился в Корнише (штат Нью-Хэмпшир), в хижине у ручья, о которой мечтал Холден Колфилд.
Американские 1950-е – это время, когда натуры утонченные и чувствительные изнемогали под тяжестью конформизма, расцветающего в «массовом обществе потребления». Они видели разверстую пропасть между собой и теми, кого они считали «одномерными людьми» (по-русски говоря – быдлом). В моду входили аутсайдеры – битники, странники, хипстеры, «белые негры», просто негры и сэлинджеровские freaks (чудики).
Вечный тинейджер
Джером Дэвид Сэлинджер родился в семье преуспевающего коммерсанта (копчености и сыры). Отец был евреем, в матери соединились ирландская, шотландская и немецкая кровь. Мальчиком он остро ощущал свое еврейство и страдал от этого. А когда узнал, что его мать назвалась еврейкой только ради отца, – стал страдать еще сильнее.
Сэлинджер закончил военное училище, там он начал писать. Потом учился в разных университетах, но ни один так и не закончил. В 1939 году отец возил его в Австрию – изучать производство и перевозку колбас. Вместо колбас он выучил немецкий язык, что пригодилось на войне. Первый успех его – премия журнала «Стори» за рассказ «Подростки» (1940).
В 1942-м Сэлинджер пошел в армию. На разбитой трофейной машинке писал рассказы. Участвовал в высадке союзнических войск в Нормандии в июне 1944 года. Познакомился с Хемингуэем (тот был «с лейкой и блокнотом»), который вроде бы сказал ему: «Вы чертовски талантливы!» Как контрразведчик занимался розыском агентов гестапо и допрашивал пленных. Освобождал концлагеря. Попал с нервным срывом в больницу. Говорил, что его преследует запах горящей плоти, и от этого нельзя отделаться…
Как-то ему пришлось допрашивать молодую немку, состоявшую в нацистской партии, – он влюбился, женился и привез ее в Нью-Йорк. Правда, брак был недолгим. «Она ненавидела евреев с той же страстью, с какой он ненавидел нацистов», – объясняет дочь Сэлинджера.
Когда ему было 36, он женился на Клэр: она была моложе его на 15 лет. В этом браке родилась дочь Маргарет и сын Мэтью. В 1966 году они развелись. Когда ему было 53, в его жизни появилась 18-летняя Джойс Мэйнард, журналистка, которая позже напишет книгу об их отношениях. (Забавно, что мать Джойс Мэйнард советовала ей перед первой встречей с писателем одеться как маленькая девочка.) Третья официальная жена будет моложе его на 40 лет. Но юные создания в жизни (и прелестные девочки в его прозе) привлекали Сэлинджера не так, как Гумберта Гумберта. Просто они были ближе к истоку жизни. Да и сам он оставался вечным тинейджером: ранимым, капризным, порывистым. Таким, как герой его главной книги Холден Колфилд.
Его проза воспринималась как «классический образец школы "Нью-Йоркера", с ее канонами завершенности, допускающей различные толкования» (Максуэлл Гейсмар). Опубликоваться на страницах этого журнала значило занять подобающее место в писательской элите, которую, в свою очередь, читает и чтит элита читательская. Журнал ценил Сэлинджера настолько, что печатал не только классические для «Нью-Йоркера» – ироничные, чуть отстраненные, безупречные по исполнению short stories, но и вещи растянутые.
In Russia with love
Первая публикация Сэлинджера в Советском Союзе датирована 1960 годом – тогда в журнале «Иностранная литература» (№11) появился его роман «Над пропастью во ржи» в блистательном переводе Риты Райт-Ковалевой. Но по-настоящему культовым стал «молодогвардейский» (от названия издательства) Сэлинджер (1965 г., 2-е издание 1967 г.). Кроме истории Холдена Колфилда, в книгу входили четыре рассказа из книги «Девять рассказов» и повесть «Выше стропила, плотники» (1955).
На обложке – худенький, коротко остриженный подросток, смотрящий куда-то вдаль. Он трогателен и беззащитен, он не такой, как все, обычный мир слишком вульгарен для него... Русскому читателю мальчик этот напоминал и кадетов Куприна, и Тёму Гарина-Михайловского – такой американский «русский мальчик».
Перевод Райт-Ковалевой был настолько конгениален структуре момента, что книга повлияла и на находящуюся тогда в подростковом возрасте «молодежную прозу», и вообще на обиходный язык. Считается, что емкий и удобный эвфемизм «трахать» попал в широкий обиход именно из Сэлинджера в исполнении Риты Яковлевны.
На Сэлинджера откликнулись и Вера Панова, и Василий Аксенов. «Внезапно, откуда не возьмись, появляется вот такой парень.. И криком своей души заставляет посмотреть на все другими глазами..», – писал Георгий Владимов. В Театре Сатиры Холдена играл молодой Андрей Миронов, он был порывист, слегка истеричен и не снимал красной бейсболки, козырьком назад, – символ инакости.
Советские литературные критики всерьез спорили, был ли гомосеком учитель Антолини? Или он погладил Холдена по голове «просто так»? Допустим, слишком много выпил, разболтался, увлекся... Очень хотелось, чтобы нашелся хоть один взрослый человек, противостоящий «липе» (phony) – любимое словцо Холдена (его можно перевести еще как «туфта» или «лажа»). Русскому читателю было более чем понятно отчуждение Холдена от взрослого – вульгарного! – мира, были понятны все его комплексы, алогичность поведения. Трогательной казалась мечта – ловить детей, играющих у пропасти. (Только какой-нибудь тупой прагматик мог с сарказмом возразить, что лучше мечтать о безопасных местах для детских игр!)
Понятным было и желание убежать, поселиться в хижине у ручья, уйти в монастырь. Или стать глухонемым, и чтобы жена была глухонемая, и чтобы жили они вдали от людей... Холдена до невыносимости раздражала пошлость. Та самая пошлость, о которой с таким отвращением говорил наш Чехов, любимый автор Сэлинджера. Наш Блок. И наш Набоков.
Спустя годы Виктор Пелевин назовёт Холдена совком, «который мучает себя невнятными вопросами вместо того, чтобы с ослепительной улыбкой торговать бананами у какой-нибудь станции нью-йоркского сабвея». И объяснит: «Совок – вовсе не советский или постсоветский феномен. Это попросту человек, который не принимает борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни. Он с брезгливым недоверием взирает на суету лежащего за окном мира, не хочет становиться его частью и […] живет в духе, хотя и необязательно в истине».
В 2008 году роман Сэлинджера вышел в переводе Максима Немцова под названием «Ловец на хлебном поле». Было много шума вокруг. Самые радикальные критики кричали, что Немцов не имел права переводить после Райт-Ковалевой. Но это, конечно, чепуха. Право он имел. А что из этого получилось – особый вопрос. Вот здесь лежат: оригинал, перевод Р. Райт-Ковалёвой и перевод М. Немцова. Можно сравнить.
Сага о Гласах
Первая публикация Сэлинджера в «Нью-Йоркере» появилась в 1948 году. Это был рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», по внутренней хронологии завершающий сагу о Глассах: в нем Симур, гуру и любимец семьи, кончил жизнь самоубийством.
Глассы (пять братьев и две сестры) – неземные, утонченные, не-такие-как-все существа. Но вот парадокс: вышли они, так сказать, из самого лона масскульта, будучи потомками артистов варьете и циркачей. И сами на протяжении 16 с половиной лет выступали в радиопередаче «Умный ребенок» – усладе обывателя. Более того – Симор заповедал играть, жить, работать и даже чистить каждый день ботинки ради какой-нибудь простой тетки: «у нее ноги в узловатых венах; может быть, рак; сидит она в жутком плетеном кресле, и радио у нее орет целый день... Тетка эта – все люди на свете. Тетка эта – сам Христос».
Американские читатели воспринимали странности Гласов как признак утонченности и уязвимости: чуть тронь – и разобьются. И простодушно относились к ним как к реальным людям. Так, известен случай, когда в Риме один американец позвонил одному литературному критику и взволнованно сообщил, что только что видел в баре мужа Бу-Бу! Женщины, обсуждая неадекватное поведение Фрэнни, сходились на том, что она беременна, и очень её жалели.
Повесть «16-й день Хэпворта 1924 года » – последняя публикация Сэлинджера – появилась в 1965 году в том же «Нью-Йоркере». А по внутренней хронологии – это начало саги о Глассах. Здесь семилетний Симур в 1924 году пишет родным длинное письмо из летнего лагеря. Но одновременно это и конец саги, что явствует из предваряющего письмо объяснения Бадди Гласса с датой «28 мая 1965 г.».
Письмо Симура более чем странное. Мальчуган обращается к родителям в снисходительно поучающем тоне. Предсказывает будущее, свою смерть. Просит прислать невероятный для его возраста набор книг – и тут же их комментирует не по-детски. А чего стоят в устах ребенка пассажи типа: «Вообразите себе роскошную брюнетку… Безупречно стройные ноги с тонкими лодыжками, аппетитный бюст, свежий аккуратный зад и две очень маленькие ступни…». Или: «Конечно, проблема девственности очень деликатная…».
Понятно, что семилетний Симур (так же, как мальчик Тэдди из одноименного рассказа) проживает не первую жизнь (так, он просит прислать ему газеты столетней давности, чтобы прочесть статьи о человеке, с которым тогда переписывался). Но дело не только в этом.
Датировано письмо Симура ернически: «16-го дня 1924 года, или вообще Бог весть когда» (как в «Записках сумасшедшего»). А главное – в какой-то момент осознаешь, что все семь деток (и родители тоже) суть креатуры фантазии Бадди Гласса, писателя. Бадди придумал их для себя так же, как в рассказе «Лапа-растяпа» (1948) девочка Рамона, заброшенный ребенок, придумывает, раздражая взрослых, себе приятелей – сначала Джимми Джиммирино, потом Микки Микеранно.
В этой повести Сэлинджер посмеялся над агиографией семьи Глассов, им же созданной, над идеей кармы, ставшей затасканной (как и дзэн), над всем, что так трогало читателей его прозы. Занавес над «стеклянными людьми» опустился и никогда уже не поднимался.
Тем более что читателям «16-й день Хэпворта 1924 года » не понравился. А критики вообще приняли повесть в штыки. Не исключено, что эта неудача и подвигла писателя на затворничество (к которому он, впрочем, всегда стремился). Но вот еще парадокс: Сэлинджер прятался от людей, однако вся Америка знала его жизнь чуть ли не в малейших подробностях. Из биографий, из воспоминаний его любовницы, его дочери…
«Третьесортный Карма-Йог с примесью Джяна-Йоги»
Писателя привлекало всё альтернативное: католическая мистика, сайентология, оккультизм и оригинальные диеты. Но больше всего - всякие восточные штучки: дзэн-буддизм, веданта, йога и т.д. (см.: Борис Фаликов. «Ради толстой тети». Духовные поиски Дж. Д.Сэлинджера).
В его текстах легко обнаруживаются восточные следы. Самый наглядный – эпиграф к книге «Девять рассказов» (1953): «Мы знаем, как звучит хлопок ладоней. Но как звучит хлопок одной ладони? – ДЗЭНСКИЙ КОАН». Однако рассматривать его произведения с точки зрения точного соответствия учению дзэн, наверное, всё-таки не стоит. «…корни нашей с Симором восточной философии, если их можно назвать "корнями", уходят в Ветхий и Новый завет, в Адвайта-Веданту и классический Даосизм. И если уж надо выбирать для себя сладкозвучное восточное имя, то я склоняюсь к тому, чтобы назвать себя третьесортным Карма-Йогом с небольшой примесью Джяна-Йоги, для пикантности», – поясняет летописец семьи Бадди Гласс в рассказе «Симор: введение» (1959). И более того: «для изысканного слуха само слово "дзэн" все больше становится каким-то пошлым культовым присловьем».
Так или иначе, но с восточными фенечками писатель играл много и увлеченно. Вот мальчуган Тедди смотрит на апельсиновые шкурки в океанской воде: «Интересно, что я вообще знаю об их существовании. Если б я их не видел, то не знал бы, что они тут, а если б не знал, то даже не мог бы сказать, что они существуют... А они уже начали тонуть... Скоро они будут плавать только в моем сознании. Интересно – ведь если разобраться, именно в моем сознании они и начали плавать...» (рассказ «Тэдди»,1953; ср. с сочинениями Виктора Пелевина).
В прошлой жизни Тэдди, адепт веданты, жил в Индии, занимался духовным совершенствованием, медитировал. Но, связавшись с женщиной, всё прекратил. За что был наказан тем, что в новой жизни родился американским мальчиком. А «в Америке так трудно предаваться медитациям и жить духовной жизнь».
Рассказ «Тэдди» некоторые американские критики почему-то восприняли как шизофренический бред. И вскоре пошли слухи: будто Сэлинджер находится то ли в буддийском монастыре, то ли в психиатрической клинике. Так складывался миф о Сэлинджере. Этот и другие мифы входили в тома интерпретаций его прозы, значительно превышающих объем им написанного.
***
Когда-то Сэлинджер очень хотел печататься и вкладывал в уста своего героя наставление: «Помни, что тебя будут читать. Расскажи читателю, где ты сейчас. Будь с ним мил, - к т о е г о
з н а е т». А вот в 1974 году, в интервью «Нью-Йорк таймс» (за всю жизнь он дал три интервью), говорил: «Не публикуешь — и на душе спокойно. Мир и благодать. А опубликуешь что-нибудь — прощай покой!». И еще: «Я люблю писать, но пишу для самого себя».
Ходили слухи, что к концу юбилейного для него 2009 года Сэлинджер готовил новый роман. Однако единственное, чем в миру обозначил себя «корнишский затворник», – это суд с Дж.Д. Калифорнией (псевдоним), написавшим продолжение знаменитого романа – «60 лет спустя. Проходя через рожь». В нем действует некий мистер К. , 76 лет, то есть старый Холден Колфилд. Что глупо: ведь Холден – вечный тинейджер. Как и его создатель.
Значительную часть жизни Джером Д. Сэлинджер провел так, как мечтал Холден Колфилд: он по сути сделался глухонемым. И жил вдали от людей, в хижине у ручья. Там и умер тихой смертью 27 января 2010 года. Говорят, что для себя он писал всё о тех же Глассах – о «стеклянных людях», для которых этот мир слишком груб. И что он наконец понял, как звучит хлопок одной ладони
А мой любимый прикол из Сэлинджера – загадка, которой мальчик Чарльз (в рассказе «Дорогой Эсме – с любовью и всякой мерзостью», 1950) мучает взрослых: «А что говорит одна стенка другой стенке?» И сам, захлебываясь от восторга и смеха, отвечает: «Встретимся на углу!»
Текст подготовлен интернет-журналом Перемены.
|
