Понятие производства ассоциируется у нас в первую очередь с изготовлением материальных продуктов. Между тем доля материального производства во всех ведущих странах в течение десятилетий устойчиво снижается, уступая место сфере услуг. А в этой сфере ширятся отрасли, производящие разного рода символы и путеводители в мире символов. Средства массовой коммуникации вырабатывают огромное количество информации; заполонившая все и вся реклама предлагает образы продуктов, не слишком жестко связанные с их материальными свойствами; мощная индустрия развлечений приглашает нас в бесчисленные искусственные миры — игровые, туристические, кинематографические. Исследовательские и изобретательские работы уже не просто предшествуют производственному процессу, но непрерывно сопровождают этот процесс, становятся его неотъемлемой частью в условиях постоянного обновления и гибкого приспособления к запросам рынка. Дизайнеры “упаковывают” ваш продукт, специалисты в области “паблик рилейшнз” работают над созданием вашего имиджа. Культурные учреждения превращаются в сферу деловых услуг, их “продукция” ставится на поток. И сегодня фактически любой продукт помимо изначальных потребительских свойств несет в себе массу закодированной информации и нагружен ворохом смыслов и образов, символизирующих успех или здоровый образ жизни, идеологические пристрастия или принадлежность к этнической группе. Все труднее становится отделить “производство” от “непроизводства”. Фиксация данной тенденции позволила британским социологам С. Лэшу и Дж. Урри назвать современную экономическую систему “экономикой знаков и пространства”. По их мнению, наряду с ускоряющимися потоками капитала, труда и товаров, неизмеримо возрастает роль “рефлексивного накопления” информации и образов. Происходит выхолащивание материальных хозяйственных объектов, а социальные структуры уступают место информационным и коммуникационным структурам. Производство теперь не просто базируется на исследованиях и освоении культурных образцов, но само во многом превращается в исследовательский и дизайнерский процесс, в сферу когнитивной и эстетической рефлексивности, где человек погружен в создание и интерпретацию знаков16 . Множественность денег. Из экономической теории нам хорошо известно, что деньги выполняют роль всеобщего эквивалента и универсального измерителя. Эти качества не вытекают из природы денег как таковых, а являются продуктом исторического развития их функций. Для примитивных обществ были характерны не только множественность натуральных форм денег (металлы, скот, раковины и пр.), но и несоразмерность оценок в зависимости от “качества” денег, а также сословные и гендерные различия во владении деньгами17 . Многие из них исчезли задолго до наших дней. И когда заходит речь о современных деньгах, они рассматриваются как продукт последовательной рационализации, в процессе которой деньги превратились во внекачественную субстанцию и всеобщего уравнителя, универсального посредника и чистую символизацию обмена, воплощение абстрактной покупательной способности и абсолютно деперсонифицированную силу. Об этом писали едва ли не все ведущие социологи эпохи современности (К. Маркс и Г. Зиммель, М. Вебер и позднее Т. Парсонс), которые в своих оценках сущности и роли денег оказались едины с экономистами18 .
Трудно отрицать силу тенденции к унификации экономических форм. Тем не менее и сегодня благополучно сохраняется и порою даже развивается множественность денег, связанная с обилием их натуральных и экономических форм, покупательной способности, а также с различиями в значениях, придаваемых денежным суммам. Начнем с того, что единая национальная валюта — не столь давнее завоевание. В США она была утверждена лишь в 1863 г., когда в обращении находилось не менее пяти тысяч разных банкнот, а окончательная стандартизация произошла только в 1933 г. Вытеснив благородные металлы, деньги облачились в сотни национальных мундиров. Но помимо обычных бумажных денег, государством и сотнями негосударственных учреждений выпускается масса разных кредитных денег в виде государственных казначейских обязательств и налоговых освобождений, акций и векселей. Они настолько разнообразны и многочисленны, что учет и контроль за совокупной денежной массой в современном хозяйстве, да и само определение того, что следует относить к “деньгам”, представляются весьма затруднительными19 . В повседневной жизни мы нередко используем заместители денег — талоны и жетоны, чеки и расписки. Чем жестче монетарная политика, тем больше денежных суррогатов возникает на финансовом рынке и тем чаще функции денег присваиваются “инородным” материальным объектам. Предприятия прибегают к бартерному обмену. Односельчане расплачиваются друг с другом простейшими спиртными напитками. Причем, дело не только в нехватке денег в обращении, но и, скажем, в попытках предприятий уйти от налогов или в желании людей обойти стесняющие социальные нормы (неудобно брать деньги “со своих”). Денежные единицы обладают разной покупательной способностью. Безналичные деньги во многих ситуациях оказываются дешевле наличных (устанавливаются особые цены за обналичивание средств). Рыночная стоимость ценных бумаг может весьма далеко отклоняться от номинала. В целом покупательная способность разных денежных единиц формируется в подвижных рамках правовых и институциональных ограничений, общего социокультурного контекста. Например, власти вправе запретить свободное хождение иностранных валют и их покупку вне лицензированных учреждений. Из сфер, доступных для денежных платежей, могут выводиться земля и недвижимость, покупка высококачественных услуг может перекрываться воротами ведомственных учреждений.
Сплошь и рядом выдаются “связанные” деньги, предназначенные на строго определенные цели (гранты на исследования, частный потребительский и строительный кредит). В свою очередь, не каждый волен обладать любыми денежными единицами. Некоторые ценные бумаги выпускаются, скажем, только для ограниченного круга юридических лиц. Одни и те же денежные единицы порою не подлежат взаимному обмену. Например, в советской производственной системе деньги представляли собой целый ряд учетных единиц с ограниченной покупательной способностью, предписываемой их целевым назначением: деньги, выделенные на капитальные вложения и на заработную плату, были разными деньгами, и их реальная ценность существенно различалась. Но это еще далеко не все. Многочисленные перегородки выстраиваются самим отношением людей, которые своими действиями плодят различия между видами денег — в зависимости от способов получения и использования средств20 . С экономической точки зрения это выглядит абсурдно, но наше отношение к одной и той же сумме денег во многом определено тем, как она нам досталась: выиграна в лотерею или получена в подарок, положена в карман в качестве обычного месячного жалования или заработана какими-то сверхусилиями. Для каждого вида “легких” и “трудных” денег есть свои наиболее вероятные способы трат. Отношение к деньгам зависит и от их наличной формы. Например, невидимые “электронные” деньги с кредитной карточки тратятся легче, чем наличные. Таким образом, в семейном бюджете нет “одного кошелька”. Бюджет изборожден много¬численными межевыми линиями, разделяющими сегменты “целевых денег” (термин К. Поланьи). Есть деньги, предназначенные для текущих хозяйственных нужд и отложенные на крупные по¬купки, карманные деньги мужчин или детей и неприкосновенный запас на “черный день”. Полной свободы перелива средств между статьями семейного бюджета, скорее всего, нет. И храниться “разные” деньги часто могут в разных местах. Экономист, как правило, интересуется масштабами личных сбережений и безразличен к их мотивам. Но именно эти мотивы, будь то откладывание де¬нег на образование детей или на собственные похороны, на покупку машины или в целях страхо¬вания от инфляции, во многом определяют то, как и при каких условиях сбережения будут потра¬чены или сменят свою форму, как зависит склонность к сбережению от динамики нормы процента или изменений в текущих доходах населения. Причем речь идет не об индивидуально-психологических предпочтениях. Например, понимание того, что значит “хорошо потратить” или “хорошо вложить” свои деньги, различается по социальным группам (у одних это могут быть книги, у других — машина или бытовая техника, у третьих — развлекательные поездки). Деньги способны выполнять особые символические роли. Юбилейные монеты становятся предметом коллекционирования и имеют одновременно две рыночных цены (номинал для всех и повышенную цену для знатоков). В определенных социальных группах деньги преподносятся в качестве подарка на свадьбу или в день рождения. Важно то, что всевозможные функции денег формируются не только в рамках, поставленных социальной средой, но и в самой этой среде. Так, допустимость взяток, наличие и размер “чаевых” за услуги во многом вытекают из правовых норм, национальной традиции и порядка, установленного в данном типе учреждений. Тем самым пониманию современных денег как универсального выражения чисто инструментальной рациональности противостоит менее привычный и менее разработанный взгляд на деньги как на подлинно культурный феномен21 . Альтернативы экономической теории (заключение). Завершая серию картин-иллюстраций, отметим, что сама область исследований культуры и властных отношений имеет достаточно фрагментарный характер. Обобщая, можно сказать, что культурные отношения устанавливают то, какие ресурсы могут использоваться как факторы производства, а властные отношения устанавливают, кто волен распоряжаться этими ресурсами. Экономическая теория постоянно сталкивается с выбором относительно указанных проблем. Можно насчитать как минимум пять альтернативных подходов. 1. Ни культурные, ни властные факторы не имеют к экономике никакого отношения, последняя управляется экономическим интересом. Само существование проблемы в данном случае отрицается. 2. Культурные и властные факторы играют определенную роль в хозяйственной деятельности, но не являются предметом экономического анализа, не входят в экономическую модель в силу ее неизбежной абстрактности. Проблема, таким образом, признается, но выносится за рамки дисциплины, оставляется философам, социологам, психологам. 3. Культурные и властные факторы в экономике реальны, но представляют собой совокупность инвариантов и потому не настолько важны, чтобы уделять им особое внимание. В лучшем случае они допускаются как необязательная, “факультативная” часть предмета. 4. Культурные и властные факторы важны и являются предметом экономической теории. Но в культурной среде и властных взаимодействиях человек столь же рационально преследует свои интересы. Это вариант тихого поглощения “неэкономических” мотивов путем их выхолащивания и редукции. 5. Культурные и властные факторы входят в предмет экономической теории как самостоятельные элементы. Это влечет за собой признание не только самой проблемы, но и неполноты исходной экономической модели. Выбирая из предъявленных альтернатив, экономическая теория в своем стремлении снискать лавры общей социальной теории, не потеряв при этом статуса позитивной науки, вновь и вновь сталкивается с вековой дилеммой: чистота модели или полнота описания, точность или реалистичность анализа. Ныне же пока господствует “остаточный” подход к культуре — как набору заданных ограничений или полей неопределенности, которых по мере экономического развития должно становиться все меньше и меньше. Культура как бы “усыхает” на ветру экономической свободы22 . Сказанное относится и к оценке влияния властных отношений. В следующих разделах мы попытаемся показать, что подобная точка зрения по меньшей мере сомнительна.
