Поступая в университет, Мартын долго не мог избрать себе науку. Их было так много, и все – занимательные. Он медлил на их окраинах, всюду находя тот же волшебный источник живой воды.. Его волновал какой- нибудь повисший над альпийскою бездною мост, одушевленная сталь, божественная точность расчета. Он понимал того впечатлительного археолога, который расчистил ход к еще неизвестным гробам и сокровищам, постучался в дверь, прежде чем войти, и, войдя, упал в обморок. Прекрасны свет и тишина лабораторий: как хороший ныряльщик скользит сквозь воду с открытыми глазами, так, не напрягая век, глядит физиолог на дно микроскопа, и медленно начинают багроветь его шея и лоб, – и он говорит, оторвавшись от трубки:« Все найдено»... Мартыну нравилось то, что он мог ясно вообразить. Плохо запоминая даты и пренебрегая обобщениями, он жадно выискивал живое, человеческое, принадлежавшее к разряду тех изумительных подробностей, которыми грядущие поколения, пожалуй, пресытятся, глядя на старые моросящие фильмы наших времен. Он живо себе представлял дрожащий белый день, простоту черной гильотины и неуклюжую возню на помосте, где палачи тискают голоплечего толстяка, меж тем как в толпе добродушный гражданин поднимает под локотки любопытную, но низкорослую гражданку. Наконец, были науки довольно смутные: правовые, государственные, экономические туманы; они устрашали его тем, что искра, которую он во всем любил, была в них слишком далеко запрятана. …Не зная, на что решиться, что выбрать, Мартын постепенно отстранял все то, что могло бы слишком ревниво его завлечь.
