Никитин О.В.
По рождению, по культуре, приобретенной в детстве, по образованию он был русским человеком, ученым, сохранившим верность русской теме до конца жизни. Он был филологом русской школы.
О. Н. Трубачев
Имя Максима Романовича Фасмера (1886—1962) уже давно прочно вошло в хрестоматийную когорту крупнейших ученых-славистов XX столетия. И прежде всего — из-за его фундаментального труда «Этимологический словарь русского языка» (1-е изд. —Heidelberg, 1953—1958), готовящегося теперь к выпуску уже четвертым изданием. И действительно, этот тезаурус стал своего рода лингвистическим гимном русскому языку, показал, сколь велико его значение и влияние, наряду с другими славянскими языками, на развитие генеалогического древа глоттогенеза. Это был по сути первый в истории лингвистики строго научный труд, основанный на современных принципах и правилах изучения этимологии уже не как «прикладной» дисциплины, а как самостоятельной и едва ли не важнейшей отрасли языкознания, призванной раскрыть «потаенные струны» многовековых наслоений и переплетений в ткани языков, указать их явные и возможные связи с другими языками и диалектами и выстроить в итоге строгую последовательную систему этимологического анализа. Этой научной страсти (именно так: ведь этимология буквально захватила еще совсем юного Фасмера) и была посвящена жизнь одного из самых талантливых и неординарных ученых прошлого века.
Но если о его детище знает теперь едва ли не каждый студент не понаслышке, а для научных работников его «Словарь» до сих пор является одним из основных (и в тоже время самых популярных) пособий, то сейчас почти никто не вспомнит об этапах его научной биографии, о тех по-настоящему крупных открытиях, которые делал на заре «лингвистического века» молодой М. Р. Фасмер. Именно в них и кроется потенциал его мощного дарования и недюжинной смелости искать, находить, открывать и доказывать то, что его старшим коллегами казалось само собой разумеющимся, не стоящим внимания, преждевременным. Поэтому мы считаем целесообразным более подробно рассказать о дореволюционной жизни ученого, связанной с русской школой, с Россией. И данное обстоятельство для нас важно еще и потому, что показывает, насколько действительно великой была (и остается поныне) отечественная традиция исследований в области языкознания и каких высот она достигла стараниями своих лучших представителей, волею судьбы и страшных перипетий XX века оказавшихся впоследствии за пределами родной страны.
М. Р. Фасмер принадлежал к одной из «ветвей» лингвистического древа России — петербургской школе. Он учился в столичном университете в то время, когда там преподавали крупнейшие ученые — И. А. Бодуэн де Куртенэ и А. А. Шахматов, ставшие для него образцом в научной деятельности. Неудивительно поэтому, что первая ученая работа М. Р. Фасмера появилась еще в студенческие годы и ярко показывала, куда устремлены его исследовательские интересы — «Славянские соответствия индоевропейским образованиям» (1906).
Отступая не на долго от чисто ученой деятельности М. Р. Фасмера, здесь примечателен такой факт, как нам кажется, отображающий тот остов, который держал в себе он в эпоху революционных потрясений, когда ветер свободы часто захватывал молодежь и уносил ее в заоблачные дали. И примеров тому немало. К слову сказать, некоторые сокурсники М. Р. Фасмера, его товарищи впоследствии стали революционными деятелями, такие, как Н. В. Крыленко. Они и сохранили нам рельефную деталь для биографии юного М. Р. Фасмера. Как-то на дружеской вечеринке Д. Мануильский, который был «в революции с гимназической скамьи», «артистически имитировал и медоточивого отца-богослова, и пшютоватого картавого вождя академиков Энгельгардта, и сокурсника, филолога Макса Фасмера, уговаривавшего “делать вашу русскую революцию не столь громогласно, мешаете же готовиться к сессии”»[i]. Вот так!
Итак, с начала своей исследовательской деятельности внимание М. Р. Фасмера было приковано к изучению генеалогии слов и путей их проникновения в русский и другие индоевропейские языки. В конце 1900-х — 1910-е гг. выходит целая серия публикаций по этой проблематике. Так, в статье «Финские заимствования в русском языке» он уже представил, подобно другому видному ученому, Сольмсену, свою программу дальнейшей работы в области этимологии: «Для изучения влияния какого-нибудь соседнего языка на русский требуется: 1) Хорошее знакомство с исторической грамматикой обоих языков и серьезная начитанность в обоих, затем, по возможности, знакомство с некоторыми другими языками, оказавшими влияние на русский язык. 2) Необходимо знакомство с русскими (а подчас и вообще славянскими и ариоевропейскими) древностями, затем с естественными науками, поскольку дело касается географического распространения животных и растений, наконец, и с этнографией, поскольку приходится иметь дело с названиями одежд, обрядами и проч. 3) При этимологических сомнениях необходимо не только считаться с фонетикой, но и с семасиологией. 4) Необходимо тщательное использование всех этимологических работ, уже раньше посвященных этому вопросу»[ii]. В его словах мы находим немало полезного и для современного изучения происхождения слов. Но здесь поражает широта и глубина подхода совсем еще юного двадцатидвухлетнего, но не по годам зрелого ученого.
Его взгляды оттачивались, расширялся кругозор лингвистической палитры в командировках по Греции и славянским государствам, куда вскоре после окончания университета он отправился. Тогда же выходит его работа «К вопросу о языке древних македонян», где М. Р. Фасмер исследует весьма непростую проблему. Причем, автор показал себя знатоком истории вопроса, проанализировал существующие точки зрения и в конце осторожно выдвинул свою, как бы реализуя по частям намеченный им план. «Вопрос о положении македонского языка, — говорит он, — среди других языков ариоевропейской группы до сих пор решался двояко: одни ученые стоят за греческое происхождение македонского языка <…>, другие <…> считают этот язык особым ариоевропейским языком, наиболее родственным с вымершими впоследствии языками северной части Балканского полуострова — фракийским и иллирийским, и потомком последнего — албанским языком»[iii]. М. Фасмер приходит к такому заключению: «Мои замечания приводят меня к выводу, который я, ради осторожности, формулирую следующим образом: то немногое, что сохранилось от языка македонян, не позволяет нам пока точнее определить отношение этого языка к другим языкам Балканского полуострова древнего времени: во всяком случае в настоящее время мы имеем больше данных в пользу гипотезы о родстве македонского языка с языками фракийско-фригийскими (курсив автора. — О. Н.). Правда, окончательное решение этого вопроса будет возможно только тогда, когда другие балканские языки, и в особенности новогреческие диалекты Македонии, будут исследованы более основательно»[iv].
М. Фасмер не раз будет возвращаться к этой проблеме[v] и всегда — что показательно — следует сугубо научным принципам. Ср., например, в статье «Заметки о происхождении эллинистического языка» он пишет «Приведенных выше фактов достаточно, чтобы стало ясно, что образование эллинистического языка происходило не в силу какого-нибудь произвола, а в силу строгой закономерности, как все в истории языка»[vi].
Наконец, еще одна работа этого периода, на которой считаем целесообразным остановиться, также весьма интересна, причем ее современное звучание настолько импульсивно ощущается, что думается: она написана никак не на заре XX-го, а в XXI веке. «Смешение языков и заимствование в языке», — так назвал ее автор. М. Р. Фасмер следующим образом определяет суть подхода к решению обозначенной проблемы: «Когда было открыто родство тех языков, которые мы теперь называем индоевропейскими, и когда было доказано, что они все восходят к одному общему предку — праязыку, то после этого исследователи с увлечением начали заниматься сравнительным изучением этих языков для того, чтобы таким путем дойти до восстановления их праязыка. Таким образом, главное внимание было обращено на отдаленное прошлое и отвлечено от современного состояния языка. Лишь постепенно произошла перемена в отношении к праязыку, а вместе с тем и в отношении к современному состоянию языка»[vii]. М. Р. Фасмер приводит интересные примеры смешения языков и их взаимовлияния. Так, по его данным, случай косвенного влияния произошел в английском языке индейцев Канады. «Они смешали, — пишет ученый, — два английских слова two «два» и too «слишком» и поэтому для усиления значения «слишком» употребляют слово three. Напр., it is three hot in this room»[viii]. И далее он приводит в подтверждение пример из собственных наблюдений: «Таким образом, и для так называемых «одноображений» (Verallgemeinerung; нем. “обобщений”– ред.) в смешанных языках имеется очень благоприятная почва. По этому вопросу можно отметить еще одну сторону «косвенного» заимствования: по той или другой причине, чаще всего под влиянием юмора, может случиться, что по аналогии целой категории иноязычных слов образуется новое. Так, мне приходилось слышать, как немец, не говоривший по-русски, приветствовал русских словами: русский! растопчол! Это, конечно, — не существующее слово, но оно образовано под влиянием русского прошедшего времени. Следовательно, и это — косвенное заимствование» (там же).
Самым крупным научным трудом М. Р. Фасмера этого периода стали его «Греко-славянские этюды», выходившие с небольшим перерывом в 3-х частях с 1906 по 1909 гг. III часть составила его магистерскую диссертацию. А изданную работу, последнюю часть, ввиду ее значительной научной ценности, выдвинули на соискание полной премии М. И. Михельсона. В отзыве на сочинение М. Р. Фасмера академик Ф. Е. Корш писал: «Заслуга автора велика и будет, без сомнения, оценена всеми славистами, а также историками русской культуры»[ix].
Итогом, если так можно выразиться, его научной деятельности в России стали защита докторской диссертации «Исследование в области древнегреческой фонетики» и издание ее текста, предпринятое Петроградским университетом. Эта крупная работа освещала многие важные проблемы в области образования отдельных древнегреческих говоров по данным литературных и эпиграфических памятников. И хотя в Предисловии М. Р. Фасмер писал, что «мое исследование не претендует на оригинальность метода», в то же время отметил: «оно претендует на последовательность его»[x]. И это действительно так. Проследить изменение ζ на разных стадиях развития греческого языка, отметить (по островам!) особенности его изменения в ахейских и дорических говорах и многое другое — по силам только такому ученому, который своим призванием избрал Науку.
Не останавливаясь подробно на положениях диссертации (это предмет внимания специалистов), хотим заметить, что она, наряду с другими его трудами, не в последнюю очередь сыграла роль при избрании М. Р. Фасмера в 1928 г. иностранным членом-корреспондентом Российской Академии наук по Отделению гуманитарных наук. В «Записке об ученых трудах проф. М. Р. Фасмера» академики Е. Ф. Карский и Б. М. Ляпунов писали, что «Максим Романович Фасмер в настоящее время в Западной Европе является одним из выдающихся лингвистов-славяноведов. <…> Его выводы по разным вопросам основываются на богатом материале, собранном им в русской и западноевропейской науке»[xi].
Мы не будем специально касаться разбора трудов М. Р. Фасмера послереволюционного периода[xii], скажем только, что основанный им всемирно известный журнал ZeitschriftfürslavischePhilologie — до сих пор является авторитетнейшим изданием по славяно-русской филологии и продолжает лучшие традиции М. Р. Фасмера.
В заключение нашего краткого очерка приведем еще один небезынтересный, как нам кажется, эпизод из «российской» биографии ученого, когда он, будучи уже мэтром славянской филологии, вновь переступил порог родной земли.
По-особому значимым для развития науки общественным событием стал IV Международный съезд славистов, проходивший в Москве осенью 1958 г. На нем собрались крупнейшие филологи из многих стран мира, а также те, кто спустя почти сорок лет вновь оказался в своей стране. Среди них был и М. Р. Фасмер (который вместе с другими иностранными гостями уже приезжал в Москву в 1956 г. на совещание по подготовке предстоящего форума), представлявший тогда, как отмечено в материалах съезда, ФРГ. К слову сказать, он не был основным докладчиком, как бы оставаясь в тени коллег, но не раз выступал с корректными репликами и замечаниями при обсуждении научных проблем. Приведем те немногие факты, которые зафиксированы в материалах дискуссии IV съезда. Так, на заседании 3 сентября 1958 г. он, в частности, высказал небезосновательно следующее: «Изучение балтийских местных названий на русской почве и балтийских заимствований в финских языках (вошедших отчасти в мордовский язык) заставляет предполагать довольно значительное распространение балтийских племен, до Калужской, Смоленской и западной части Московской области»[xiii]. Для того, чтобы показать, насколько представительным был тот съезд и какое внимание уделялось вопросам в области этимологии, отметим, например, что на заседании Лингвистической секции 5 сентября слушались доклады В. Махека (Чехословакия) «Принципы построения этимологических словарей славянских языков», Ф. Славского (Польша) «Замечания об этимологических исследованиях славянской лексики», А. Вайана (Франция) «Этимологические проблемы», Г. Михаилэ (Румыния) «К вопросу о составлении этимологического словаря славянских заимствований в румынском языке». В обсуждении их докладов принимали участие М. Фасмер, О. Н. Трубачев, В. Кипарский, В. Дорошевский, Н. М. Шанский, Я. Острембский и др. Какое созвездие имен! И какая преемственность поколений!
Приведем еще один фрагмент из той дискуссии, развернувшейся после доклада Ф. Славского. М. Р. Фасмер, как всегда, очень деликатно и в то же время убедительно говорил: «Ф. Славский высказал мнение, что в моем русском этимологическом словаре слишком мало использованы русские тексты XVI в. Прошу взглянуть если не в