<div style="text-align: center;">$IMAGE1$</div>
Попробуем разобраться, зачем в биографических опусах, в кино, в интернете и на телевидении очень серьёзного писателя-интеллектуала нам представляют совершеннейшим болваном, опиатным монстром, сухим старикашкой проповедником из чёрно-белого вестерна?
Из дневников Берроуза (здесь и далее в переводе Михаила Побирского. — Ред.):
16 ноября 1996 года.
Поднимаясь по узкой коммунальной лестнице, встретил двоих спускающихся навстречу и поздоровался с ними. Наверху была небольшая комната со старой швейной машинкой и другим хламом. В комнате — влюблённый кот, голова которого казалась живущей отдельно от тела. Открытая дверь в комнату была в трёх лестничных проходах от меня открыта. Люди говорили о котах, употребляя что-то наподобие слова «конечно».
В большинстве случаев упоминание Уильяма Берроуза в русскоязычной журналистике ограничивается переписанной в сотый раз биографией. Дескать, был такой известный американский писатель, современный или несовременный — непонятно, так как родился в далёком 1914 году, то есть принадлежит к давно ушедшей эпохе, при этом умер в 1997-м, что, как раз наоборот, обязывает относиться к этому человеку как к нашему современнику. На этом странности не заканчиваются. Оказывается, Уильям Сьюард, прожив восемьдесят три года, большую часть жизни был закоренелым наркоманом и половым извращенцем. Опят несуразица: ведь медики говорят, что наркоманы, а особенно те, кто употребляет опиаты, редко пересекают сорокалетний рубеж, а уж смерть на восьмом десятке для подобных людей — нечто из области научной фантастики.
Потом журналисты сообщают, что Берроуз — американский писатель, но почему-то писавший в Марокко и Южной Америке. Ежели ты американец, то и будь добр твори где-нибудь в Кливленде. Пребывание в странах третьего мира лишь сбивает с толку и мешает чёткой идентификации. Опять странность...
Если посмотреть фото- и киноматериалы о Берроузе, тут уж вообще несоответствие на несоответствии. Как же так? Вот этот долговязый англосакс в летах, одетый в карикатурную рудиментарную тройку конторщика образца времён освоения Дикого Запада, неужели он был культовой фигурой поколения битников? Большим другом и идейным соратником Аллена Гинсберга и Джека Керуака? Чушь! Хиппи и битники совсем не такие: у них длинные волосы, томные лица, цветастые одежды, и при чём здесь это пугало, похожее на англиканца-проповедника? Да и что это за проповедник, который вместо вселенской любви культивирует лишь любовь к охотничьим ружьям да пистолетам (из одного такого ствола неудавшийся хиппи пристрелил собственную жену, решившую, на свою беду, поиграть в Вильгельма Телля с яблоком). И почему вдруг этот битник становится культовой фигурой для прыщавых подростков девяностых, детей поколения гранж, начитав свой текст под аккомпанемент Курта Кобейна? Нелогично! Концептуально неверно!
Из дневников Берроуза:
2 декабря 1996 года.
У врага есть две очевидные слабости:
1. Отсутствие чувства юмора.2. Полнейшее неумение опознавать силы магии и вечная приверженность контролю. При этом основная угроза — быть уничтоженным — остаётся незамеченной или, что ещё хуже, подкармливается. При этом таких людей практически ничего не волнует, кроме ожидаемого («Мы это сделали!»).
Попробуем разобраться во всех этих шероховатостях и несоответствиях. Иными словами, попробуем понять, зачем в биографических опусах, в кино, в интернете и на телевидении очень серьёзного писателя-интеллектуала нам представляют совершеннейшим болваном, опиатным монстром, сухим старикашкой проповедником из чёрно-белого вестерна? Ответ прост. Всё, что непонятно, нестандартно, что выходит за рамки общепринятых норм и понятий, очень трудно продать. И со всем этим очень трудно ужиться. Проще это классифицировать, определить, таким образом упрощая и как бы девальвируя истинную ценность предмета, но — повышая его сиюминутный коммерческий потенциал и степень его общественного комфорта. Сказано — сделано, и вот один из глубочайших писателей современности, словно по мановению волшебной палочки, превращается в балаганного шута, потешающего неискушённую публику на импровизированной сцене заплёванного балаганного вагончика.
Кстати, о вагончиках, этом символе Северных Американских Штатов эпохи Большой депрессии. Как мы уже поняли, Берроуз — писатель американский. И это не просто констатация. В этом факте на самом деле больше смысла, чем во всех описаниях безумных дебоширств и наркотических трипов Берроуза.
Объясню. Берроуз — очень внутренний писатель, сугубо, если хотите, отечественный. Писатель, сросшийся с Америкой, живущий Америкой. Америкой колониальной, Америкой величественной, Америкой консервативной, наконец. Опять же если и есть здесь противоречие, то противоречие надуманное, навязанное. Являясь абсолютным антигероем и маргиналом, можно не только быть настоящим патриотом, но и успешно использовать творчество своё на благо родины. И Берроуз — хороший тому пример, ибо его творчество — это не что иное, как сильнейший и действенный метод выхолащивания живого и истинно прекрасного сквозь призму абсурдизма. Посредством тотальной десакрализации извращённых моральных ценностей и нивелирования обесцененных нравственных устоев Берроуз пытается донести до нас свою нехитрую благую весть: «Америка умирает, разлагается, и если американцы не осознают это и не возьмутся за голову, крах неизбежен».
Уместно здесь будет сравнить его с другим известнейшим американским писателем и журналистом, отцом так называемой гонзо-журналистики Хантером Стоктоном Томпсоном. На относительном уровне главное, что у них есть общего, — это неуёмная страсть к оружию и наркотикам, пьянство и антисоциальный образ жизни. Однако глубже, на уровне абсолютном, их, несомненно, объединяет вот та самая мощная, всепроникающая вселенская любовь к собственной стране. А то, что в современной Америке истинные консерваторы и патриоты — это маргиналы и общественные пугала, есть всего лишь симптом той страшной болезни, которая поразила разлагающееся тело континента. Которое Берроуз с Хантером Томпсоном ровным стуком своих пишущих машинок, словно скальпелем, препарировали.
У этих ребят настоящие извращения — это не половой акт с двенадцатилетним мальчиком и не ковыряние вен ржавой иголкой шприца, а превращение Америки в пустую страну, в пустыню, где некогда живое рациональное колониальное начало подменяется нелепицей политтехнологий и газетным враньём. Томпсон даже собственную смерть превратил в акт социального протеста ненавистной системе, в акт глубоко патриотический: пустил себе пулю в лоб, получив известие о результатах президентских выборов.
А теперь представьте себе современного писателя, кончающего жизнь самоубийством во имя любви к родине... Опять несуразица. Почему несуразица? Потому что основным стимулом в нелёгком деле написания текстов современному писателю служит культивирование его собственного эго и корпоративное стремление дослужиться, сделаться заслуженным или любимым, ну уж великим — так это вообще равноценно бессмертию. А что Берроуз? Берроуз абсолютно отчуждённо, совершенно независимо писал абсурдистские тексты, причём писал в стол, а уж потом из текстов этих и клеились метровые бумажные коллажи, собирались, на манер античных мозаик, цельные произведения.
Например, самая значимая и наиболее подверженная цитированию книга Берроуза — «Голый завтрак» (чуть ли не единственная экранизированная) — была буквально аккумулирована из исписанных мелким почерком тетрадей, валявшихся на грязном полу его комнатки в марокканском Танжере. Вы понимаете? Самая известная книга — это компиляция из личных дневниковых записей. Не что иное, как авторские рефлексии нетто, паранойи, грёзы, сексуальные фантазии, технократические бредни... Бредни, рефлексии — да, но искренние! Это и есть творчество, это и есть настоящая алхимия текста — создавать целостное и гениальное из хаотического, из разрозненного, из несуразиц.
Берроуз безумно интересен благодаря тому, что его тексты абсолютно неэгоцентричны, в них нет ни йоты ангажированности, они писаны в таких запредельных метафизических областях, куда любому стандартному московскому писаке дорога заказана. А биография — это лишь пыль на сапогах высокого старика в чёрном, направляющегося по петляющей сельской дороге американской провинции прямо в бессмертие. Берроуза надо читать, обязательно читать, хотя и здесь — несоответствие. Потому что для современного читателя Берроуз практически непригоден, не готов к употреблению. Берроуза не почитаешь в метро, на пляже, в офисе с мерцающего дисплея. Читать Берроуза — это тяжёлая работа, требующая предельной концентрации и скрупулёзного осмысливания каждой строчки, каждой буквочки. Читка Берроуза обязывает платить, обязывает меняться, обязывает сокрушать нарисованные в подсознании привычные реалии. Способен ли ты на подобное?
Из дневников Берроуза:
5 декабря 1996 года.
Представили женщину, пляшущую до момента, когда она падает с ног?
Это был танец в предсмертных судорогах, танец агонизирующей, нечто в её позвоночнике, вонь гниющих крабов, сладковатый, вызывающий рвоту запах дерьма — и смерть.
Выстрел опрокинул её на кровать, где она и осталась лежать неподвижно, однако что-то шевелилось в позвоночнике — от шеи до копчика, и вот части сложились в нечто целое, блестящая красная голова вылезла наружу вся в смердящей желтоватой слизи, явив большую сороконожку, впрочем, стремительно убежавшую.
Рассмотрим очередное (двенадцатое? пятое? — я уже сбился со счёта) несоответствие. И снова скупые абзацы биографических справочников: в пятидесятые Берроуз уезжает в Марокко. Проживает в Танжере. Интересно, зачем американскому писателю понадобился марокканский портовый город с его грязными восточными базарчиками и нецивилизованными восточными людишками? Да, конечно, можно спекулировать на тему дешёвого героина, продающегося на каждом углу за копейки, а также по поводу уютных марокканских мальчиков, во влажной утробе хаммама покорно ждущих своего белого господина. Однако дело тут не в этом, ну или не только в этом.
Существует некая абстрактная метафизическая черта, переступая которую художник способен на гораздо большее; это как великие тибетские йоги, говорящие о том, что настоящий потенциал может быть развит только в неудобной, катастрофической ситуации. Берроуз подсознательно погружает себя на самое дно самого глубокого из семи адов ада, дабы полностью стереться там, утратить всё то, что обусловливает, мешает извлечь, высвободить дремлющий до поры потенциал, благодаря которому можно создавать нечто запредельное, абсолютную красоту, неземную красоту. Обратите внимание: сгорая заживо в Танжере, употребляя в огромных количествах героин, казалось бы, уничтожая себя полностью, Берроуз в итоге выходит сухим из воды — он не поплатился даже здоровьем, что кажется вообще невозможным. Не говоря уже о том, что он выносит из адов этих чудесную совершенно книгу, и не одну. И пожалуйста, не путайте Берроуза со столь модными в последнее время дауншифтерами — обленившимися яппи, паразитирующими на гегемоне третьего мира. Берроуз — реален. В отличие от легиона мертвецов на пляжах Андаманского моря, он — яркая звезда и будет гореть ещё долго.
Ну и о гомосексуализме. Гомосексуализм Берроуза — это просто гомосексуализм Берроуза. Не больше и не меньше. Он интересен лишь в передаче некоторых важных ощущений и ни в коем случае не должен ставиться интересующимися Берроузом во главу угла. Ибо полигамный гомосексуализм его — это ровно такая же усреднённая форма, какой, к примеру, является и современная моногамия. Да и извращения там не больше.
Гомосексуализм Берроуза очень реален, это да, он даже слишком реален и нарочит. Как и огромный мир его произведений, населённый странными пресмыкающимися, существами, словно рождёнными под ножом фантастического мастера имманентной вивисекции. Поэтому, если вы всё же решите материализовать гомоэротические вакханалии Берроуза, не забудьте и об инопланетянах с яйцевидными головами, о безумных существах с многочисленными половыми органами различной модификации и прочих порождениях его мира. Берроуз-герой мог совокупляться с мексиканскими гринго и гигантскими черепахами, арабскими подростками и женщиной, лишённой позвоночника. И всё это норма, и всё это очень даже в рамках того самого мира, той самой «реальности», которую Берроуз выгибал — иногда изящно, иногда более натужно, — словно цирковой борец пятиалтынный.
Из дневников Берроуза:
2 февраля 1997 года.
День рождения приближается непреодолимо, как херы или налоги. Среда, 5 февраля. Не могу сказать, что приближение это радует меня.
Андерсен, старый служака, вымирающий вид шерифов. Почему за тридцать один год безупречной службы он ни разу не выстрелил, кроме как для того, чтобы успокоить раненое животное?
Мы все — умирающие виды, как мне кажется. Мир скатывается в глобальную полицейскую диктатуру. Вся верхушка завязана, у них криминалитет, банды, наркобароны, нарковойна.
Градус хауса, дабы оправдать уничтожение несогласных.
До смерти коммунизма у нас была дорога для художников и интеллектуалов. Дорога закрыта. Они оседают в нечто. Нет нужды в уличных бойцах, никаких коричневых рубашек.
Хочешь уничтожить особь? Уничтожь её естественную среду обитания, где она живёт и дышит. Что останется от художника — куча придорожной грязи. Одинаковые дома в небе.
Старый Бык Ли, а именно так называл Берроуза Керуак, в «Голом завтраке» приводит интересную метафору. Он сравнивает людей с трутнями, беспомощными трутнями, ожиревшими тушками которых заполняются ряд за рядом гигантские склады. Единственное предназначение трутней — это вырабатывать желания. Я очень надеюсь, что читающие Берроуза и пытающиеся осмыслить и растворить в себе насыщенные субстанции его текста, пошагово, постепенно, чинно, может быть, не совсем удачно на начальных этапах, но... сбрасывают личину бесполезного насекомого, раскрываются безумию бесконечного пространства, в котором столько страсти и примордиальной силищи.
Впрочем, ежели вы сами самостоятельно, демократическим путём выбираете дефолтный путь — следовать глупым, напыщенным бредням об экстравагантном старике с претензиями, то не удивляйтесь, если в один прекрасный день метровая зловонная сороконожка вылезет из останков и вашего остывающего тела, выкорчёвывая, словно мотыга разросшийся пень, ваш крестец. Урча, пуская гнойную слюну и отплёвываясь хрящевой тканью.
Михаил Побирский
|