<div style="text-align: center;"> </div>
25 сентября исполняется 115 лет выдающемуся американскому писателю, Нобелевскому лауреату Уильяму Катберту Фолкнеру (1897–1962).
БЛИСТАТЕЛЬНОЕ ПОРАЖЕНИЕ Это был грандиозный художественный эксперимент - «Шум и ярость», главный роман Фолкнера, написанный им в тридцать один год «ради собственного удовольствия», а не для читателя («Я уже около пяти лет писал книги, которые публиковались, но не продавались. <…> Я был уверен тогда, что никогда больше не буду печататься»[1]). Начавшись с картинки, образа, который не давал покоя, роман, сначала рассказ, рос, набухал, искал интонацию и способ изложения. И нашёл: история рассказана от лица тридцатитрёхлетнего клинического идиота[2], остановившегося в развитии на уровне трёхлетного ребёнка; ещё и немого, то есть не умеющего говорить и выражающего - нет, не мысли - чувства, впечатления стоном, воем или ничем. Оценка событий - ноль; связь между ними - нулевая («Я начал рассказывать эту историю глазами ребёнка-идиота, поскольку мне казалось, что будет эффективно, если она будет рассказана кем-то, способным только знать, что происходит, но не почему»).
<div style="text-align: center;"> </div>
Поэтому поток сознания, иначе как. Фолкнер потом говорил, что Джойса и Пруста до тех пор не читал, лукавил, наверно (в 25-м в Париже искал «то кафе», чтобы посмотреть на Джойса). Но в любом случае, у Джойса в «Улиссе», в последней главе - поток сознания засыпающей женщины; Фолкнер продвинулся ещё дальше. (В 34-м их догонит Генри Миллер: «Тропик Рака», поток бессознательного, - а в 39-м Джойс всем покажет снова: «Поминки по Финнегану», поток сознания во сне.) И глубже: среднестатистический обыватель, рекламный агент Леопольд Блум Джойса - everyman, всечеловек; для Фолкнера символ человека - это Бенджи Компсон, вот этот ничего не понимающий идиот («Единственное чувство, которое я могу испытывать к Бенджи, это печаль и сострадание ко всему человечеству»; и название - о том же: «шум и ярость», из шекспировского «Макбета»: «Жизнь <…> - это рассказ, рассказанный кретином, полный шума и ярости, но ничего не значащий»[3]).
вручение Фолкнеру Нобелевской премии
Результат эксперимента (ну, например: «Я не плaчу, но не могу остановиться. Я не плачу, но земля не стоит на месте, и я заплакал. Земля всё лезет кверху, и коровы убегают вверх. Ти-Пи хочет встать. Опять упал, коровы бегут вниз. Квентин держит мою руку, мы идём к сараю. Но тут сарай ушёл, и пришлось нам ждать, пока вернётся. Я не видел, как сарай вернулся. Он вернулся сзади нас, и Квентин усадил меня в корыто, где дают коровам. Я держусь за корыто. Оно тоже уходит, а я держусь. Опять коровы побежали - вниз, мимо двери. Я не могу остановиться. Квентин и Ти-Пи качнулись вверх, дерутся. Ти-Пи поехал вниз. Квентин тащит его кверху. Квентин ударил Ти-Пи. Я не могу остановиться»[4]) теперь во всех учебниках, но для Фолкнера - «провал», «неудача», «поражение», хоть и самое «лучшее поражение» из всего им - до этого и после - написанного (девятнадцать романов, сто двадцать пять рассказов, двадцать сценариев, шесть сборников стихов, пьеса, эссе). «Другие книги было легче писать, и они в общем лучше, чем эта, но ни к одной из них я не испытываю такого чувства, как к этой, потому что это было самое великолепное, самое блистательное поражение».
<div style="text-align: center;"> </div>
Никаких «гм…», поражение - это хорошо, это неудовлетворённость собой, результатом, это значит, что ничего не закончилось и внутренняя потребность искать дальше, экспериментировать осталась. «Это отвага попытки, которая терпит неудачу. На мой взгляд, все мои работы являются неудачами, они недостаточно хороши, и это служит единственной причиной, заставляющей писать новую книгу». Речь, прежде всего, о стиле. Он должен меняться - от текста к тексту, - чтобы не костенеть, чтобы новый текст действительно был новым, а не куском старого. «Я думаю, что работа, которую писатель пытается делать, диктует свой собственный стиль. <…> он должен изменяться, поскольку единственной альтернативой росту является смерть».
Но можно - и по-другому, по-хемигуэевски: «<…> он рано понял свои возможности и оставался в этих рамках. Он никогда не пытался выйти за границы того, что он действительно умеет делать, рискуя потерпеть поражение. То, что он мог, он делал изумительно, первоклассно, но для меня это не успех, а поражение… Неудача для меня выше всего. Пытаться сделать что-то, что невозможно сделать, потому что это слишком трудно, чтобы надеяться на выполнение, но всё-таки пытаться, терпеть поражение и пытаться вновь. Вот это для меня успех».
[1] Здесь и далее интервью Фолкнера цитируются по книге Б. Грибанова «Фолкнер».[2] В первой из четырёх частей романа, в последующих - его братьями и анонимным рассказчиком.[3] Перевод Б. Пастернака.[4] Перевод О. Сороки.
Андрей Краснящих
|
