<div style="text-align: center;">$IMAGE1$</div>
19 февраля 1896 года родился Андре Бретон, французский писатель и поэт, основоположник сюрреализма
Несколько лет назад на Sotheby's был выставлен на продажу довольно необычный лот. Двадцать с лишним страниц, исписанных тревожным почерком. Изобилующих зачёркиваниями и неровностями и озаглавленных Manifeste du surréalisme («Манифест сюрреализма»). Писано в 1924 году. Автор — Андре Бретон.
Как вы понимаете, француз. Причём француз, замечу, рода далеко не знатного — не из Меровингов или Ламарков, а совсем наоборот — сын не то жандарма, не то конторщика, да ещё и нормандца. В общем, событие сие можно бы было и не упоминать вовсе, если бы не одно но: начальная стоимость лота — полмиллиона евро.
Вот тут, на этом самом месте, следовало бы пустить барабанную дробь, да не просто старательно вывести на бумаге именно это словосочетание — «барабанная дробь», а должным образом материализовать написанное, то есть, учитывая контекст современных технологий, в предыдущий абзац должен быть вживлён, например, звуковой файл, активизирующийся курсором мыши. Таким образом мы подменили бы то, что, по сути, уже подменено. Бодрийяр, другой знаменитый француз, социолог, культуролог и философ-постмодернист, называл подобный подменённый объект симулякром.
Мнимую образность действа (в данном случае речь идёт о барабанной дроби), которую читатель воссоздал бы совершенно моторно, без усилий и анализа, просто прочитав предложение, мы, вставив этот звук, вынесли бы за скобки и представили в форме более жёсткого, хлёсткого, безапелляционного симулякра, произведённого сложной машиной. Избежав при этом пространных описаний, метафор и всего того, что Рембо (кстати, один из вдохновителей Бретона) метко называл «писаниной». Таким образом, симулякр каноничного литературного свойства мы заменили бы симулякром эпохи постмодерна.
К чему это всё? К тому, что подобного рода трюки — частица удивительного метода, метафизического ноу-хау Бретона. Например, в романе «Надя» Бретон, как бы это ни было атипично для романиста, опускает описания событийного ряда, взамен щедро сдабривая страницы своего непутёвого текста иллюстрациями. Вот это и есть тот самый, скажем так, приём барабанной дроби.
Непременно прочтите этот роман — он удивительно хорош и реален, а новые формы, адаптированные автором, делают его даже сверхреальным. Сверхреальность по-французски есть surréalisme, сюрреализм, а автор романа (он же и автор упомянутой брошюры) доводится сюрреализму родителем — создателем и главным идеологом.
Вы можете возразить, что был-де и другой француз, месье Гийом Аполлинер, впервые употребивший данный термин — surréalisme. Сделал он это ещё в 17-м году, в манифесте «Новый дух», написанном к балету «Парад», к которому приложили руки Жан Кокто (автор сценария) и Пабло Пикассо (художник постановки). Да, все эти знаковые художники тоже внесли неоспоримый вклад в выхолащивание движения, однако вакантное место отца-основателя (как и вакансии вождя пролетариата или дуче фашистов, свойственные тому периоду) ждало лишь одного героя. В данном случае, пальма первенства досталась Андре Бретону, этому дуче сюрреализма. И Бретону, как дуче, несомненно, были присущи авторитаризм и вождизм, проявившиеся позднее и приведшие к расколу и склокам в среде французской группы сюрреалистов.
Впрочем, в наши дни сюрреализм ассоциируется в первую очередь с Сальвадором Фелипе Хасинто Дали, художником переоценённым и ангажированным, однако мастерски сумевшим (и этого у него не отнять!) систематизировать, а позднее и облагородитьэстетику и поэтику автора «Манифеста сюрреализма».
"Манифест сюрреализма", говоря откровенно, произведение сумбурное. Хоть и небольшое, но максимально утяжелённое массой нагромождений, цитат и ссылок на вещи, неискушённому читателю непонятные и неизвестные. Тут и сентенция о неком господине Поле Валери, и ворох фамилий, частью известных (Фрейд, Паскаль, Стендаль), а частью совершенно не. Какие-то глубоко личностные, практически эпистолярные вкладки, спиритизм, бульварщина, психоанализ. Короче, полнейший хаос и кавардак, но, как и в любом хаосе, в манифесте проявляется структура — нечто важное, попытка обуздать бессознательное, ограничить безграничное. Есть в этом тексте и что-то глубоко ницшеанское, есть и просто инфернальное, достойное пера предтечи Бретона — неугомонного графа Лотреамона, злого гения и идола сюрреалистов.
«Манифест сюрреализма» — это инструкция по приданию формы вечности, предназначенная творящим. В первую очередь творящим словом. Им Бретон предлагает совершенно новый радикальный способ — автоматическое письмо.
Автоматическое письмо — это действенный и работающий метод освобождения поэта от мира условного и материального. Создавая его, Бретон синтезировал многие источники: как наработки ранних предшественников сюрреалистов — символистов, так и психоанализ Фрейда, с которым он был прекрасно знаком (Бретон проходил обучение в Центре неврологии в Нанте), а также гегельянство, эстетику революционного террора и бунта. Многое перенял он и из дадаизма, приверженцем и адептом которого он и сам был на заре своей творческой жизни. Однако Бретон, ассимилируя методы эпатажа и бунта в искусстве, отметает дадаисткое нивелирование текста как смыслового объекта. Поэт-сюрреалист ― это медиум, ретранслятор, блаженный у городской ратуши. В отличие от дада, тексты, созданные посредством автоматического письма, ни в коем разе не являются потоком сознания или абсурдизмом; продукт сюрреалиста не просто осмысленный, он сверхосмысленный, гиперосмысленный.
Метод давал превосходные результаты. Чтобы понять это, достаточно ознакомиться хотя бы с поэтическими работами соратников Бретона — Элюара и Арагона. При явном влиянии романтической, упаднической школы Бодлера, Рембо, Верлена, нечто совершенно новое, принципиально новое, живое, бретоновское присутствует в поэтике сюрреалистов.
Впрочем, мало кто сегодня помнит об их поэзии, когда существует громадное живописное наследие сюрреализма. Это и Эрнст, Миро, Де Кирико, и, конечно, этот воистину столп сюрреализма, человек в котелке — Рене Магритт, да и многие другие. Бретон проделал воистину титаническую работу, адаптировав основные концепции автоматического письма под нужды художников, перенеся магию письма в сферу визуальную, где форма имеет совершенно иное значение, нежели в сюрреалистической словесности. При этом вкусы самого Бретона в изобразительном искусстве простирались в совсем иных плоскостях: мэтр предпочитал примитивизм и трайбализм. Так, одну из первых галерей сюрреалистов (открытую в 1926 году) украшали скульптуры Океании из личной коллекции Бретона.
Стоит добавить, что влияние Бретона не ограничивалось литературой и живописью. Тут и кино, и фотография, высоко оценённая Бретоном как прогрессивная форма самовыражения, и даже театр, не особо им жалуемый.
Достаточно легко вычленить актуальность Бретона сегодня. В случае с кинематографом, например. В качестве хрестоматийного сюрреалистического полотна обычно превозносят «Андалузского пса» Бунюэля, сценарий к которому написал вездесущий Сальвадор Фелипе Хасинто, однако посмотрите, какое огромное количество современных кинематографистов адаптировали сюрреалистический метод, творили и творят в соответствии с метафизикой и алхимией Бретона. Это и Годар, и Полански, и Бергман. Хичкок, Тарковский, Линч, Гондри... список можно было бы продолжать бесконечно.
Интересна фигура Бретона и в политическом контексте. Как и подавляющее большинство западных интеллектуалов того времени, он был отъявленным леваком. И Ленин был для него абсолютным авторитетом. Отношение Бретона к Ленину было отчасти даже ницшеанским apriori, сюрреалист буквально превозносил вождя мирового пролетариата, считал его воплощённым сверхчеловеком, боготворил, наделял мистическими качествами и характеристиками.
Характерно для Бретона и неприятие сталинизма с его репрессивным аппаратом и имперской государственностью. Занятна и короткая коллаборация Бретона с Львом Троцким, они даже пишут вместе потрясающий текст о роли искусства в революции.
В целом публицистика Бретона, ныне незаслуженно забытая, актуальна и сегодня. Он обладал особым чутьём выдающегося критика и публициста, предвосхищал и препарировал новейшие тенденции и веяния в искусстве и социуме.
Как каждый бунтарь и фрондёр, Бретон был неисправимым романтиком. Его поэтика глубоко лирична, и хоть слог его ломаный, так называемая стихопроза, но влияние Верлена на его творчество крайне заметно. Вот, например, фрагмент одного из стихотворений:
...Там, в окне лавки на Нотр-Дам-де-Лорет,Две чудные скрещенные ножки, обтянутые длинными чулками,Огнём горят в сердцевине клевера белого.Там шёлковая лестница ползёт плющом,ТамВедёт нас к пропастиТвоего присутствия и отсутствия же твоего в безнадёжном слиянии.Раскрываю секретЛюбви к тебеВсегда в первый раз.
Он любил посещать родительский дом в Бретани, вообще очень любил Бретань, прибрежные равнины северо-запада Франции. Во время одного такого посещения в 1966-м Бретон заболевает и скоропостижно умирает. Не дожив всего ничего до известных событий во Франции 1968 года. Как говорили потом парижские студенты, «Бретон пропустил свою главную вечеринку». Умирает он в долгах, так и не решив свои финансовые неурядицы. Совершенно не предполагая, что по прошествии нескольких десятилетий его работы будут перекупать за баснословные деньги столь ненавистные ему буржуа.
Источник: Частный корреспондент
|