Почему Юрьев Польской* не включили в туристическое Золотое кольцо? Вроде бы такой же древний город, как Переславль-Залесский, в один с ним год основан великим князем Юрием Долгоруким. Конечно, не так богат монастырями и храмами, но всё же... Сохранился земляной вал XII в., опоясывающий исторический центр, завораживает глаза Михайло-Архангельский монастырь, в котором сошлись архитектурные стили нескольких столетий. И, наконец, там, в Юрьеве Польском — Георгиевский собор XIII в., который даже среди уникальных памятников древнерусской архитектуры стоит отдельно, особо. И тем не менее Юрьев вниманием обойден. Что, конечно, обидно и досадно властям, да и самим горожанам. Ведь включение в туристический маршрут, по которому возят иностранцев, — не только лестное попадание в большой мир, но и немалая выгода. И деньги в бюджет пошли бы другие, и строительство давно бы развернули. Преобразился бы город. Но...
Сеча на Липице — одна из самых кровавых междоусобных битв в древнерусской истории
Никто не знает точно, почему Юрьев не стал туристическим центром. Может, потому, что неказист городок, сильно проигрывает соседнему Переславлю-Залесскому, и, тем более, недальнему Суздалю. Хотя всё тут спорно. Для кого неказист, а для кого как раз мил своим тихим, почти сельским бытом, не изуродованным, как в некоторых районах Переславля, железобетонными и угольными свалками, угрюмыми заборами, зловещими каркасами и ангарами промышленных зон. А может, были тут резоны особые, идеологические. Представим себе коридоры власти, где в начале семидесятых утверждался список городов, включаемых в Золотое кольцо. На совещании в ЦК КПСС присутствуют люди самые разные, но среди них, конечно, есть ученые, которые объясняют, отвечают на вопросы. Учтем, что мероприятие с самого начала идеологическое, потому как, во-первых, иностранцы, а во-вторых, история. А уж когда они соединяются вместе, то бдительность удесятеренная. И вот, представим, что, дойдя до Юрьева Польского, выслушав рассказ о монастыре, расположенном там музее, Георгиевском соборе, большой партийный начальник спрашивает: — А что там еще есть? Ученые люди, не привыкшие к количественному критерию оценки памятников истории, тем не менее поддаются логике начальства и добавляют: — Там еще рядом Липицкое поле, на котором Липицкая битва произошла. — Какая такая Липицкая битва? — удивляется начальник. Ученые рассказывают, объясняют, и чем дальше, тем сильнее хмурится начальник, атмосфера совещания недобро сгущается. Это чувствуют и ученые, но поздно — слово вылетело. — Ни в коем случае! — постановляет начальник. — Не хватало еще иностранцам про это рассказывать. — Так мы и не будем! — пытаются оправдаться ученые и начальники рангом поменьше. — Мы и не включили Липицкое поле в маршрут, да там и возить некуда и показывать нечего, иностранцы про него и не знают. — Ну да, не знают! — саркастически обрывает их большой начальник. — А как только попадут туда, так сразу и начнут выспрашивать да выпытывать. А потом растрезвонят по «голосам». Нет уж, Юрьев вычеркиваем! И вообще! — поднимает он голову и обращается уже ко всем. — Внимательней надо быть, товарищи. Не вам объяснять, какая сейчас обстановка в мире, так что мы тут всё должны учитывать! Это, конечно, — мои домыслы, предположения. Возможная модель возможных событий. Скажем так, вполне вероятных. Потому что более весомых причин для невключения Юрьева Польского в Золотое кольцо вроде бы нет. А малоизвестная и поныне битва на реке Липице, близ города Юрьева, — самая страшная в истории средневековой Руси междоусобная сеча.
Чтобы представить себе масштаб Липицкой битвы, перечислим ее участников — удельные княжества, которые выставили своих воинов. С одной стороны — все вооруженные силы Владимирской Руси: «И были полки у них очень сильны, — отмечает летописец, — из сел погнали даже пеших». То есть было нечто вроде тотальной мобилизации. Владимир, Суздаль, Муром, Переславль, Нижний Новгород, Торжок, Юрьев — всех собрали. А еще были в том войске и не владимирские люди, а пришлые, наемные; называли их бродниками. Против владимирской рати вышли на поле битвы объединенные войска Новгорода, Пскова, Смоленска и Ростова Великого... Рязанские в сече не участвовали. Рязани тогда не было. Незадолго до Липицкой битвы ее дотла сжег, камня на камне не оставив, великий владимирский князь Всеволод Большое Гнездо. Рязань всегда держалась наособицу. Но если бы вступила в нынешнюю распрю, то наверняка бы на стороне Новгорода и против Владимира — своего заклятого врага. И это сразу бы дало новгородско-псковско-смоленско-ростовскому войску очевидное преимущество, потому что в те времена рязанцы считались отчаянными вояками. Особое ожесточение противостоянию придавало то, что в обоих лагерях и войсках во главе стояли выступившие друг против друга родные братья — сыновья Всеволода Большое Гнездо. Вражда между ними, в которую включилась чуть ли не вся Русь, началась из-за отцовского наследства. Умирая, Всеволод Большое Гнездо хотел передать великое княжение старшему сыну, Константину, дав ему Владимир, а второму сыну, Юрию, — Ростов. Но Константин захотел и Владимир, и Ростов. Им руководила не жадность, а боязнь за свою еще не полученную власть. Хотя Владимир и считался столицей великого княжества, но всё же Ростов древнее, значительнее. Княжение Юрия в Ростове Константин посчитал угрозой для себя. Отец же разгневался и лишил его старшинства. Передал великокняжеский стол Юрию. По тем временам — поступок чрезвычайный, чреватый многими последствия. Так и вышло. Сразу же после смерти Всеволода в 1212 г. началась распря. Три года междоусобной войны привели к Липице... Владимирской ратью командовали князья Юрий и Ярослав Всеволодовичи, помогал им младший брат, Святослав, а в противостоящей объединенной новгородско-псковско-смоленско-ростовской армии вместе с Мстиславом Удалым тон задавал брат Константин Всеволодович, князь ростовский, боровшийся за то, чтобы ему, старшему из сыновей Всеволода, достался отцовский престол во Владимире. Да и Мстислав Удалой тоже не чужак — он был тестем своего врага Ярослава. И всё же, когда рати выстроились друг против друга, за день до битвы, противники попробовали договориться. К Ярославу и Юрию пришли послы с предложением: «Дадим старейшинство Константину, посадим его во Владимире, а вам вся Суздальская земля». Юрий и Ярослав дали Константину такой ответ: «Пересиль нас, тогда вся земля твоя будет». Потому что они накануне уже всё поделили. После битвы смоленские ратники в одном из брошенных шатров нашли «грамоту», в которой письменно был закреплен их устный договор: «Мне, брат Ярослав, Владимирская земля и Ростовская, а тебе — Новгород; а Смоленск брату нашему Святославу, а Киев дадим черниговским князьям, а Галич — нам же». Напомню, что Юрий — это тот самый князь, который через двадцать один год не придет на помощь рязанцам, бьющимся с Батыем. Что делать, в те века рязанцы и суздальцы были заклятыми врагами. Юрий вскорости сам бесславно погибнет на реке Сити в битве с теми же монголо-татарами, которые, разгромив рязанцев, придут и на Суздальскую землю. А Ярослав впоследствии родит сына Александра, который станет Невским. Затем Ярослав, будучи после Юрия великим князем владимирским, предложит русским князьям назвать Батыя «своим царем». Ярослава отравят в Орде по доносу боярина Федора Яруновича. Сыновья Ярослава, Александр и Андрей, убьют клеветника. Александр Невский станет побратимом ордынского царевича Сартака, приемным сыном Батыя и заключит союз с Ордой. А князь Святослав после смерти Ярослава получит владимирский стол. Но ненадолго. Его свергнет Михаил Тверской. Остаток дней своих он проведет в Орде, добиваясь справедливости. Но запомнится другое: тихий и смирный Святослав в 1234 г. закончит в Юрьеве-Польскум строительство Георгиевского собора, самого загадочного творения древнерусской архитектуры... Но это будет потом, потом, через два десятка лет. А пока — войска стоят друг против друга. Одни — на Авдовой горе, другие — на горе Юрьевой. Меж ними — ручей Тунег. Чуть в стороне — речка Липица и то самое поле, где вскоре начнется битва. Георгиевский собор
О жестокости предстоящей сечи говорило и то, что некоторые особо отчаянные воины на поле боя «выскочили босыми». Летописец никак не комментирует, не поясняет эту деталь. Видно, для современников она и не требовала объяснений. Нам же остается только предполагать. При тогдашних нравах мародерство, «обдирание мертвых», то есть раздевание и разувание убитых почитались чуть ли не нормой. И потому, наверно, демонстративно разуваясь, воин как бы объявлял, что не рассчитывает остаться живым, выходит на смертный бой. В предположении нашем можно быть уверенным, если вспомнить, что некоторые князья в самые отчаянные схватки вели своих воинов с обнаженной головой. Знать снимала шлемы, а простолюдины скидывали сапоги и лапти... Когда закончилась сеча, «можно было слышать крики живых, раненых не до смерти, и вой проколотых в городе Юрьеве и около Юрьева. Погребать мертвых было некому... Ибо убитых воинов Юрия и Ярослава не может вообразить человеческий ум». За один день 21 апреля 1216 года в сражении на Липицком поле было убито «девять тысяч двести тридцать три» русских воина, гласит летопись. Но летопись не дает однозначного ответа: это общие потери или же только потери владимиро-суздальсколй стороны? По логике самогу сказания речь должна идти именно об убитых владимирцах. Да и по логике событий — тоже. Трудно представить себе суздальцев и новгородцев, совместно подсчитывающих убитых… Если такая трактовка верна, то страшно даже представить себе, сколько всего там было убито людей. При тогдашней численности населения это равносильно чуме или моровой язве. О масштабе потерь потерпевших поражение владимиро-суздальцев ярче всего говорит такой факт. Когда князь Юрий в одной сорочке, даже подседельник потеряв, загнав трех коней, на четвертом примчался к стенам Владимира и обратился к горожанам с призывом запереть ворота и дать отпор врагам, те ему ответили: «Князь Юрий, с кем затворимся? Братие наша избита...» Впрочем, это — слова. Более предметно масштаб потерь — 9233 человека — можно представить, если знать: через семь веков, в XIX в., население губернского города Владимира составляло 13 200 человек. Сколько же всего полегло в той владимиро-суздальско-муромо-нижегородско-юрьевско-новгородско-смоленско-псковско-ростовской междоусобице, включая стариков и женщин, всегдашних жертв мародерства и пожарищ, никто не знает и не узнает. В одной из опубликованных бесед Л.Н.Гумилев с нескрываемым ужасом восклицает: «Столько не потеряли за время войн с монголами!» Однако, по сведениям, приводимым А.Н.Насоновым, в годину монгольского нашествия на Галицкую Русь всего там погибли двенадцать тысяч человек. Анализируя эти и другие данные, Л.Н.Гумилев заключает: «Следует признать, что поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того неспокойного времени». К концу своей жизни Владимир Мономах подсчитал и написал в «Поучении», что «всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших». Из них девятнадцать — на половцев, которых нельзя было назвать чужими, потому что русские распри были одновременно распрями их родственников, половецких ханов, и наоборот. В общем, восемьдесят три похода за пятьдесят восемь лет княжения. Получается — полторы войны на каждый год сознательной жизни. Но даже для смутных лет Руси кровавая распря Всеволодовичей и завершившая ее битва на Липице — событие особо трагическое. И потому нельзя не согласиться с Л.Н.Гумилевым: «Именно здесь в 1216 г. была подорвана мощь Великого княжества Владимирского, единственного союзника Новгорода в войне с крестоносцами»**.
Четыре года войны и завершившая ее битва на Липице закончились тем, что Владимир, Переславль-Залесский и другие владимиро-суздальские города сдались на милость победителей — Константина и Мстислава Удалого. Константин сел на великий стол во Владимире, стал великим князем, а Мстислав стяжал себе еще один лист в венок славы рыцаря и полководца. Через три года Константин умер, и великим князем вновь стал Юрий. Всё вернулось на круги своя… А если читатель проникнется горечью и сожалением, и вопросит небеса: зачем, за что загублено столько жизней? — самым правильным будет ответ: затем, что времена и нравы были такие, и с этим ничего не поделаешь… А иностранные туристы не ездят в Юрьев-Польской и по сей день. И, за собственным отсутствием, не просят повезти их на Липицкое поле, рассказать и показать. Да и показывать там нечего. В створе видеокамеры дрожит сухая былинка на ветру, за нею — буро-желтые весенние увалы, жесткая прошлогодняя стерня, черная пахота, нежная зеленая полоса озимых. А всё остальное — буйный кустарник, корнистый и крепкий. Так и карабкается с бугорка на бугор. Горок уже нет, сровнялись с землей. Редко какая старуха в Юрьеве еще вспомнит про Юрьеву горку, да за голову схватится: то ли сама придумала, то ли неведомо откуда на язык пришло, от прабабок еще. Авдова гора и вовсе не упоминается, про ручей Тунег никто и слыхом не слыхивал. Всё поглотила и всё забыла земля за восемь прошедших веков. Конечно, здесь надо поставить памятник. Или крест. Или часовню. И не иностранцев, а наших людей надо возить сюда. Кстати, повесть о битве на Липице написал новгородец. Он и не скрывает симпатий к своим. Но ведь те же смоленцы — союзники новгородцев, и летописец мог хотя бы к ним отнестись дружелюбнее. Но нет. Он пишет: «Новгородцы же не ради добычи бились, а смольняне бросились на добычу и обдирали мертвых...» Но ведь знал же летописец, что мародерство по тем временам не считалось большим грехом, что мародерствуют все, но своих изобразил борцами за идею, а смольнян обвинил. Нет, того, что мы называем объективностью, не было и тогда... Эпизод второй Собор
Лев Толстой, прочитав «Историю...» С.М.Соловьева, написал: «Приходишь к выводу, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое единое государство?» У Соловьева, конечно, не только «ряд безобразий». Суждение Толстого хотя и не вполне справедливо, но не лишено оснований. Летописи и хроники всех времен и народов — это войны, распри, раздоры, интриги, братоубийства. Но не только. Были и промежутки между войнами и распрями. Именно в этих промежутках умом и руками людей создавалась человеческая цивилизация.
…Во время осады Москвы войсками Тохтамыша в 1382 г. в городе уже были огнестрельные орудия — что-то вроде пищалей. Но их тогда не применили. Тохтамыш сжег Москву и ушел в Орду. Об этом походе и до сих пор спорят историки. Кто-то обвиняет Тохтамыша в неблагодарности: ведь двумя годами раньше Дмитрий Донской разбил Мамая и помог хану утвердиться на троне Золотой орды. Вспоминают донос суздальцев на Дмитрия Донского, и Олега Рязанского, который сначала вместе с Ягайлой Литовским и Мамаем выступал против Дмитрия и Тохтамыша, а потом привел на Москву конницу Тохтамыша. Предлагаются самые разные толкования отъезда князя Дмитрия из столицы: то ли победитель Мамая струсил, то ли поссорился со своими подданными. Почему-то реже задумываются об уже упомянутом огнестрельном оружии. Если известие верно, можно предположить, что в Москве уже в XIV в. были свои пушкари. Если колокола издревле отливали, то могли отливать и стволы. А может быть, покупали их на Западе? И почему пушками не воспользовались во время осады? История техники, искусства, ремесла отражена в средневековых хрониках — и русских, и зарубежных — более скупо, чем история битв и сражений. Мы не знаем, например, имя мастера, который в 1234 г., при князе Святославе Всеволодовиче, возвел в городе Юрьеве Польскум один из красивейших русских храмов — Георгиевский собор.
Георгиевский собор в Юрьеве-Польском —единственный на Руси. Это некая художественная загадка.
Девочка рисует на сером асфальте рожицу с оттопыренными ушами. У палисадников, на кудрявой траве, пасутся гуси. Бабушки беседуют на лавочках, а мужики перекуривают, сидя на свежераспиленных чурбаках: дрова к зиме заготавливают. К церковной железной ограде привязана коза. Когда хозяйка подходит к ней, коза вытягивает шею и нежно целует хозяйку в лицо. Идиллия маленького городка. Юрьев Польской. Круглая церковная площадь. Тихий вечер. И в центре площади, в центре обыденного житейского круга, — приземистый каменный куб с массивным, тяжелым куполом. Горожане, особенно те, чьи дома выходят окнами на площадь, его почти не замечают. Когда они родились, он уже стоял здесь. И когда их отцы родились, он тоже был. И когда их деды, прадеды и прапрапрадеды... Для них он — часть пейзажа, как небо. Георгиевский собор в Юрьеве-Польскум — единственный на Руси. Это некая художественная загадка. Итак, собор построили в 1234 г. При этом по приказу Святослава разрушили более древний, будто бы обветшавший храм, поставленный в 1152 г., при основании города, Юрием Долгоруким. Новый собор был хорошо известен на Руси. Именно его взяли за образец при строительстве московского Успенского собора — первой каменной церкви в Москве. Но в середине XV в. случилось непонятное — Георгиевский храм в Юрьеве Польскум обвалился. Любители предзнаменований могут вспомнить ту старую, разрушенную церковь и спросить: так ли уж обветшала древняя каменная кладка за каких-то восемьдесят лет, что ее надо было сносить с лица земли? Может быть, гордыня говорила в Святославе, желание утвердить себя и построить свое? Пусть даже ценой разрушения старого храма. И вот, мол, расплата... Кто теперь знает, как было на самом деле. Вообще-то князь Святослав был далеко не самым амбициозным из многочисленных буйных детей Всеволода Большое Гнездо, заливших кровью родную землю. Скорее наоборот, Святослав был по сравнению с братьями тихим. Во всяком случае, удельный городок Юрьев в то время почти никакой роли в политике не играл. В XV в. Юрьев был уже владением Москвы, и потому сюда из великокняжеской столицы направили зодчего Ермолина с заданием восстановить Георгиевский собор. Что мастер и сделал — собрал храм из прежних блоков. Но при обвале некоторые блоки раскололись, и пришлось вносить изменения. Одного-двух поясов явно не хватает, и нынешний собор гораздо приземистее, чем был при рождении (о первоначальном облике храма можно судить по реконструкции в.К.Вагнера). Вдобавок ко всему многие блоки перепутались, чего нельзя было допускать никак, потому что они являлись составными частями единой композиции. Ведь Георгиевский собор — это, пожалуй, единственный на Руси храм, снизу доверху украшенный резьбой по белому камню. Горельефы собора давно уже признаны всеми специалистами «уникальными», «непревзойденными», «вершиной древнерусского искусства». Трудно оспорить подобные оценки. Стоит, однако, поразмышлять о замысле мастера и об избранных им сюжетах.
Итак, на дворе начало XIII в. Городок Юрьев — довольно глухой уголок Северо-Восточной Руси. Не Ростов Великий и не Муром, не Суздаль и не Владимир, тем более не Новгород и не Киев, не Болонья, Кембридж или Саламанка с их тогдашними университетами и богословскими кафедрами. Однако мир христианской культуры един. И потому вполне естественны на стенах церкви композиции «Троица», «Преображение», «Семь спящих отроков эфесских», «Даниил во рву львином», «Вознесение Александра Македонского». Но дальше начинается нечто не очень понятное. Во-первых, львы. Их много, на всех стенах. Скорбные, мудрые, ухмыляющиеся, задумчивые, размышляющие, сложив тяжелую голову на скрещенные лапы — в позах совершенно человеческих. Как будто сошли с древнеперсидских миниатюр. Такое увлечение чужеземными мотивами немного странно, но объяснимо. Торговля с заморскими странами шла на Руси давно, и даже в удельном городке были, конечно, известны персидские ткани, на которых мастер мог видеть львиные фигуры. Да и в христианской традиции экзотические для европейцев звери воспринимались как символы мощи и власти. Лев появляется на знаках и гербах многих городов и правителей. Произведения искусства могут питаться и отраженным светом из глубины минувших веков, и фантазиями или личными пристрастиями художника. Но в случае с юрьевскими львами всё не так просто. Вспомним, что символом Владимира был именно лев. Лев с крестом. Трудно точно установить, где раньше появился лев — на храме Покрова на Нерли, воздвигнутом в 1157 г., или на знаках владимирских князей. Во всяком случае, на личной печати Александра Невского изображен не лев, а конный воин, поражающий копьем дракона. Обилие львов — не единственная странная деталь горельефов Георгиевского собора. Мне, например, кажутся необычными фигуры ангелов. Присмотревшись, я увидел на горельефах четко прорисованные крепления крыльев к рукам. То ли автор знал миф об Икаре и Дедале, то ли... Впрочем, вполне вероятно, что это просто детали резьбы, необходимые для того, чтобы, работая с неподатливым камнем, добиться прочности горельефа. Но и без этого мы видим немало сюжетов, необычных в православных храмах. Позднее они будут расцениваться блюстителями церковных правил как языческие и даже кощунственные, неуместные в убранстве соборов. Но в XIII в. жесткого канона для художников на Руси еще не было. Вот чудо-юдо непонятное: торс и голова человека с узкоглазым скуластым ликом на туловище зверя. Лауреат Ленинской и Государственной премий доктор исторических наук Николай Воронин, всю жизнь отдавший изучению архитектуры Владимиро-Суздальской земли, называет эти существа кентаврами-китоврасами. Но ведь кентавры — это полулюди-полукони. А здесь ничего лошадиного нет, туловище и лапы — львиные. Так что это скорее сфинкс, чем кентавр. Но в любом случае ясно: мастер знал мифы и о кентаврах, и о сфинксах, если сотворил по мотивам легенд нечто напоминающее и тех, и других. Кстати, все львы в горельефе с лицами почти человеческими. А на той стене, где изображены маски людей и зверей, изображения двоятся: не то льво-человек, не то человеко-лев, а может быть, и человеко-волк... На одном горельефе рядом целитель Козьма и грифон. Это чудище из древневосточных мифов — помесь льва с орлом. На другом горельефе — полудева-полуптица, вроде бы сирена из древнегреческих мифов. Откуда всё это знал мастер? Как он это придумал? И зачем? Как в удельном городке появился человек, столь хорошо знакомый с мифами чуть ли не всех народов тогдашней Ойкумены? Где он учился, в каких краях? …Смотрю на городок, на сорняки в канавах, на избы и сараюшки, воображаю, каким же был Юрьев почти восемь веков назад. Плотен туман столетий, трудно вживе и въяве представить себе необычного мастера. Имя бы знать, но и имя неизвестно. Хорошо хоть, что знаем, какой князь задумал и волею своей поставил храм. Да и лицо Святослава Всеволодовича можем видеть воочию. Маска князя сейчас хранится внутри храма, под стеклянным колпаком. Зимой собор промерзает насквозь, заледеневает. Весной оттаивает, и потоки воды струятся по стенам. На реставрацию не хватает сил и средств. Несколько блоков-горельефов, оказавшихся «лишними» во время восстановления собора в XV в., долгие годы пролежали прямо на улице…
* Мы сохраняем избранное автором написание имени города Юрьев Польской (с буквой о в именительном падеже) — написание, предполагающее ударение на втором слоге прилагательного. Такое написание должно, видимо, подчеркивать, что город Юрьев не имеет отношения к Польше. Однако и в древнерусском, и в современном языке более распространенным следует признать иное ударение, которое, разумеется, не отменяет происхождения поясняющего эпитета от слова поле (ополье). — Примеч. ред.
** С этим утверждением Гумилева согласиться как раз трудно, даже если всерьез принять более чем сомнительный тезис о крестоносной угрозе Новгороду. Владимир и Новгород связывали то союзнические, то враждебные (как во время описанной распри Всеволодовичей) отношения. Постоянных союзников у русских земель удельного времени быть не могло — родовые, династические силы притяжения и отталкивания, личные связи правителей или их взаимная неприязнь влияли на политику княжеств ничуть не меньше, чем интересы городов и регионов, оказавшихся под властью того или иного потомка Рюрика. — Примеч. ред.
