<div style="text-align: center;"> </div>
Сто лет тому назад на обойной бумаге вышел скандальный сборник кубофутуристов «Пощечина общественному вкусу», уже явно обозначивший приход в словесность новых имен и нового большого стиля.
Половину объема в сборнике составляли произведения Велимира Хлебникова (1885–1922). Там были напечатаны его знаменитые «Кузнечик» и «Бобэоби», а также менее теперь известные поэмы «И и Э», «Памятник», «Змей поезда», драма «Девий бог».
Кстати сказать, к футуристам Хлебников себя никогда не причислял, предпочитая называть основанное им течение «будетлянством».
Показателен следующий случай: в 1914 году в Петербург приехал основатель итальянского футуризма Филиппо-Томмазо Маринетти, Хлебников не только демонстративно отстранился от общения с идеологом, но и на вечере Маринетти в зале Калашниковой биржи стал раздавать присутствующим листовку следующего содержания:
«Сегодня иные туземцы и итальянский поселок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести, они склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы.
Люди, не желающие хомута на шее, будут, как и в позорные дни Верхарна и Макса Линдера, спокойными созерцателями темного подвига.
Люди воли остались в стороне. Они помнят закон гостеприимства, но лук их натянут, а чело гневается. Чужеземец, помни страну, куда ты пришел.
Кружева холопства на баранах гостеприимства».
Характерно, что не знавший русского языка Маринетти, которому все же прочитали какие-то стихи Хлебникова, отметил не их новаторство, а их архаику.
Возможно, мстительный итальянец просто попал пальцем в небо, но и действительно хлебниковское словоновшество уходит глубоко в корневую систему русского языка.
«Жарбог! Жарбог!Я в тебя грезитвой мечу,Дола славный стаедей,О, взметни ты мненавстречуСтаю вольных жарирей.Жарбог! Жарбог!Волю видеть огнезарнуюСтаю легких жарирей,Дабы радугой стожарноюВспыхнул морок наших дней».
<div style="text-align: center;"> </div>
Вскоре морок и вправду вспыхнул. Войной и революцией. Последняя была предсказана Хлебниковым дважды: в таблице «Взор на 1917», завершающей «Пощечину», а за несколько месяцев до того – в изданной летом 1912 года в Харькове брошюре «Учитель и ученик», где будетлянин задавался прозрачным вопросом: «Не стоит ли ждать в 1917 году падения государства?»
Ну а потом были «Доски судьбы» с математическими расчетами будущего, к слову, до сих пор целиком не опубликованные.
Кстати, о своей смерти он тоже обмолвился как-то, гуляя с художником и другом Петром Митуричем по красной Москве: «Люди моей задачи умирают тридцати семи лет». Велимир Хлебников умер, когда ему шел тридцать седьмой год, 28 июня 1922 года, ровно 90 лет назад.
Митурич повез его из голодающей столицы в деревню Санталово Псковской губернии, где Хлебников, объездивший и прошедший пешком Иран, Кавказ и пол-России, перенесший малярию и тиф, неожиданно умер.
То есть умирал он, конечно, медленно, болел почти весь июнь. Но выбраться из глуши и доставить его к хорошим врачам было практически невозможно.
Вот что вспоминал Митурич:
«Днем Н.К. приносит черничную настойку на самогоне. Я наливаю не больше одной рюмки в фаянсовый чайник, из которого Велимиру удобнее пить лежа. (Он продолжал себя самостоятельно поить.)
Когда я предложил ему настойку, у него радостно засветились глаза, и он жадно выпил. «Очень вкусно…» – произнес благодарно.
Он заметил после испития вина: «Я знал, что у меня дольше всего продержатся ум и сердце». В этой фразе я слышал полную ясность сознания, сознания своего конца.
Потом он меня спросил: «Вы коммунист?» Я ответил: «Беспартийный».
К вечеру Велимир, казалось, уснул. Ночью я прислушивался к его дыханию – оно было ровное и не напряженное, кризис опухоли миновал.
<div style="text-align: center;"> </div>
Рано утром его навещала Фопка и будто бы спросила: «Трудно тебе умирать?» (она всем говорила «ты») и будто бы он ответил ей: «Да».
Когда утром я пришел к нему, то Велимир уже потерял сознание. Я взял бумагу и тушь и сделал рисунок с него, желая хоть что-нибудь запечатлеть. Правая рука у него непрерывно трепетала, тогда как левая была парализована.
Ровное короткое дыхание с тихим стоном, и через большие промежутки времени полный вздох. Сердце выдерживало дольше сознания. В таком состоянии Велимир находился сутки и наутро в 9 часов перестал дышать».
Хлебникова похоронили «без попа» у деревни Ручьи, между сосной и елью, причем гроб с надписью «Председателю Земного Шара» перетащили через ограду, потому что священник ни за что не позволял вносить неотпетого мертвеца в ворота погоста.
Позже, племянник поэта Май Митурич-Хлебников уже в 50-е годы организует перенос останков на Новодевичье кладбище, а еще позже на тамошней могиле установят подлинного языческого идола – каменную бабу, о которой будетлянин писал в одноименной поэме.
«Стоит с улыбкоюнедвижной,Забытая неведомым отцом,И на груди ее булыжнойБлестит роса серебрянымсосцом».
Ниже в той же поэме есть известные хлебниковские строки, ставшие его поэтическим и жизненным кредо:
«Мне много ль надо?Коврига хлебаИ капля молока,Да это небо,Да эти облака!»
Вообще настоящая слава хлебниковской поэзии – еще впереди, где, по его словам, находится «родина творчества – будущее».
Туда мы сейчас и движемся.
Алиса ГаниеваПо материалам: Независимая Газета
|